Деревянное море - Кэрролл Джонатан - Страница 10

• Предыдущая
• 10/65
• Следующая

– Паулина?

– Я хочу жить на всю катушку. – Она не шелохнулась – сидела, вперившись глазами прямо перед собой, и обращалась к стене гаража.

– Правильно. Только так и нужно жить.

– В прошлом полугодии мы в классе читали эту строку, и она меня жутко испугала; не могу выкинуть ее из головы: «Как можно спрятаться от того, что всегда с тобой?»[22] Вот почему я сделала татуировку. Мама думает, это из-за того, что хочу быть как все, но на самом деле все наоборот. Я хочу, чтобы в школе об этом узнали и сказали: «Что? Паулина Острова, этот глупый книжный червь, обзавелась татуировкой?» Я не хочу, повзрослев, оставаться такой, какая я теперь, Фрэнни… Это я звонила в дверь. Не хотела быть здесь одна. Надеялась, что ты меня найдешь.

– Правильно сделала. Но сейчас будет лучше, если ты вернешься домой. Суп почти готов. Запомни и еще одну вещь: обычно то, что тебя больше всего пугает, и заставляет тебя крутиться быстрее всего. От привидения бежишь быстрее, чем от контрольной по математике.

Она не шевельнулась.

~ Я не жалею об этом. О татуировке.

– Чего жалеть-то? А кстати, чего ты там себе вытатуировала?

– Не твое дело.

Жизнь продолжалась. Мы съели суп, легли спать, на следующее утро встали и шагнули в будущее, о котором так беспокоилась Паулина. Олд-вертью больше не появился, как, кстати, и Скьяво. Воздух снова стал пахнуть, как всегда, наша машина не капризничала. Джонни Петанглс свалился в одну из канав, которые недавно вырыли у реки, и вывихнул лодыжку. Сьюзен Джиннети отправилась на конференцию мэров малых городов. Вернувшись, она обнаружила, что ее муж Фредерик съехал. К вящему неудовольствию мэра, он снял дом всего в четырех кварталах от нее. Мы как-то встретились с ним на рынке, и он мне сказал, что в ее власти вышвырнуть его из своей жизни, но из города, который ему полюбился, он уезжать не собирается.

Это меня удивило. Говоря по правде, Крейнс-Вью – так себе городишко. Многие тут оказываются по ошибке или когда присматривают для себя что-нибудь более живописное на берегах Гудзона. Иногда они останавливаются перекусить в столовой Скрэппи или в пиццерии Чарли. Иногда они после этого проводят тут столько времени, что, пока переваривается их высокохолестериновая еда, даже успевают прогуляться по центру, протяженность которого – один квартал.

Мне нравится здесь жить, потому что я люблю привычные вещи. Отправляясь спать, я всегда ставлю свои ботинки в одно и то же место, на завтрак почти всегда ем одно и то же. В молодые годы я достаточно поездил по миру, чтобы понять; страны, на почтовых марках которых изображены слоны, пингвины и змеи coluber de rusi[23],не для меня. Нет уж, спасибо. Как и другие из моего поколения, прошедшие службу во Вьетнаме и потрясенные пережитым, я, прежде чем вернуться домой, немало попутешествовал. И я вполне могу обойтись без того, чтобы просыпаться утром от громкого кашля верблюда, который просовывает голову в окно моей спальни (Кабул), и без свежих манго на рынке в Порт-Луисе, Маврикий. Крейнс-Вью – это сэндвич с арахисовым маслом, очень сытный, очень американский, вкусный, скучноватый. И да благословит его Бог.

Несколькими ночами позже неугомонный маленький человечек, поселившийся в моем мочевом пузыре, когда мне было что-то около сорока, разбудил меня, потому что ему приспичило в туалет – немедленно! Добро пожаловать, зрелый возраст! Время, когда постигаешь, что твое тело не только сумма его составных частей, но еще и что одни слагаемые этой суммы функционируют исправно, а другие – нет.

Магда так привычно, уютно прижималась ко мне во сне, обхватив меня руками и ногами. Когда я высвобождался из ее объятий, она пробормотала что-то, звучавшее очень сексуально. Моя первая жена спала на таком расстоянии от меня, что, если мне нужно было перетянуть на свой край одеяло, приходилось звонить ей по междугородке. Даже теперь, внезапно проснувшись среди ночи, первое, о чем я подумал, было: как же я люблю женщину, которая делит со мной ложе. И поцеловал ее в теплую щеку и поднялся. Босыми ступнями я почувствовал, каким холодным стал деревянный пол. Явный признак приближения осени.

Посреди ночи ваше жилище всегда делается более таинственным. Раздаются шумы, которые днем не слышны за другими звуками. Настораживающее поскрипывание половиц, шлепанье босых ступней по деревянному полу. Жирная муха неподвижной черной точкой застыла на оконном стекле на фоне серебристо-голубого света, льющегося с улицы. В прохладном воздухе витает запах пыли.

Я прошел по коридору к ванной. К моему удивлению, там горел свет. Слышалась тихая музыка. Приблизившись, я различил голос Боба Марли – «No Woman, No Cry»[24]. Дверь была приоткрыта на несколько дюймов. Я осторожно заглянул в щель.

Паулина стояла спиной ко мне и разглядывала себя в зеркале. Глаза ее были так густо намазаны черной тушью, что она вполне могла бы сойти за ворону. Кроме того, она была абсолютно голой. Первым моим побуждением было, подавив восклицание, неслышно отойти. Так я и сделал, но что-то впилось мне в мозг, словно дротик для игры в дартс. Что-то я там увидел очень важное, и это была вовсе не нагота Паулины, впервые представшая моим глазам. Мне совсем не хотелось смотреть на нее голую – ни в первый раз, ни во второй – никогда. Но я должен был вернуться туда и взглянуть на нее. К счастью, она продолжала гипнотизировать себя в зеркале и не заметила Любопытного Фрэна у двери.[25]

Вот где она была! Посередине спины, над самой задницей, виднелась эта пресловутая татуировка. Благодаря такому расположению, мало кто, кроме самой Паулины и ее любовников, увидит эту штуку. Татуировочка могла бы стать для них приятным сюрпризом, если бы не ее содержание. Она изображала перо дюймов семи в длину. То самое перо, которое я подобрал в доме Скьяво и похоронил – дважды – вместе с Олд-вертью. Те же самые кричащие цвета и четкий рисунок – все это было тщательно перенесено на ее кожу как раз над хорошенькой попкой.

Я неслышно сделал шаг назад. Помимо тревоги при виде этого перышка там я испытывал еще одно не менее сильное чувство – мой мочевой пузырь просто-таки распирало. Можно было воспользоваться туалетом на первом этаже. Хорошо, что у меня появился хоть какой-то план: я был так потрясен, что иначе стоял бы там, окаменев, целый час. В доме уже не было прохладно, и моя онемевшая после безмятежного сна рука вернулась к жизни. Что-то большое и явно неизбежное шествовало теперь передо мной, куда бы я ни поворачивал. И у него было столько способов сообщить «Эй! Я снова тут!» – не счесть.

Я представил себе, как Паулина входит в крутой – круче не бывает – салон боди-арта в молле Амерлинг и листает альбомы с сотнями возможных татуировок. И что же она – открыла четвертый альбом, увидела в нем восемнадцатую картинку и решила: «Ой, какая прелесть – перышко! Вот его-то мне и надо»? Или здесь не обошлось без волшебства, которое и определило такое ее предпочтение? Был ли тут ее выбор, или эта штуковина теперь решает за всех нас?

Внизу меня встретил кот по кличке Смит. Славный он парень, очень независимый, целыми днями где-то пропадает, а ночами обходит дом. Он проводил меня в туалет, размахивая хвостом из стороны в сторону. Прежде чем я женился на Магде и у меня в ее лице появился важный собеседник, единственным слушателем моих историй был Смит – все, что уцелело от моего первого брака. Я всегда был ему за это благодарен, что и не скрывал от него.

Облегчая свой мочевой пузырь, я размышлял о женщинах наверху. Паулина в два часа ночи в чем мать родила, намазюкавшись, разглядывает себя в зеркале. Вся эта штукатурка и татуировка на спине идут ей как корове седло. Ее мать мирно спит себе, даже не подозревая ни о воскресших псах, ни о том, что ее дочурка надумала заглянуть в темную чащу на задворках своей жизни.

• Предыдущая
• 10/65
• Следующая