Деревянное море - Кэрролл Джонатан - Страница 1

• 1/65
• Следующая

Никогда не покупайте желтую одежду или дешевую кожу. Это мое кредо, правда, не единственное. Знаете, на что я люблю смотреть? Как люди себя гробят. Поймите меня правильно: я говорю не о тех несчастных сукиных детях, которые прыгают из окон или засовывают свои безмозглые головы в пластиковые мешки, чтобы задохнуться. И не о боях без правил, когда взбесившиеся бритоголовые рвут друг друга зубами. Я говорю о любом прохожем на улице, с лицом цвета асфальта, закуривающем «Кэмел» и при первой же затяжке заходящемся кашлем, от которого его душа, того и гляди, выскочит из тела. Ну, ты даешь, парень! Да здравствуют никотин, упрямство и потакание своим страстишкам.

«Давай-ка еще одну порцию, приятель!» – напевает его величество Холестерин, усевшийся в самом дальнем углу бара. Нос у него как морковка, а давление такое, что хватит отправить его со всем семейством прямехонько в Аид к Плутону. Удовольствие, изобилие, полнота. Инфаркт переселит его на тот свет всего за несколько секунд. Холодное пиво в кружках из толстого стекла и запах жарящихся бифштексов пребудут с ним до его смертного часа. Игра стоит свеч. Я с ним.

Моя жена Магда говорит: мне все слова, что горох о стену. Но я ведь прекрасно все понимаю, просто не всегда соглашаюсь. Олд-вертью – прекрасный тому пример. Вот представьте: однажды в участок является некий тип с собакой – ты таких сроду не видал, а ему, видать, нравится. Это какая-то помесь, но больше всего в ней от питбуля; весь он покрыт пятнами, коричневыми и темными, ну не собака, а настоящий «мраморный» торт. Но больше ничего нормального у этого пса нет, потому что у него три с половиной ноги, один глаз и дышит он как-то странно. Вроде как одной стороной рта, но точно сказать нельзя. Когда он выдыхает, то вроде как «Мишель» потихоньку насвистывает[3]. На голове два глубоких шрама. В общем, видок такой, что все мы на него молча глазеем, как если б он только что прилетел из преисподней на «конкорде».

И вот страшилище это щеголяло изящным ошейником из красной кожи, на котором висело маленькое серебряное сердечко с гравировкой «Олд-вертью»[4]. Именно в такой орфографии. И все. Ни имени хозяина, ни адреса или телефона. Только Олд-вертью. Пес едва держался на ногах. Он тут же рухнул на пол и засопел. Парень, который его привел, сказал, что тот спал на автомобильной стоянке у супермаркета «Гранд юнион». Он понятия не имел, что с этим страшилой делать, но чувствовал: оставь его там – и тот кончит жизнь под колесами, вот он его и притащил к нам.

Все решили, что надо его отправить в ближайший приют для животных и забыть о нем раз и навсегда. Но для меня это была любовь с первого взгляда. Я ему устроил ложе в своем кабинете, купил собачьего корма и пару оранжевых мисок. Он продрых почти без просыпа двое суток подряд. А просыпаясь изредка, смотрел на меня со своего ложа печальными глазами. Вернее, глазом. Когда кто-то спросил, почему я его здесь держу, я отвечал, пес будет здесь жить – и баста. Ну, а поскольку я начальник полиции, никто и не думал возражать.

Кроме моей жены. Магда считает, животные годятся только в пищу, и с трудом выносит славного кота, который живет у нас уже много лет. Узнав, что я приютил в своем кабинете трехногий одноглазый «мраморный» торт, она пришла взглянуть на него. Она как-то слишком уж долго на него смотрела, выпятив нижнюю губу. Плохой знак.

– Чем они страшней, тем тебе милей, да, Фрэн?

– Этот пес – ветеран, радость моя. Он воевал.

– В Северной Корее дети мрут с голоду, а ты тут откармливаешь дворнягу.

– Так пришли сюда этих детишек, он с ними поделится своим «Альпо».

– Ты – дворняга еще почище, чем он, Фрэнни.

Дочь Магды, Паулина, стоявшая рядом с матерью, начала хихикать. Нас это удивило, мы посмотрели на нее с любопытством – Паулина вообще ни над чем не смеется. Полное отсутствие чувства юмора. Если ей и случается засмеяться, то причина, как правило, бывает нелепой или абсолютно неподходящей для смеха. Странная девчонка – изо всех сил старается остаться незаметной. Я втайне про себя зову ее Тенью.

– Что тебя так развеселило?

– Фрэнни. Всегда сворачивает налево, когда остальные идут направо. А что такое с твоей собакой? Что она делает?

Я повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Олд-вертью умирает.

Он сумел встать, но все три его лапы сильно дрожали. Голова у него опустилась и дергалась вверх-вниз, словно он говорил кому-то «нет».

Паулина, естественно, захихикала.

Вертью перестал мотать головой, поднял ее и посмотрел на нас. На меня. Он посмотрел прямо мне в глаза и подмигнул. Богом клянусь. Старый пес подмигнул мне, как если бы у нас была общая тайна. Потом опрокинулся на бок и умер. Три его лапы несколько раз дернулись в воздухе, потом медленно подтянулись к туловищу. Сразу было ясно, куда он отправился.

Никто из нас не произнес ни слова – мы только смотрели на бедолагу. Наконец Магда подошла и наклонилась над ним.

– Вот беда, не стоило мне плохо о нем говорить.

Мертвая собака пукнула. Звук был долгий – последний выдох сбился с пути. Магда отпрянула и бросила на меня сердитый взгляд.

Паулина скрестила руки на груди.

– Ну и дела! Две секунды назад был жив, а теперь его нет. Я никогда не видала, как умирают.

Одно из немногих преимуществ молодости. Когда тебе семнадцать, смерть кажется далекой, как звезда, до которой бог знает сколько световых лет, – и через самый мощный телескоп не разглядишь. А потом становишься старше и обнаруживаешь, что никакая это не далекая звезда, а огромный астероид, который скоро проломит тебе башку.

– И что теперь, доктор Дулитл[5]?

– Теперь, наверно, мне придется его похоронить.

– Надеюсь, не у нас на заднем дворе.

– По-моему, самое лучшее место – под твоей подушкой.

Мы улыбнулись, глядя друг другу в глаза. Она чмокнула воздух между нами.

– Пошли, Паулина. У нас куча дел.

Магда вышла, но Паулина не торопилась. Медленно пятясь к двери, она, как загипнотизированная, не отрывала взгляда от пса. У дверей она остановилась, чтобы вглядеться еще. За дверью моего кабинета раздался громкий взрыв смеха. Очевидно, Магда поделилась с остальными печальной новостью.

– Догоняй маму, Паулина. Мне надо его во что-нибудь завернуть и унести отсюда.

– А где ты собираешься его хоронить?

– Где-нибудь на берегу реки. Чтобы вид был красивый.

– А это не будет нарушением закона – хоронить его там?

– Если вдруг я себя на этом поймаю, обязательно арестую.

Последняя моя фраза вывела ее из транса, она ушла.

Даже мертвый он выглядел бойцом. Какую бы жизнь он ни вел, к финишной ленточке подошел на всех четырех (вернее, трех) и умер стоя. Истратил все свои силы, без остатка. Это было ясно с первого же взгляда на него. Голова вжата в плечи, глубокие шрамы на макушке зловеще розовеют. Хотел бы я знать, в какой переделке этот бедняга получил их, черт побери.

Наклонившись, я осторожно накрыл пса дешевым одеялом и медленно перевалил его тело. Оно было тяжелым, обмякшим. Его здоровая передняя лапа вдруг высунулась наружу. Заталкивая ее назад, я ее слегка пожал.

– Меня зовут Фрэнни. Сегодня я носильщик твоих лап.

Я поднял узел и понес его к двери. Она вдруг распахнулась, и в проеме показался патрульный Большой Билл Пегг, изо всех сил старавшийся подавить улыбку.

– Помочь, шеф?

• 1/65
• Следующая