Охота на Крыс - Андреев Алексей - Страница 4
- Предыдущая
- 4/55
- Следующая
Они подошли к харчевне под утро. Не было в руках оружия, и молча, неспешно приближались они к воротам. Странная, многочисленная толпа в обычных серых плащах ашурских горожан замерла перед воротами харчевни. Спокойно стояли перед ними двое дозорных. Четверка стражей вышла во двор и направилась к воротам. Но недолго длилось это спокойствие.
Резко и хрипло взревел рог. В первых рядах толпы, как из-под земли, выросли лихие люди, скрывающие кольчуги под плащами прохожих. С лязгом на частокол полетели кошки и крючья с крепкими тонкими цепями. Скользнули вверх, на частокол, стрелки со снаряженными арбалетами. И прежде чем лучники-дозорные успели метнуть с крыльца стрелы, пытаясь прикрыть четверку дозорных, убийцы в серых плащах успели спустить рычаги арбалетов. С тупым лязгом тяжелые болты рвали плоть и доспехи стражников, бросившихся подпирать ворота заранее припасенными кольями. Окованные железом створки тут же дрогнули под ударами топоров. Враг сбросил маску, хищным зверем-душегубом обернулась мирная толпа ночных прохожих.
На крышу харчевни из гущи толпы полетели бутыли плотного зеленого стекла. И там, где разбивались они, вспыхивало жгучее, белое пламя, неподвластное воде. Только землей можно было гасить огонь лукавых греков. Первые языки белого пламени потекли по свинцовой черепице. Миг, другой — и вот уже вся крыша терема была охвачена потоком греческого огня.
Не оплошала ведьмачья стража. Запели стрелы из окон горящего терема, падали с частокола на камень мостовой тела арбалетчиков в серых плащах. Но все новые и новые стрелки протискивались из задних рядов на смену убитым. Под ударами топоров рухнули ворота, и воющая, бесноватая толпа ворвалась во двор.
Лихо рубились с нападавшими гости торговые да слуги с конюхами. Отчаянно рубились, но велика была сила вражьей своры. Оставив луки, взялись за мечи полдюжины уцелевших стражей-ведьмаков, слуги, конюхи и повара. Сам хозяин, тороватый купец Тверд, успел с черного хода послать гонцов по своим лавкам, и вскоре два десятка молчаливых охранников ударили в тыл нападавшим. Но даже их жизни были потрачены зря.
Рушились горящие клети терема, ярким огнем пылала поварня и склады. Ручьями лился на сражающихся расплавленный свинец черепицы. Разваливалась крыша, тяжко проваливались в облаке искр перекрытия, превращая терем в кузнечный горн. Против огня были бессильны высокие стены терема, обратившегося в пылающую западню.
Дождавшись удара в тыл подоспевших охранников Тверда, вышли из терема плотным клином гости торговые. Мало было из них тех, кто успел надеть доспех, мало было людей ратных, но никто из купцов не просил пощады. И никому ее не давали нападавшие. Град арбалетных болтов и бутылей с греческим огнем обрушился на горстку обороняющихся.
И тогда они пошли вперед. Не желая дожидаться мига, когда ты обратишься в пылающий факел, уже не чая спасения, а лишь желая продать свою жизнь не зря. Отчаянье придало силы даже старикам, и немало нападавших пало на каменных плитах двора под ударами купеческих топоров и мечей.
Лихо рубились и храбро умирали охранники купчины Тверда, тщетно пытавшиеся прорубиться на подмогу к хозяину. Не было среди них дружинников, но крепко держали топоры вольные люди Чернолесья, и не их вина была в том, что, даже отдав свои жизни, не смогли они спасти земляков и гостей торговых.
Многих срубили охранники, но иная сила вела ночных убийц. И даже умирая, с лиц нападавших, скрытых капюшонами плащей, не сходила печать блаженства.
Счастливыми умирали убийцы, и не было страха в их глазах.
Захлебнувшись кровью своей и чужой, легли на камень улицы два десятка охранников. Один за другим гибли торговые гости, и фигуры в плащах остервенело рубили в куски уже мертвые тела защитников терема. Пять арбалетных болтов пробили грудь Тверда, и уже мертвый купец четыре раза взмахнул топором, забирая еще четыре вражеские жизни. Над телом его из последних сил рубились трое уцелевших дружинников. Груда трупов врагов, зарубленных ими, громоздилась до середины бедра. Последними остались они, и за спинами дружинников догорали срубы терема.
В багровых отсветах пламени на яростных, гневных богов походили они. Замерли на миг нападавшие, после чего волна беснующихся тел погребла под собой трех уцелевших воинов, разрывая их тела руками и зубами, не чувствуя боли, не чувствуя острой стали, рассекающей плоть и находящей сердце.
И лишь тогда, когда только кровавые клочья остались от тройки последних защитников, когда под напором пламени начали рушиться стены терема, только тогда безумцы отступили. Не собирали они своих раненых и не добивали мечами умирающих врагов. Откатилась к разбитым воротам безумная свора. На ковер мертвых тел обрушились последние бутыли греческого огня, обращая двор в исполинский погребальный костер.
Тихо, как тени, рассеялись они в ночных переулках, и лишь гул пламени и крики сгорающих заживо раненых разносились гулким эхом по улицам Ашура.
Винт слушал рассказ чудом вырвавшегося, умирающего от ран и ожогов повара, бившегося в ту ночь вместе с воинами. Троих врагов упокоили навеки кухонные ножи, и, когда кончились ножи, старый повар Горюн выскочил во двор с тесаком и топориком для мяса и первым же ударом лихо раскроил голову в капюшоне. Горюн еще успел наотмашь, не глядя, ударить назад тесаком в живот второго врага, не ожидавшего такой прыти от толстого старика, когда глаза на миг наполнил мрак жгучей боли.
Две стрелы вонзились в живот повара, намертво пригвоздив его к горящей стене сруба. Тучен, зело тучен был повар Горюн и лишь благодаря своей тучности был еще жив. Глубоко прожгли тело струи жидкого пламени, в самой его плоти черпая силы для горения. Сплошной раной было необъятное тело, и последние искры жизни вложил Горюн в свой рассказ.
Винт мог лишь качать головой, поражаясь мужеству старика. Он знал его раньше, когда был еще ребенком. Этот добряк спас ему жизнь, приютив больного мальца на поварне. Дети растут быстро, особенно в таком городе, как Ашур, но всегда был рад ему добрый повар. Был рад так, как и любому другому уличному мальчишке. Многих подкармливал Горюн, многие помнили доброту старого повара. И если бы кто-то сказал Винту, что Горюн может убивать, то рассмеялся бы в лицо тому человеку отчаянный ловкач. И вот поди ж…
Повара ведьмак нашел в людской на пивоварне купца Тверда. Вокруг него уже целый день суетился толстый лекарь Константинус. Несмотря на все его лекарское мастерство, Горюн умирал. Нет, конечно, это было ясно и так, не живут с такими ранами. Но, увидев слезы в подслеповатых глазках Константинуса, старательно отводившего взгляд, Винт понял, что это конец.
Весь город знал, что лекарь с шуткой заходит в дома с чумой или холерой и веселой байкой заставляет умолкнуть плач на похоронах. И вот теперь Константинус плакал. Плакал тайно, безуспешно пытаясь скрыть слезы, а когда Винт тихонько попросил его отойти в сторону, отошел к окну, и тут плечи лекаря затряслись.
Горюн говорил, пытаясь описать подробности бойни, вспоминая погибших во дворе харчевни, говорил сквозь боль, говорил вопреки всему. Кровь тоненькой струйкой сочилась из уголка его рта, но старый повар уже не замечал этого. Дважды голос его начинал затихать и дважды рядом со стариком оказывался Константинус, аккуратно вливавший в рот умирающего какое-то снадобье. Слезы боли текли по лицам повара и лекаря, но оба их не замечали. Иногда душа болит сильнее израненного тела.
Кровь все продолжала сочиться, голос повара начал затихать. Не знал Винт, откуда брал силы для этого рассказа старый Горюн. Ведьмак слушал лихорадочный, тихий шепот, и, только когда забытье овладело старым поваром, Ратибор почувствовал чужую руку на своем плече. Повинуясь лекарю, Винт шагнул в сторону, и третий раз чаша со странным, белым зельем оказалась перед почерневшими губами.
— Дай нож! — Голос Константинуса был тверд, и ни малейшего намека на заливавшие лицо слезы не было в нем. Повинуясь, без тени колебаний протянул ведьмак свой нож лекарю. Константинус вложил нож в правую руку умирающего и с силой сжал на рукоятке полуобугленные костяшки пальцев.
- Предыдущая
- 4/55
- Следующая
