По ту сторону рассвета - Чигиринская Ольга Александровна - Страница 28

Гили сел на землю и глухо завыл. Не потому что так сильно любил свою тетку — он не узнал бы в лицо ни ее, ни мужа, если бы встретил. Гили плакал потому что рухнула его мечта об ужине и ночлеге. И еще потому что теперь он остался совсем-совсем один на всей земле. Он вдруг разом почувствовал, как он устал, как голоден и оборван… Ну, почему такая несправедливость случилась именно с ним? Разве мало того, что в Таргелионе он потерял всех? Если Валар есть на свете, то куда они смотрят?…

Эминдил пригладил пятерней волосы и куда-то исчез. Появился через пару минут, с горсткой мелкого хвороста в руках, с пучком можжевельника и полыни.

— Что же мне делать? — всхлипнул Гили. — Ой, что же мне теперь делать?

— Хороший вопрос, — Эминдил вырыл ножом маленькую ямку, сложил туда хворост. — Посмотри дальше. Это не единственная могила. Ты разве не будешь совершать возжигание? У вас не знают такого обычая?

Он ударил кресалом, протянул Гили дымящийся трут. Лицо оставалось спокойным. Он что, совсем без сердца?

Гили поджег костерок и раздул пламя. В свете дня оно было почти невидимым — только веточки и кусочки коры корчились и чернели. Гили и Эминдил бросили в огонь по веточке полыни и можжевельника. Дым побелел, закурился вихрями. Они молча сидели, пока костерок не прогорел.

Он не бессердечный, понял Гили. Просто на его памяти это уже не первая деревня-могила и не вторая.

— Зажигаем, — тихо сказал он. — Но ведь они не видят… Сидят в своей Благословенной Земле, а о том, что здесь творится — и знать не хотят…

— Это нужно не Валар. Не Ниэнне, не Намо… Это нам нужно, парень. Чтобы помнить — мы еще живы и кое-что можем.

— Ну, вот что, — вмешался Алдад, — возжигание — дело, конечно, богам угодное но тебе ж, Рыжий, нужно как-то дальше жить. Ты шел за мной от самого Гелиона, ел мой хлеб. Заплатить ты не можешь, родичей у тебя здесь нет. Поэтому думается мне так: ты проследуешь за мной до Амон Обел и там, на тинге, я объявлю тебя своим рабом.

Гили от потрясения и неожиданности не знал, что сказать — только головой тряхнул.

— Чего мотаешь башкой? — голос Алдада сделался жестким, глаза сузились. — Ты — что надо: смышленый, смирный — не бойся, к черной работе не приставлю. Будешь работать по дому, годика через три хорошо тебя женю. Мои рабы не бедствуют, не дрожи.

— Я свободнорожденный! — крикнул Гили.

— А чем докажешь? Кто здесь тебя знает? Не вздумай бежать сейчас — я объявлю, что купил тебя на востоке и положу награду тому, кто тебя отдаст.

— Ты кое о чем забыл, почтенный Алдад, — подал голос до сих пор молчавший Эминдил. — Морфан, которому через жену Руско приходится племянником — может статься, еще жив.

— Как бы не так. Он подался в Димбар, орков бить, и, наверняка давно уже сложил там кости. Я знаю, потому что прежде он ходил с нами. Думаешь, как он взял себе жену на востоке?

— Так ты все знал, — проговорил беоринг. — Знал и молчал, чтобы в нужный час Руско от потрясения не решился тебе возражать.

— Знал, — подбоченился торговец. — Ну и что?

— Ну и сука же ты, почтенный Алдад, — покачал головой Эминдил. — Ну и сука.

Все это время Гили потихоньку двигался к опушке.

— Стоять! — крикнул Алдад, заметив это движение. — А ты, горец, помолчи. Тебе он никто, ты всего лишь задурил ему голову болтовней об эльфах, которая ничего тебе не стоила. А я собираюсь дать ему верный кусок хлеба и крышу над головой. Чего ты здесь разеваешь рот? Что ты можешь ему дать? У тебя на лбу написано, что умрешь ты не в свой срок и скверной смертью, а парень — не вашей кости, он жить хочет. Что такое свобода? Посмотри на него, Гили: одна пара штанов, тощий плащик и меч за плечами. Сапоги носит в мешке, чтоб не побить до срока — новых-то взять негде. Одни красивые слова: честь, да верность. Сказки про эльфов — а чем эльфы ему заплатили за верную службу? Посмотри на моих рабов — хоть один из них, хоть раз был обделен едой? Хоть один оборван? Вынужден довольствоваться паршивым льном вместо сукна? Ходит босой? А ты предложи кому-нибудь из них такую свободу, какая есть у тебя. С голым задом. В кошеле — вошь в петле, с голоду повесилась. Ну, посмотри пацану в глаза и скажи, что ты можешь ему дать?

Эминдил посмотрел в глаза Гили. Впервые мальчик обратил внимание на то, какого они редкого цвета — темно-серые, как у младенца.

— Ничего, — сказал он. — Ничего, кроме свободы и своего заступничества.

— Ну, ты понял? — повернулся к Гили Алдад. — Перестань валять дурака и иди сюда.

— Нет! — крикнул Гили и кинулся в лес.

Двое — раб и охранник — погнались за ним, и оба упали: Эминдил швырнул им в ноги ножны от меча. Сам меч уже был в его левой руке: в быстром движении лезвие на миг предстало сверкающим колесом. Все шарахнулись в стороны, Алдад оказался отрезан от своих слуг. Поддев ногой, Эминдил подбросил ножны и поймал их правой рукой.

— Назад! — завопил второй охранник, натягивая лук и целясь из-за воза.

— Если ты хочешь остановить меня, — сказал Эминдил, перемещаясь так, чтобы солнце било стрелку в глаза, — то бери или выше или ниже; или в голову, или в сердце. Потому что в ином случае я все же доберусь сначала до уважаемого Алдада, а потом и до тебя.

— Не дури, — купец побледнел. Двое упавших поднялись с земли и ринулись на Эминдила, после короткой свалки картина выглядела так: один стоял на коленях, зажимая пальцами разбитый нос, второй лежал, оглушенный ударом плашмя. Эминдил отступал к лесу, прикрываясь Алдадом, у горла которого держал меч. Остальные стояли, растерянные.

— Я найду тебя… — тихо сказал купец. — Я и тебя найду, и мальчишку…

— Меня восемь лет не мог найти Саурон, — весело ответил горец. — А у тебя кишка тонка.

— Так ты и здесь будешь скрываться? — Алдад нехорошо засмеялся. — Опять без крова? Без семьи? Из-за какого-то паршивого мальчишки?

— А мне терять нечего, Алдад. Я нищий оборванец, в кошеле — вошь в петле, и Намо Судия уже охрип меня выкрикивать к себе в гости. И тебе нечем мне угрожать и нечего мне посулить. Ступай, Алдад, ищи в другом месте себе трэлей, — он оттолкнул купца и исчез в лесу, как его и не было.

Гили бежал даже тогда, когда уже дышать не мог, перестал чувствовать ноги, а ребра наоборот чувствовал так, словно вот-вот они хрустнут под напором раздутых легких. В горле его пересохло, пот заливал глаза. Наконец он споткнулся о корень и упал.

Постепенно восстановилось дыхание и сердце перестало рваться наружу. Гили встал на колени и осмотрелся.

Кругом был чужой, незнакомый лес. Свет, пробивающийся сквозь ветки, был уже красноватым — солнце опускалось. Гили не знал, что ему делать и куда идти.

Он побрел вперед, на запад. Дорога, насколько он помнил, шла вдоль реки — а потом, по словам обозников, следовало тоже свернуть на запад, к Амон Обел. Значит он, свернув сейчас, обойдет место тинга с юга. Его не возьмут и не объявят рабом — он это уже решил. Но куда идти? И что делать? Наняться к кому-нибудь?

Эминдил, подумал Гили. Он обещал заступничество — а где он сейчас? и что с ним? Его убили? Связали и волокут на суд? Из-за Гили — а он трусливо бежит прочь?

— Боягус, — сказал он сам себе сквозь зубы. — А ну, назад!

Он остановился. Потом повернулся и прошел назад до того места, где упал — это место обозначала смятая коленками трава. А где он бежал?

Идти по собственным следам было трудно. Да чаще Гили просто не мог различить своих следов. Вот тут содран мох — это он или что-то другое? А кем проломлены эти кусты? Он уже отчаялся было найти обратную дорогу, когда услышал тихий свист.

Горец сидел на дереве и спокойно наблюдал за Гилиными метаниями. Но паренек совсем на него не обиделся — потому что обрадовался сильнее:

— Эминдил!

Воин спрыгнул с ветки, мягко спружинив на носках, присев почти до земли.

— Пошел меня выручать, Руско? — спросил он, положив руку Гили на плечо. — Спасибо.

— Как ты меня нашел? — Гили вытер глаза, на которые навернулись было слезы.