Серенький волчок - Кузнецов Сергей Юрьевич - Страница 32

• Предыдущая
• 32/60
• Следующая

– Помнишь, как много тогда говорилось о дружбе народов? – вставил Абросимов.

– Вот именно, – сказал Денис. – Это была вполне религиозная идея.

– Секта крокодилопоклонников, – сказал Иван. Было видно: он слышит все это уже в сотый раз, но не перебивает, чтобы не лишать Дениса и Вадима удовольствия пересказывать свои теории новому слушателю.

– Никакой секты, – ответил Денис. – Мы говорим решительное "нет" тоталитарным сектам.

– Мы – не "Аум Синрикё"!

– Мы просто понимаем, что смысл постоянно присутствует в мире и может воплощаться, например, в фигуре доброго крокодила. И самое важное – Гена полностью тождественен сам себе.

– Он же работал в зоопарке крокодилом.

– То есть всего-навсего был самим собой.

– Не это ли главное свойство любого мессии?

И оба замерли, ожидая восхищения, глядя на Машу слева и справа, будто ангелы на иконе.

– И, кстати, наше начальство вполне это все понимает.

– Конечно, оно не готово еще официально объявить, что каждому сотруднику должен соответствовать какой-то герой детских сказок, но все к тому идет.

– Например, на дни рождения мы всем дарим картинки с изображением соответствующего персонажа…

– Семин своего крокодила куда-то запрятал, – с обидой заметил Денис, – а Поляков зато Дядю Федора на столе держит.

– Что тоже не случайно, потому что Гена скромный, а Дядя Федор – нарциссический.

– Послушайте, как смешно, – сказала Маша. – Вот мы сидим в ресторане, которого и быть не могло в совке, и ностальгируем по временам СССР.

– А разве мы ностальгируем? – спросил Абросимов.

– Нет, – сказал Денис, – мы не ностальгируем. Мы просто ищем непрерывность.

– У меня лично нет особо теплых воспоминаний о том времени, – сказал Вадим.

– У меня тоже, – кивнул Денис. – Я бы сказал, тогда только сказки и были хорошие.

– И то половина переводная.

Денис и Вадим говорили, перебивая друг друга, захлебываясь словами, еще быстрее и задорнее, чем всегда, и Маша подумала, что они напоминают двух испуганных мальчиков – заблудились в лесу, громко подкалывают друг друга, отпускают шуточки, бахвалятся собственной смелостью, которой давным-давно уже не осталось, потому что кругом темный лес, дороги назад не найти, ни одного знакомого деревца, ни одного знакомого лица, банкоматы не работают, полки в магазинах пустеют, среди корявых корней вырастают грибы, а у витрин магазинов – забытые очереди. Они говорят, убаюкивая свой страх звуками собственных голосов, будто поют сами себе колыбельную. Волки, крокодилы, кошки, собаки, поросята и чебурашки мелькают меж стволов, кажется, все уже не так страшно, и не такое видели, вот и официант уже появился, карточки по-прежнему принимают, все хорошо.

Света Мещерякова никогда не хотела покорить Москву. Она просто всегда знала, что, когда окончит десятый класс, поедет туда поступать, зажав в крупной ладони золотую медаль, спрятав поглубже пять червонцев, что даст с собой мама, поедет, уверенная в себе, непоколебимая, обреченная на победу. Она не плакала, когда не добрала полтора балла в университет, спокойно взяла документы, пошла в Губкинский, куда направлялись другие неудачники, недобрала полбалла там, но была охотно принята в МИСИ, огромный строительный институт на несколько десятков тысяч студентов, располагавшийся где-то на окраине Москвы. Света послала маме телеграмму, перекантовалась две недели у дальней родственницы, без особой охоты согласившейся перетерпеть новоиспеченную студентку до начала занятий, и в первый же день, когда открылось общежитие, вселилась в комнату с тремя другими девочками, точно так же приехавшими с разных концов Союза, чтобы попытать счастья. И только повесив в шкаф два платья и поставив на полку пять книг, привезенные из Бреста, она поняла, что не знает, как быть дальше.

Последние три года жизни были подобны стреле, устремленной к единой цели – поступлению в институт. В тот момент, когда наконечник с металлическим лязгом вошел в центр мишени, движение прекратилось. Света не знала, что делать дальше, и это мгновенное замешательство запомнилось ей надолго. Лежа без сна на общежитской кровати, она сделала необходимые выводы – это она всегда умела. Теперь следовало обдумывать цели заранее, рассчитывать наперед – не на год, не на пять лет. Держать в уме цель столь всеобъемлющую, чтобы идти до нее можно было хоть всю жизнь, шаг за шагом.

Цели этой у нее не было, да Света и не надеялась, что цель появится за одну ночь. Пока что Света знала, что ей предстоят пять лет института; предстоит пять лет есть, пить и спать в одной комнате с тремя незнакомыми девушками. Она никогда не обращала внимания на одноклассниц – в школе слишком была занята учебой, а после школы шла домой, куда с первых классов была приучена не приводить подруг. Теперь предстояло научиться жить вместе с другими людьми – и перво-наперво надо было их полюбить и сделать так, чтобы они полюбили ее. Это было куда сложнее, чем сдать все грядущие зачеты и экзамены – но Света была готова к этому, как была готова к золотой медали, поездке в Москву, неизбежному поступлению.

К концу первого курса она стала неформальным лидером своего потока. Черноволосая, крепкая, большегрудая, она вихрем проносилась по коридорам МИСИ, с уверенной улыбкой входила в комсомольские кабинеты и была знаменита тем, что могла на радость общаге пробить еженедельную дискотеку, а на радость комитету комсомола организовать посещаемость субботника. До третьего курса она избегала выборных должностей, по школьному опыту зная, что официальных лидеров всегда недолюбливают. Но по мере того, как приближалось распределение, она стала присматривать себе место в комсомольской элите – и зимой 1987 года стремительно ворвалась в иерархию ВЛКСМ, все еще казавшегося незыблемым. Теперь Света принимала участие в пьянках и оргиях школ комсомольского актива с теми же целеустремленностью и напором, с какими еще год назад плясала на дискотеке и соглашалась перекантоваться где-нибудь лишний час, если кому-то из подружек срочно требовалось уединиться с очередным Гришей, Колей или Ренатом в их комнате. Когда через два года Света закончила МИСИ, она уже могла выбирать между местом освобожденного секретаря и небольшой должностью в кооперативной фирме под крышей все того же райкома комсомола. Она выбрала второе и уже через два с половиной года купила себе квартиру и прописку, расставшись с ощущением бесприютности, как думала – навсегда. Еще через полгода выяснилось, что райком больше не служит надежной крышей, и летом 1992 года новоиспеченная москвичка Светлана Мещерякова оказалась без работы и без коллег, внезапно растворившихся в огромном городе. Нескольких потом нашли в подмосковном лесу, и вежливый следователь аккуратно записывал в протокол лаконичные Светины показания: "не знаю", "не помню", "не встречала". У нее еще оставались деньги, но испуг почти парализовал: полгода Света сидела в новой квартире, почти не отвечая на звонки и раздумывая, что делать, – пока во время одного из редких выходов в город не встретила Марину, бывшую соседку по комнате в общаге. Теперь Марину звали Вика, и она рассказала Свете, как жить дальше.

Света сидела напротив Маши в "Венской кондитерской", лениво гладила местного кота, лежащего на соседнем стуле, и пила кофе. Странно подумать: они сидят в кофейне и спокойно едят пирожные, а во всех окрестных магазинах оставалась только просроченная крупа и сахарный песок, подорожавший в четыре раза. В обменниках доллар покупали по семь рублей без малого и продавали по червонцу, а когда ввели ограничение в 15% на разницу курса покупки и продажи, доллар вообще исчез из пунктов обмена. Банкоматы либо выдавали рубли, либо вообще не работали. Никто не знал, что будет дальше, страховой рынок замер, и деловая активность в "Нашем доме" тоже замерла.

Поэтому, когда Маша Манейлис, каждый день заходившая в офис в поисках свежих новостей и компаньонов на вечер, предложила Свете сходить куда-нибудь, та легко согласилась. И вот – "Венская кондитерская", торт "Лесная ягода", чашка кофе.

• Предыдущая
• 32/60
• Следующая