Лондон. Прогулки по столице мира - Мортон Генри Воллам - Страница 24

• Предыдущая
• 24/116
• Следующая

Каждое утро они идут по этому мосту, большинство из них уже давно не смотрит по сторонам. Вероятно, в те дни, когда они только начинали ходить на работу, панорама, открывающаяся с моста, производила на них сильное впечатление, но потом они перестали ее замечать. Впрочем, пускай они о том и не догадываются, этот вид навсегда отложился в их памяти, запечатлелся в сердце. В Кении, Бразилии или где-либо еще они ни с того ни с сего вспоминают в мельчайших подробностях утреннюю прогулку по мосту, вспоминают с любовью, из которой прорастает ностальгия по дому. Но если вы им об этом скажете, скорее всего, они будут все отрицать, даже примутся убеждать, что с радостью предпочли бы Кению или Бразилию ежедневному моциону по Лондонскому мосту и ежедневному присутствию на рабочем месте. Но люди, оказавшиеся в самых отдаленных уголках мира, готовы отдать все, чтобы услышать стук лошадиных копыт по Лондонскому мосту, мерную поступь пешеходов, гудки буксира и шум портовой суеты. Помимо этих утренних звуков, существует и серебристо-серая дымка, из которой с достоинством аристократов выступают старинные здания. А еще — запах, точнее, множество запахов: от запаха рыбы, доносящегося с Биллингсгейта, и прохладной утренней свежести реки до резкого запаха бензина, который оставляют после себя проезжающие мимо красные омнибусы. Эти воспоминания бередят сердце того, кто далеко от Лондона, но совершенно не тревожат тех, кто сталкивается с ними каждый день.

Для меня вид, открывающийся ранним утром с Лондонского моста, олицетворяет Лондон. Этот вид прекрасен и романтичен и, как все прекрасное, производит глубокое впечатление. На этом мосту бессчетное количество молодых людей предавалось мечтаниям, и у них, быть может, впервые в жизни возникали честолюбивые замыслы. Я частенько наблюдал за мальчишками-посыльными, которые перегнувшись через парапет Лондонского моста, разглядывают реку, вместо того чтобы доставлять адресатам срочные депеши. Большинство из них, наверное, ни о чем особенном не помышляет, но всегда найдется один парнишка, который не может бездумно пялиться на Лондонский порт. Отвернувшись от кораблей и пикирующих чаек, он возвращается к своим обязанностям, полный решимости стать Диком Уиттингтоном или Уолтером Рэли. Правда, в нынешних школах, вполне возможно, учат, что Дик Уиттингтон был эксплуататором, а Рэли — пиратом? Надеюсь, что это не так.

Должно быть, в старину с моста открывался еще более заманчивый вид. В те времена далеко не все корабли вставали на якорь в доках, расположенных ближе к устью реки, и в Лондонском порту поднимался лес мачт, густой, как сосновая роща в графстве Суррей. Здесь можно было увидеть торговые суда из Индии, Перу, Китая, Америки и покрытых джунглями жарких островов Индонезии. Убрав паруса, они бросали якорь у Лондонского моста и прижимались бортами друг к другу.

Когда мне наскучило наблюдать за бесконечным потоком людей, текущим в Сити, я перенесся мыслями в прошлое. Старый Лондонский мост больше напоминал улицу с домами, нежели переброшенную через реку конструкцию с пролетами. Представьте себе, что Чипсайд отправилась на прогулку в Суррей. Старый мост демонтировали в начале девятнадцатого столетия, после чего примерно в тридцати ярдах выше по течению реки построили новый. Камни, железо и дерево, которые в течение стольких столетий сопротивлялись натиску Темзы, пошли на продажу. Некий продавец ножевых изделий со Стрэнда купил пятнадцать тонн железа, покрывавшего волноломы старого моста. Он заявил, что это лучшая сталь из всех, какие доводилось видеть. Нет сомнений в том, что около 1835 года из этой стали были изготовлены тысячи ножей. Камни пошли на строительство Ингресского аббатства неподалеку от Гринхита (ныне в здании аббатства размещается военно-морской колледж). Древесина вяза, служившая настилом, пошла на изготовление тысяч безделушек — табакерок и тому подобного. Владельцам этих безделушек, вероятно, невдомек, что старый Лондонский мост, изменившись до неузнаваемости, продолжает жить.

За большим современным зданием Аделаида-хаус на Лоуэр Темз-стрит стоит церковь Святого Магнуса Мученика. Старый Лондонский мост касался берега Сити как раз напротив этой церкви. Фактически сводчатая колокольня была частью моста.

Порой мне приходит в голову, что, живи я в Лондоне эпохи Тюдоров или Стюартов, я предпочел бы владеть домом именно на Лондонском мосту. Наверное, это чистой воды романтика. Вспоминая старый мост, Пеннант писал, что «только сила привычки заставляла сохранять спокойствие его обитателей, которые глохли от плеска воды, криков лодочников и диких воплей несчастных утопающих». Думаю, в те времена перед наблюдателем, смотревшим с моста на запад, открывалась величественная панорама. Ничто не мешало охватить взглядом все течение широкой реки, катящей свои воды мимо Темпла и Вестминстера — ведь вплоть до 1749 года других мостов на Темзе попросту не было. Столь же превосходен был вид на восток: сквозь такелаж вставших на якорь судов проступал Тауэр. В ту пору, когда Темза служила главной транспортной магистралью Лондона, дома на Лондонском мосту, должно быть, выглядели подобно своим собратьям по берегам Большого канала в Венеции. Обитатели моста занимали и дозорную башню, с которой было отлично видно и слышно все, что происходит на Темзе.

Вообразите, что вы проснулись весенним утром в шекспировском Лондоне, в одной из комнат средневекового дома на Лондонском мосту. Какая разноголосица! Плеск воды под арками моста, лязг и тяжелые вздохи водяных мельниц и других механизмов, подобравшихся вплотную к реке, клекот парящего высоко в небе коршуна — звук, которого лондонцы не слышали давным-давно. А какой Лондон открылся бы вам при взгляде в открытое окно! Прижавшиеся к кромке воды старинные черно-белые дома, которым суждено было исчезнуть в пламени Большого пожара; сады, выходящие на реку, колокольни церквей над черепичными крышами и господствующий над городом шпиль собора Святого Павла.

Должно быть, владельцы магазинов на мосту представляли собой обособленное общество — общество единственных «сухопутных крыс», живших и трудившихся на Темзе. Казалось, они сошли на берег с борта некоего загадочного корабля. Говорят, на Лондонском мосту жил Гольбейн. Свифт и Поуп частенько навещали лавку старого книготорговца по имени Криспин Такер. Во время работы над гравюрами для Джона Боулса из Корнхила на мосту жил Хогарт, запечатлевший мост на одной из гравюр серии «Модный брак». Также на мосту обитал художник-маринист Питер Мономи. Проживал на мосту и галантерейщик Болдуин, которому его врач настоятельно рекомендовал переехать в сельскую местность, но который вернулся в Лондон, поскольку потерял сон из-за скрипа водяной мельницы.

Этот мост, считавшийся невероятно древним уже во времена Тюдоров, менялся от эпохи к эпохе. Порой его дома сгорали дотла и их приходилось восстанавливать. Магазины либо становились модными, либо теряли своих покупателей. В эпоху королевы Елизаветы Лондонский мост стал излюбленным местом издателей и книготорговцев. На титульных листах книг той поры можно обнаружить названия следующих печатных мастерских с Лондонского моста: «The Three Bibles», «The Angel» и «The Looking Glass». Не исключено, что на мосту можно было встретить и Шекспира, листающего книги, поглаживающего «Плутарха» Норта или размышляющего о том, нужен ли ему совершенно никчемный том Холиншеда или новая книга Реджинальда Скота под названием «Discoverie of Witchcraft» («Открытие колдовства») — нет, последняя пригодится совершенно точно для пьесы о Макбете!

Мы располагаем только тем списком владельцев магазинов Лондонского моста, который был составлен в 1633 году, когда пожар уничтожил некоторое количество домов. Среди сгоревших оказались восемь галантерейных лавок, шесть трикотажных, одна обувная, пять шляпных, три магазина шелковых тканей, одна портновская, две перчаточных мастерских, лавка «дистиллятора крепких напитков», лавка по продаже ремней, одна парусиновая мануфактура, две шерстяные, одна соляная лавка, две бакалейные, одна нотариальная контора, лавка производителя булавок, дом приказчика и дом викария церкви Святого Магнуса Мученика. Позже число «производителей булавок» возросло; Пеннант сообщал, что в его время «большинство домов арендовали производители булавок и иголок, а бережливые хозяйки имели обыкновение приезжать сюда, чтобы сделать дешевые покупки. Так поступали даже те, кто жил в районе Сент-Джеймского парка».

• Предыдущая
• 24/116
• Следующая