Огонь - Кузнецов Анатолий - Страница 41

• Предыдущая
• 41/47
• Следующая

— Эх — задумчиво сказал Фёдор, потирая заросшую щёку. — Сейчас бы как раз чугунок дать да на диванчик пойти поспать…

Он встал, вкусно потянулся в плечах, неожиданно улыбнулся так жизнерадостно, нахлобучил ужасную шапку.

— Ладно, попробуем, ковырнём. Если уж и на этот раз…

Пошёл энергично из будки вон, и сразу все, кто тут был, кинулись, толкаясь, за ним, даже в дверях создалась давка. Павел и Виктор подождали, пока народ схлынет.

— Смотри, что я сочинил, на него глядя, — сказал Белоцерковский. — Концовка для очерка. Хочешь, продам? -

Павел взял у него блокнот и прочёл:

«…И он в самом деле ушёл спать. Прежде, чем уйти, он всё-таки дождался, пока вытечет весь чугун, закрыл пушкой лётку, убедился, что всё как надо, — и тогда ушёл спать. И спалось ему нехорошо, тяжело».

— Последняя фраза, — сказал Белоцерковский, — должна показать страшную усталость обер-мастера, вообще невероятную трудность всего. А то, что он ушёл, только до конца выполнив все свои обязанности, показывает, что он молодец, нестоящий советский человек. Купи.

— Вот ведь можешь ты писать хорошо.

— Никому это не надо, — махнул рукой Белоцерковский.

Домна всё так же глухо-вулканически гудела. Павел посмотрел на неё задумчиво, уважительнее, чем когда-либо до сих пор: «М-да, выходит, не так-то просто выжать из неё…»

Плакат «Дадим металл 31 января», видно, задели чем-то, он скособочился, вися только одним краем, но никто на это но обращал внимания. Павел усмехнулся: «Чуть ли не символически: висит на ниточке…» Операторы зажгли лампы. Фёдор Иванов прыгнул в канаву перед лёткой, горновые заняли свои места.

Вся толпа подалась вперёд, когда с громовыми раскатами раскрылось огненное жерло.

— Идёт!

— Идёт? -

— Нет.

— Нет…

Прыгая и извиваясь, как чёрт, Иванов принялся опять расширять отверстие горящими кислородными трубами. Оттуда валил дым, бабахало, летели искры, куски. По залу неслись истинные раскаты весеннего грома, и оранжевый дым окутал туловище печи, мглою заволокло лампы под потолком и прожекторы. Лопнул шланг от кислородного баллона, срочно заменили другим. Трубы в руках Иванова корчились и сгорали в несколько секунд.

— Чудище обло, огромно, стозевно и лайяй, — сказал Белоцерковский. — Но комедия переходит в трагедию. Факир опять пьян, и фокус не удаётся. Обычно одну трубку сожгут, и металл бежит.

— Чего раскорячились? -! — заревел Фёдор на горновых, показывая лицо, зверски перекошенное. — Давай пики!

Вместе с Зотовым длиннейшей пикой они вдвоём стали, разбегаясь, втыкать, шебаршить, ковыряться в лётке, одежда на них задымилась, с красных лиц градом сыпался пот. Выдергивали пику — выкатывались раскалённые добела куски и конец пики сиял белым светом. Вдруг что-то пробили, панически бросились, карабкаясь на стенки канавы. Потекло белое, жидкое — небольшим стремительным ручейком, стрельнуло в канаву, побежало по ней, но, не дойдя даже до развилки, остановилось, стало краснеть, тускнеть.

— Ура-а-а! — бешено закричал Селезнёв, потрясая рукой над головами.

— Ура, ура! — откликнулись голоса.

Начались поздравления, пожатия рук, но, странно, во всём этом не чувствовалось такой радости, как при задувке. Говорили:

— Всего только первая порция. Но, конечно, главное, факт. Выдача состоялась.

Разгоняя толпу криками «Сторонись, обожгу!», Николай Зотов понёс красный кусок, держа его на отлёте огромными, двухметровыми клещами. Фёдор стоял под стеной домны, жадными глотками пил воду из ведра, она лилась ему на подбородок и на грудь. На лице его висели горохом капли пота. Увидел Павла, улыбнулся, подмигивая:

— Понял? -… Сейчас какой-нибудь дохленький чугунок дадим — и ладно. Надоим…

— А это что? -

— Это шлак.

Он тряхнул головой, как пёс, так что весь пот слетел, протёр обшлагом глаза, деловито спрыгнул в канаву, ставя широко ноги, стараясь не наступить на красный застывающий ручей. Теперь он уже не спешил, деловито примеривался и, немного поковыряв, внимательно разглядывал: что оно там, в лётке, мешает? -

Стоя на листе над красным ручьём, весь опаляемый чудовищным жаром в дыму, он этак запросто, деловито ковырялся, как если бы ухватом в печке горшки переставлял, словно и не человек, а саламандра, которую огонь не берёт, огнеупорный титан!

В какой-то момент ему что-то удалось снова пробить — брызнула новая струйка белого, побежала, растекаясь по прежнему, уже потемневшему. Домна словно плюнула сквозь зубы.

— Ура-а! — закричал опять Селезнёв, но его не поддержали.

Фёдор выдохся. Видно было, с глаз его непрерывно бежали слёзы, гримаса корчила лицо, он из последних сил втыкал пику, выдёргивал — ничего. Опять втыкал, наваливался всем телом… «На втором дыхании пошёл работать, ну и ну…» -думал Павел, и ему хотелось уже, чтобы это скорее кончилось, чтобы он ушёл уже наконец из этого пекла. Куда смотрят Хромпик, все прочие — сгорит же человек! Да не титан же он, в самом деле? -!

Снова брызнула струйка. Фёдор лениво от неё увернулся. Теперь уж и работать ему было несподручно: сплошные языки металла, поставить ногу некуда.

— Закрывай! — безнадёжно махнул он рукой, полез наверх к ведру с водой, а пушка ухнула свою глину, и огонь погас.

Снова стало как бы прохладнее и темнее. Люди расходились. Переговаривались:

— Первый час! Как бы на трамвай успеть? — Ты не с машиной? -

— Ну, поздравляю вас! Ничего, пойдёт.

— Спасибо, спасибо, — говорил Славка Селезнёв. — Товарищи, кто в город — сейчас автобус пойдёт! Быстрее, быстрее!

Белоцерковский тронул Павла за рукав:

— Уря, уря. Ещё один шаг на пути. Ты в гостиницу? — Давай покатаю. Вообще-то поздновато, но баб можем свистнуть. А? -

— Ничего не понимаю, — сказал Павел. — Ни-че-го не понимаю. Был металл или не был? -!

— Не всё ли равно, что было? — Факт совершился. Все разъезжаются. Металла, конечно, не было. Но факт был. Во всех отчётах теперь напишут, что первую плавку домна дала в январе. Лётку открыли в двадцать три тридцать. А теперь трава не расти, может этого металла и вовсе не быть; может, она и вообще ни на что не способна.

У железного сундука сиротливо сбилась последняя кучка людей. Павел и Виктор подошли послушать. Оказывается, там опять смотрели куски, принесённые из канавы. Всё такой же озабоченный Векслер вполголоса говорил, и Павел уловил конец фразы:

— …пойдёт или чугун… или мусор. Подождём.

У Павла тоскливо сжалось сердце. Если бы ему раньше сказали, что он будет расстраиваться из-за какой-то плавки, домны, чугуна, он бы смеялся, не поверил бы.

— Поезжай, я остаюсь, — сказал он Белоцерковскому.

— Свят, свят!

— Поезжай, поезжай.

— О господи, и на фиг тебе это сдалось? — Хочешь, я за тебя весь очерк напишу, ты подпишешь — гонорар пополам? — Право, поехали, выпьем, закусим, рояль в окно выкинем… Ну? -

— Это ты-то мне говорил, что много передумал, многого жаль? -

— Ну, ну, я же шучу! Какой серьёзный! Поехали.

— Нет, конечно.

— Нет? -

— Нет.

— М-да… Жаль, — сухо сказал Белоцерковский. — Жаль.

Он повернулся и ушёл.

Павел постоял тупо, огляделся. Посторонних в цеху, кроме него, уже не было никого. Почему-то остались неубранными сшестерённые лампы кинохроники, кабели змеями вились к ним. Потом заберут, или завтра ещё будут съёмки? -

Мостовой кран в дыму проехал над головой, спустил на крюке ковш прямо в канаву, Коля Зотов и хитроватый мужичок отцепили его и принялись бросать в ковш застывшие в канаве куски. Сразу дым там поднялся, словно тряпьё зажгли. Фёдор Иванов что-то пришёл сказать им — да так и застыл, не то наблюдая, не то задумавшись. Павел подошёл.

— Теперь что? -

Фёдор не ответил, лишь чуть заметно повёл плечом.

— Будет ли металл… вообще? -

— Бортяков! — заорал Фёдор свирепо. — Заслонку перекрыли? -

— Чи-час!…

— В-вашу мать, ар-ртисты!!! — взревел Фёдор, бросаясь к домне.

• Предыдущая
• 41/47
• Следующая