Огонь - Кузнецов Анатолий - Страница 21

• Предыдущая
• 21/47
• Следующая

И тогда он понял, что безнадёжно замурован. Загрузят домну, зажгут, и он будет метаться в полке, пока не сгорит, превратится в металл, вернее, в примесь к нему, пойдёт в комбайны, и мясорубки, и ракеты… Почётнейшая гибель! Раствориться в комбайнах!…

Он сделал отчаянное усилие — и закричал. Закричал жутким, сдавленным, неестественным голосом, от которого и проснулся весь в холодном поту, и он ещё несколько секунд ошалело лежал, уставясь на берёзовый ствол и туго, с трудом вспоминая, где он. В ушах лопнули пузыри, и он услышал, как наверху стучат, пилят, хохочут.

Он торопливо полез наверх, выбрался: ого, до окончания полка ещё порядком и порядком!… И его окутало с ног до головы жаркое счастье.

Это было что-то необычное: один дух, один ритм, понимание без слов, азарт. Помост словно сам собой получался ровный, гладкий, ну, прямо хоть на велосипеде езди, хотя в этом не было решительно никакой надобности: ведь сгорит же, не всё ли равно какой. Так нет же, видит Николай, что ошмёток торчит, приладился, повис, пилкой чик-чик, аккуратно срезал ошмёток, полюбовался: красиво.

У Фёдора Иванова лицо совсем осунулось, глаза красные, шапку не то потерял, не то где оставил, волосы буйным колтуном, мокрые сосульки прилипли ко лбу. Отбросил кувалду, выпрямился, посмотрел, прищурясь, и вдруг расцвёл, хлопнул руками себя по бокам:

— Ах, ребятки мои!… Молодцы вы мои! Да я вам… Да я же вам…

— По сто грамм к обеду поставлю, — подсказал Николай Зотов, скаля зубы.

— Да чёрт вас знает, что вам уж и сделать, дьяволы. Ах!

Фёдор сконфуженно махнул рукой, вытер платком лицо, отошёл в сторонку, присел на бревно, тяжело дыша.

— Уж ты-то чего надрываешься? — спросил он Павла. — Я тебе наряд не закрою. Твоё дело — писать. Вот будешь писать, отметь: мол, работают отлично, стараются, не считаются с временем, если надо…

— Здесь был… не вижу его, — сказал Павел, — Хромпик Илья Ильич, пожилой. Он что, вправду начальник цеха?

— Привет! Мой начальник.

— Он говорил, что задувка эта сложная, неизвестная.

— Это так.

— А что может случиться?

— Да… всё может случиться. Думаю, не случится.

— Когда теперь зажигать?

— Скоро.

— Точнее.

— Вот-вот. Уже дымом пахнет.

— Ну, в котором часу? Сегодня? Или… завтра?

— Эй, эй, мудрецы, не надо, не надо! — закричал Фёдор, срываясь с места. — Эту балку напоследок, замком, вам сказал!

Наведя порядок, он вернулся, устало плюхнулся на бревно, внимательно посмотрел на Павла.

— Слушай, Пашка, чем лезть ко мне с вопросами, пошёл бы ты отдохнул. На тебе лица нет. Иди в будку мастеров, поспи.

— Сейчас пойду, только скажи мне такую вещь. Могло бы случиться так, что кто-нибудь внизу заснул, а все ушли, закрыли, забыли о нём, и он бы тут сгорел?

— И правда ты уже одурел…— испуганно сказал Фёдор. — Да перед тем, как закрыть, я тут каждый сантиметр обнюхаю и общупаю.

— Зачем?

— Как зачем? Закрывается навсегда, так уж напоследок всё проверишь. Потом, может, где инструмент забыли. Чего ж ему сгорать?

— А, ну ладно, тогда пойду… Красивый помост, жаль, что сгорит.

— Самому жаль…

Осилив лестницу и пролезая на четвереньках сквозь фурму, Павел едва не столкнулся лбом с чьей-то головой.

— А! — сказал парторг Иващенко. — Это вы? А я думаю: что за новый доменщик появился в ботиночках?

— Так. Погрелся.

— Измазались вы, стойте, почищу… Это что, в столице всех так гоняют? Читаешь всё: «Корреспондент переменил профессию».

— Матвей Кириллович, — спросил Павел, — уж вы-то точно знаете. Когда зажигание?

— Точно не точно, но уже скоро, вот-вот, как говорят доменщики, дымком пахнет.

— А точнее?

— Так вы бы у обер-мастера спросили: Иванов должен лучше меня знать.

Павел развёл руками.

— Я ничего не понимаю… А Иванов молчит. Почему он молчит?

— Ага! — усмехнулся Иващенко. — Это уж он такой. Точно. Даром языком болтать не любит. Скажи он срок, а что-либо подведёт — он же и опозорится.

— Но я успею поспать?

— О да, поспать вам надо: вид у вас усталый… Я хотел вам сказать… Давеча наорал. Вы спрашивали, о ком писать. Ну вот, нашли же!

Павел открыл железный сундук, развернул свое пальто, молча стал переодеваться. Иващенко подержал ему пальто.

— Ах, золотые, золотые ребята и ничего-то мы не умеем про них сказать! Вы непременно напишите, что работают люди не по обязанности — от души, можно сказать. «Ребята, надо!» Они отвечают: «Об чём речь? Надо — значит, будет сделано». Высока сознательность, коммунистическая ответственность перед обществом. Опишите, прошу вас, это как самое главнее! Без этого бы мы ничего не сделали! Может, вы даже записали бы, чтоб не забыть?

Павел вытащил записную книжку и написал в ней: «Сознательность».

Парторгу это понравилось, он удовлетворённо закивал:

— Конечно, можно упомянуть ещё и то, что коллектив, безусловно, политически зрелый. Регулярно, без всяких срывов в доменном цехе проводятся политзанятия и, отметьте, при большой активности участников. Очень большой. Иные лекторы приходят просто мокрые. Позавчера была у них очень бурная беседа о международном положении. Да, и самое главное-то: переходящее знамя доменный цех держит уже третий год!

Забавно, но когда Павел тогда разбежался побеседовать, парторг на него накричал; теперь Павел очень хотел уйти, а парторг разговорился так душевно и горячо.

— А хотите, так и быть, вам тему подарю? Отличнейшая тема, поле для размышлений! Вы подумайте: в старое время требовались десятилетия, а то целые поколения, чтобы какой-нибудь мужик из деревни или другой слой — горожане, мещане какие-нибудь превратились в индустриального пролетария. Тем более с социалистическим сознанием! А теперь этот процесс идёт с колоссальной быстротой. Они проходят школу трудовых резервов, затем буквально считанные годы на заводе — и перед нами настоящий рабочий класс!

— Да, — сказал Павел, — это так.

— Вот что поразительно. И мы настолько привыкли, что не удивляемся!

Тут подошел давешний пожарник, вмешался с вопросом:

— А что оно, граждане начальники, загорится скоро?

— Скоро, скоро, — сказал Иващенко. — Скоро только блохи ловятся.

— А чего ещё? Чиркай спичку да зажигай.

— Вы полагаете, — спросил парторг, улыбаясь, — что домны зажигаются спичкой?

Пожарник смутился и отошёл. Павел тоже смутился: и он до сих пор не знал, как зажгут домну. Чёрт его знает, а в самом деле?…

— Вот так-то, — сказал Иващенко. — Я бы на вашем месте просто запутался, потонул бы в темах и проблемах, которые вертятся вокруг одной только этой домны, а она — это капля в море нашего движения. По недавней статистике в Советском Союзе каждые восемь часов вступает новый промышленный объект. Каждые восемь часов! Но я вас заговорил, а вам и поспать-то негде. Вот ключ от кабинета политпросвещения, с утра там никого нет. Только ключ потом не забудьте вернуть!

— Вот за это спасибо! — поблагодарил Павел.

Он уже был у железной двери, когда вспомнил, что сегодня ведь должно быть двадцать шестое число. Он быстро обернулся. И только присвистнул от удивления.

На домне белел плакат с совершенно отчётливыми цифрами: «Дадим металл 29 января!». Шестёрка волшебным образом перевернулась вверх ногами! Павел, всем телом содрогаясь, стал беззвучно хохотать. Смех был несколько истеричный, потому что он не мог справиться с ним до самого управления: только вспоминал эту самую шестёрку, так и принимался смеяться.

В управлении он отыскал кабинет в самом конце коридора, очень тихий и просторный. Пахло газетами. Раскалённые батареи тихонько пощёлкивали. Дивана, к сожалению, не было. Павел составил в ряд несколько стульев, подстелил пальто, положил под голову подшивки газет и только закрыл глаза — тут же и заснул, как в океан нырнул…

Павел проснулся мгновенно, словно кто его ударил. В кабинете было темно, из окон падал на стены слабый свет уличных фонарей. Он вскочил, подбежал к окну и удостоверился: действительно стемнело. Первой мыслью было: всё проспал, там давно зажгли, а его никто не разбудил. Поспешно заперев кабинет, кинулся в партком, подёргал ручку, потом подёргал ручку библиотеки: всё закрыто. Он скатился по лестнице и стал трясти дверь комнаты, где помещался пост содействия стройке домны.

• Предыдущая
• 21/47
• Следующая