Комната с видом на огни - Андреева Наталья Вячеславовна - Страница 44

• Предыдущая
• 44/75
• Следующая

— Но мои сотрудники сделают это гораздо быстрее! Надо только поручить это Леночке, и все. Зачем тратить лишнее время?

— Я не хочу никакую Леночку! — «Ого! Да у него самая настоящая истерика! С чего бы это?» — Не хочу! Ты поняла? Хоть что-то ты можешь для меня сделать?!

— Дэн, ты что-то от меня скрываешь?

— Нет.

— Но все тайное рано или поздно становится явным.

— Пусть лучше поздно, — упрямо твердил он.

— Дэн! Меня столько раз обманывали и предавали, что я не знаю, есть ли вещи, которые я не могла бы простить человеку… — Анна сделала паузу. А кто для нее Дэн? Потом с трудом нашлась: — Человеку, который был бы мне так дорог.

— Есть.

— Что?

— Есть такие вещи, — повторил Дэн.

— Например?

— Например, есть также вещи, о которых мне не хотелось бы говорить. Ты можешь оставить все как есть?

— Но ведь Панков убит! Кто должен за это ответить?

— Анна, не отсылай меня. — Лицо у него вдруг сделалось грустное и виноватое. — Я знаю, как со стороны выглядят наши с тобой отношения. Я знаю, что ты никогда не будешь меня любить, потому что в этом смысле я тебе не пара. И что все это не имеет никакого продолжения. И я давно мог бы со всем этим покончить. Но не могу. Не знаю отчего, но не могу. Мне хочется, чтобы все это тянулось и тянулось. До тех самых пор, пока это возможно. Пока ты не возненавидишь меня и просто не вышвырнешь вон. Но может быть, я тебе еще пригожусь? Может, я смогу хоть что-то для тебя сделать?

— Бедный мой мальчик! — вздохнула Анна. — Ты что-то от меня скрываешь. И знаешь ты гораздо больше, чем рассказываешь. Почему ты ночуешь теперь у себя, Дэн?

— Готовлюсь.

— К чему?

— Что тебя не будет рядом.

— Ну перестань! Ты как ребенок. Я вовсе не собираюсь от тебя избавляться, даю самое честное слово.

— Поцелуй меня?

Анна сделала это, чтобы хоть немного его успокоить. Мальчик совсем издергался и никак не может решить, что же ему делать. А меж тем ему надо бежать от все этого, бежать… Анна чувствовала в его поцелуях все больше отчаяния. И понимала, что эту ночь ему лучше провести в ее спальне…

…Через час Дэн крепко спал, а она мучилась бессонницей и решала, пить ли таблетки, чтобы забыться тяжелым болезненным сном. Этот сон был больше похож на череду сменяющих друг друга ярких галлюцинаций, поэтому Анна его и не любила. Она сидела на кровати и смотрела, как спит Дэн.

Она всегда с удовольствием разглядывала его красивое лицо: темные тонкие брови, прямой нос, родинку на верхней губе, милые, едва заметные веснушки на носу. И понимала, что привыкла к нему, так же как привыкла в свое время к Ленскому, и в то же время совсем не так. Потому что Дэна она так и не смогла полюбить, в этом он был прав. Он всего лишь ее любимая игрушка, с которой тяжело расстаться, но в то же время невозможно и отрицать того, что детство кончилось и пора занять себя чем-нибудь другим. У них не было будущего. Так что? Принести его в жертву?

Только через полчаса Анна протянула, наконец, руку к стоящему на тумбочке стакану, выпила таблетку и, натянув до подбородка одеяло, замерла в ожидании. Она никак не могла принять правильное решение. А если не знаешь, что делать, лучше не делать ничего. Надо дождаться, как будут развиваться события. Если хочешь выиграть партию, в крайнем случае свести ее вничью, имей терпение.

…Жизнь же брала свое и потихонечку, с громким скрипом, вошла в колею. За исключением нескольких неприятных мелочей все в ней оставалось таким же, как раньше. В доме, например, перестали громко смеяться, мама Анны носила черный платок и о чем-то шушукалась с тетенькой, а сама Анна ездила по утрам на работу, периодически оглядываясь и проверяя, нет ли за ней «хвоста». Почему-то она зациклилась на мысли, что за ней теперь непременно должны следить. И хотя само слово казалось глупым и смешным, у Дэна по вечерам ей теперь хотелось спросить именно это:

— «Хвоста» не было?

Анна готова была первой над этим посмеяться, взяв в компаньоны Шацкого, но самое удивительное, что тому в последнее время было явно не до смеха. Анну даже стали настораживать некоторые странности его поведения. Шацкий и раньше не производил впечатления нормального человека, но теперь это уже было чересчур. Стас как-то странно притих, стащил зачем-то у Дэна его новые тапочки, и все время носил их под мышкой. Если звонил телефон, Шацкий первым бросался к нему с криками: «Это меня, это меня!» Потом надевал тапочки и долго выяснял, кто звонит, зачем звонит и нельзя ли передать все через него. Передав же кому-нибудь трубку, вновь снимал тапочки и засовывал их под мышку. Анну это страшно бесило, и она возмущалась:

— Ну что ты паясничаешь, Шацкий? Смотреть противно!

— А как он смотрел на мои носки!

— Кто? — Анна с недоумением поглядела на него.

— Тот мужик, который всех сажает.

— Никого он не сажает, это просто опер.

— Я не хочу, чтобы меня забрали в одних носках, — твердил свое Стас

— Да кому ты нужен, юродивый! И потом, можешь не беспокоиться, они всегда дают людям одеться.

— Ты уверена?

— С чего ты взял, что вообще твоя персона их интересует?

— Чувствую. Ты знаешь, какое у гениев необыкновенное чутье? — жаловался Шацкий.

— Да с чего известно, что ты гений? Просто талантливый художник! — возмущалась Анна.

— Пока жив, да. Я просто талантливый художник. А когда умру, стану гением. Я все это уже знаю. И знаю, что если где-то решается моя судьба, то я это обязательно чувствую. Вот сейчас они обо мне говорят. Ты слышишь?

— Нет.

— А я слышу.

Чутье подсказывало Ехину, что в деле об убийстве гражданина Панкова не все так просто. Создавалось впечатление, что все прямо-таки подсовывают следствию Дэна: нате, кушайте со всеми потрохами. Мотив прозрачен, у дома Панкова в тот вечер был, да и сам парень, того и гляди, придет оформлять явку с повинной. А что же остальные обитатели особняка Австрийской?

Через несколько дней пришло время подводить итоги расследования. Ехин со товарищи предоставили слово Геннадию Сидихину, разрабатывавшему Шацкого и тетеньку.

— Ну, Гена, начинай. Аудитория у твоих ног, исполни-ка нам сольный номер. Ария первая: сумасшедший художник Станислав Шацкий.

— Есть! Значит так, вследствие беседы с гражданкой Шацкой, а также…

— А ты попроще, Гена. Попроще.

— Олег Максимович, я тут несколько дней бродил по местам, где любит бывать этот художник. Хотел справиться насчет его алиби на вечер убийства Панкова.

— Ну и как?

— Да считайте, что никак. Если бы мы искали какого-нибудь маньяка, этого Шацкого можно было бы сажать сразу, потому что он очевидный псих, но бытовуха — это не по нем. Зуб даю.

— Почему?

— Типаж не подходящий. Ну, начнем все по порядку. Перво-наперво я побеседовал с матерью Шацкого а уж потом побывал в богемных кругах, где он вращается. Так вот: родился Станислав Шацкий тридцать два года назад от неизвестного папаши и был привезен матерью в трехкомнатную коммунальную квартиру, где и прописан до сей поры. Шацкая со слезами рассказывает, как привезла туда сыночка из роддома, хотя врачи долго уговаривали ее отказаться от ребенка. Сама Шацкая любит выпить, судя по всему, и родитель ребенка насчет горячительных напитков был не промах, вследствие чего Стас получил в наследство целый букет разнообразных болезней. Мать о нем так и рассказывает: не когда первый раз сел, когда пополз, когда пошел впервые и когда заговорил, а когда вылечили одну болячку, когда другую, а когда занялись третьей. Вся его жизнь с младых ногтей — это история болезни. Шацкая из-за этого постоянно работала в различных медицинских учреждениях: то санитаркой, то нянечкой, то в районной поликлинике, в регистратуре. А по утрам, поднимаясь чуть свет, шла мыть подъезды. Денег не хватало, и почти все они уходили на лекарства для Стасика. Правда, последнее время сын, стараниями Австрийской, дает ей много денег, но Шацкая настолько привыкла к тяжелой работе, что по-прежнему встает в шесть утра и идет мыть полы. Кстати, она не верит, что деньги, которые дает ей сын — это надолго.

• Предыдущая
• 44/75
• Следующая