Выбери любимый жанр

Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг. - Яров Сергей - Страница 42


Изменить размер шрифта:

42

Глава IV. Влияние нравственных норм на поведение людей

Обращение за помощью

1

Обращение за помощью определялось укоренившимися нравственными правилами, но во время блокады они во многом оказались размытыми. Произошло это не в одночасье. Просьба оказать помощь именно в «смертное время» требовала, разумеется, больше решимости, даже безоглядности, отметания ряда моральных норм. Ведь и те, у кого просили хлеба, сами нередко были истощены. Приходившие к ним за поддержкой не могли не знать о цене ожидаемых ими подарков.

Возможно, поэтому многие не решались прямо просить о помощи – надеялись, что знавшие об их бедах все же сами ее предложат. Разумеется, они понимали, что не у всех хватит сил и времени на посещение родных, близких и знакомых, нуждавшихся в поддержке. Они сами ходили к ним «в гости» – ничего не требуя, но ожидая, что даже их внешний вид вызовет сострадание. И надеялись на то, что есть упрочившиеся обычаи и нельзя не дать хоть что-то пришедшим навестить. «Трудно привыкнуть к тому, что гость это человек, которому не следует предлагать даже чашку пустого чая», – писал И. Меттер [672], и этот обычай угощать, конечно, не так щедро, как в прошлом, отмечался и во время блокадной зимы.

Первое время пришедшие «в гости» изможденные люди еще крепились, не всегда обращались с прямой просьбой о хлебе. Но это никого не обманывало: все понимали, какая нужда привела их в чужой дом. «Ведь сознаюсь тебе честно, теперь придешь к кому-нибудь, дак только и ждешь, чтобы хоть чем-то угостили», – рассказывала А. Кочетова матери [673]. История А. Кочетовой весьма типична для того времени, разве что стоит отметить редкостную бесхитростность ее описаний – без умолчаний и желания облагородить себя. К концу декабря 1941 г. она была крайне истощена и ей все равно было куда идти, к ближнему ли родственнику, к дальнему ли: только бы помогли. Один из них поделился с ней лепешкой из дуранды. Ждать помощи больше было неоткуда. Она пришла к нему во второй раз, и он снова угостил ее лепешкой. Тогда она пошла к нему в третий раз… Она и сама знает, что так делать нельзя, что нет у нее права бесконечно пользоваться чужим благородством: «…Ходить то неудобно… Дак я решила стыд… потерять…Вот мамочка каким я человеком стала, куда вся моя гордость подевалась» [674]. Но нет сил остановиться: если дали один раз, может дадут еще, и еще… Не остановиться – голод все сметает, и стыд и гордость, и дарение очень скоро начинает оцениваться почти как должное, и трудно рассказать о том, как она получила отказ, без еле скрываемой обиды: «…А потом видит, наверное, что человек то невыгодный, дак и угощать не стал, дак я к нему и ходить не стала» [675].

Посещая родных и близких, встречаясь с соседями, обычно делились своим горем, подробно рассказывали о наиболее скорбных эпизодах блокадной жизни, говорили о том, какие страдания испытывают. Никто ничего не просил – просто надо было выговориться. Т. А. Кононова записывала в дневнике 29 января 1942 г.: «Утром пришла погреться из очереди за хлебом Аня Кипрушкина и все плака[ла]… Валя и Анд [рей] Ив[анович] отекли. Просто ужас. Потом пришли погреться… Кира с Анас[тасией] Ник[олаевной], хотели пойти узнать об эвакуации, но посидев, никуда не пошли[курсив мой. – С. Я.].Они тоже живут на пайке, т. е. это 250 гр. хлеба и почти больше ничего, т. к. в магазине за январь дали иждивенцам по 50 гр. масла, 100 гр. мяса». [676]

Но нередко люди, потрясенные рассказами других блокадников, оказывались иногда щедрее, чем обычно. И отчасти поэтому гости стремились дополнить жуткие блокадные повести новыми подробностями – не выдуманными, подлинными, но с подробным перечислением наиболее страшных примет «смертного времени». И видя, как другие «пируют», разве случайно сообщали им о своих бедах [677]. И когда брат одной из блокадниц, «весь опухший, постаревший», придя к ней домой, «вылизал кухонный стол» – нужно ли было иное, более красноречивое свидетельство о том, как он голодает [678].

«Я к вечеру до того расстроилась, что плакала и все из рук валилось», – так заканчивает свою дневниковую запись 29 января 1942 г. Т. А. Кононова [679]. Может, поэтому и заходили к ней так часто «греться» – знали, что поделится хотя бы кипятком, если ничего другого нет. К этим людям, добрым и отзывчивым, шли, ожидая помощи – и не всегда считались с тем, что они и сами бедствовали. Шли, потому что знали, что другие им ничего не дадут, шли, потому что было не до стыда и не могли больше терпеть, шли, хотя питались лучше, чем те, у кого просили – шли, шли, шли… [680]Целая череда таких «гостей» отмечена в дневнике Н. Л. Михалевой. Приходили они не раз, всегда на что-то надеясь. Один из них – «скелет со страшными глазами», другой «приполз в буквальном смысле» [681]. Не к кому идти им, отброшенным на обочину блокадной жизни, как только к ней, глубоко верующей женщине, которая не оттолкнет, не промолчит, увидев умоляющие глаза. Она и сама бедствует и ноты отчаяния постоянно слышатся в ее записях. «Ждет, чтоб его накормили, а мне нечем… и всех их жаль, и я уделяю, что могу. У нас у самих ведь все запасы… подобрались» – это написано 18 декабря 1941 г. [682]. «Всех я подкармливаю, отрывая от себя, но это становится… невыносимо» – эта запись сделана 7 января 1942 г. [683]. «Накормила, чем могла, дала ему 50 гр., починила варежки» – записывает она в дневнике 5 апреля 1942 г. [684]Может, она жаловалась не только в дневнике, но и прямо говорила «гостям» о своих бедах – но почему же они шли к ней и в декабре, и в январе, и в апреле?

2

Обращаясь с просьбой о помощи, нередко говорили, что делают это не для себя, а для других – словно извинялись за свой поступок [685]. Л. Разумовский рассказывал о няне, которая слегла и просила его обратиться к соседям за «тарелочкой супа». Он долго стоял перед их квартирой («мнусь, переступая с ноги»), не решаясь постучать в дверь, и только мысль о том, что это делается для другого человека, придала ему смелости. Получив вместо супа стакан соевого молока, он снова («третий раз») говорил о том, что это предназначено не ему, а няне: «Большое спасибо, это для Ксении. Если бы для себя, я бы не попросил» [686].

Отметим эти оправдания. Едва ли стоит их оценивать лишь как некий прием, призванный сильнее разжалобить сердобольного человека. Можно было попросить и для себя: для того, кто дает, это различие, вероятно, являлось не столь важным, но заступничество за других людей ведь всегда оценивается более высоко. Здесь рельефно проступают несколько нравственных правил: отзывчивость, бескорыстность, стремление помочь нуждающимся, сострадание, извинение перед теми, кого призывают поделиться хлебом.

Прямые просьбы о помощи сопровождаются нередко различными оговорками, цель которых – оттенить скромность просителей, их непритязательность и неприхотливость, показать, какую неловкость они испытывают, когда приходится тревожить других людей своими жалобами. Если просить, то самое малое, самое необходимое, то, что может быть отдано без сожалений – таков основной мотив таких обращений. Если просить, то лишь в том случае, когда неоткуда больше ждать помощи, когда оказались на самом дне, когда угрожает гибель – именно эти обстоятельства подчеркиваются сильнее всего.

вернуться

672

Меттер И.Избранное. С. 117.

вернуться

673

А. Кочетова – матери. 31 декабря 1941 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1к. Д. 5. Ср. с дневником Ф. А. Грязнова: «Утром ездили к тете Ирусе. И, стыдно сказать, в надежде что-нибудь проглотить… Ждали мы с нетерпением, что тетка нас угостит, как всегда, приятным, вкусным и разнообразным завтраком…» (Грязное Ф. А. Дневник. С. 156 (Запись 20 декабря 1941 г.)).

вернуться

674

А. Кочетова – матери. 31 декабря 1941 г.: РДФ ГММОБЛ. On. 1 к. д. 5.

вернуться

675

Там же.

вернуться

676

Кононова Т. А.Осажденный город Ленинград: ОР РНБ. Ф. 1273. On. 1. Д. 1. Л. 6–6 об.

вернуться

677

См. дневник П. М. Самарина: «Лидуха [жена Самарина. – С. Я.]принесла из своей столовой два обеда, прибавила три-четыре картофелины, сварили и потом поджарили, ну прямо объеденье. Сегодня мы буржуи!.. Соседи говорят, что они сегодня сидят только на 125 гр. хлеба» (Самарин П. М.Дневник. 15 декабря 1941 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1-л. Д. 338. Л. 54). Запись в дневнике Ф. А. Грязнова о посетителях столовой: «Женщина просит официанта дать ей вторую тарелку супа, ест без хлеба, жадными глазами смотрит на тех, кто прожевывает свою небольшую порцию хлеба, и громко говорит: „Вот, ем без хлеба, отдаю сыну, мало ему, он в институте“ (Грязнов Ф. А.Дневник. С. 103 (Запись 14 ноября 1941 г.).

вернуться

678

Прохорова В. А.Война не щадила никого // Откуда берется мужество. С. 115.

вернуться

679

Кононова Т. А.Осажденный город Ленинград: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 1. Л. 6 об.

вернуться

680

См. воспоминания А. Терентьева-Катанского: «Умер Вяжвинский. Долго ходил к нам, поблескивая пенсне на отекшем лице с „интеллигентской бородкой. Мама делилась с ним всем, чем могла» ( Терентьев-Катанский А.Неразорвавшийся снаряд. С. 216); Записи А. Л. Аскназийо педагоге Троицкой: «…Она не могла видеть голодных лиц и протянутых рук и все отдавала окружающим. Она была слишком доброй и некому было охранить ее от людей, которые голодали так же, как и она, но вернее всего, даже меньше, но… просили и брали у нее» ( Аскназий А. Л.О детях в блокированном Ленинграде: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 14; см. также: Лисовская В. М.Запись воспоминаний // 900 блокадных дней. С. 15; Машкова М. В.Из блокадных записей. С. 18 (Запись 20 февраля 1942 г.).

вернуться

681

Михалева Н. Л.Дневник. Цит. по: Пострелова Т. А.Выписки из дневника Н. Л. Михалевой // Женщины и война. С. 301, 305.

вернуться

682

Там же. С. 301.

вернуться

683

Там же. С. 302.

вернуться

684

Там же. С. 305.

вернуться

685

«Молчанов… пришел поговорить со мной о Берггольц… Он… никак не умеющий заботиться о себе, пришел просить сделать все возможное, чтобы эвакуировать Ольгу» (Шварц Е.Живу беспокойно. С. 657); «Валя умоляет помочь сестре… Казалось, она умирала» (Фаянсон М. Р.Букет из березовых веток // Без антракта. С. 94); «Нас прихватил с собой грузовик… Женщина-шофер просила хотя бы кусочек сахару для ребенка» (Инбер В.Почти три года. С. 227 (Дневниковая запись 22 мая 1942 г.)); «Меня вызвали к телефону… Узнаю по голосу жену техника Рохлина Валентину Ефимовну: „Помогите, он умирает…“» (Михайловский Н.На Балтике. Из дневника военного корреспондента // Девятьсот дней. С. 101); см. также: МагаеваС. Ленинградская блокада. С. 44–45.

вернуться

686

Те же оправдания можно обнаружить и в сцене, описанной в дневнике П. Капицы: «Ко мне прицепился мальчонка лет шести… – Дяденька, нет ли папиросочки? Ну, пожалуйста… Мальчик не отставал: – Я не себе, папа послал. Просит хоть чинарик достать… Дайте хоть бы махорочки, дяденька, вам же выдают… Папа сам бы попросил, но ходить не может» (Капица П.В море погасли огни. С. 260).

42
Перейти на страницу:
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело