Сказание об истинно народном контролере - Курков Андрей Юрьевич - Страница 73
- Предыдущая
- 73/77
- Следующая
Номер Евсюковых оказался раза в три больше номера Марка. Хороший полированный стол на массивных ногах стоял в центре просторной комнаты. Вокруг его овала гордо держали спинки старинные стулья. На прихваченных из столовой салфетках стояло три разных бутылки: «Кокур», «Мускат» и «Херес». Тут же в вазе лежали виноград, яблоки, абрикосы и персики.
— Что, здесь так рано все созревает? — вслух удивился Марк.
Евсюков посмотрел на гостя снисходительно.
— Нет, это из Средней Азии прислали. Тут позже вырастает.
Хрустальные бокалы Клавдия Степановна вытащила из серванта, стоявшего под стенкой.
Марк обратил внимание на картину, висевшую над широким диваном. На картине пионеры трубили сбор, а в правом нижнем углу стояла жирная подпись художника.
— Ну, товарищ Иванов, — Евсюков говорил, не глядя на гостя, приноравливая штопор к пробке «Хереса». — Садитесь! Сейчас вы попробуете настоящее вино!
«Он, наверно, считает, что я никогда „Хереса“ не пил!» — подумал Марк с ехидством, но ничего не сказал.
Наконец уселись за овальный стол.
— Подольше, подольше держите во рту! — советовал, как приказывал, Евсюков.
Марк чуть не поперхнулся. Проглотил вино, но делал вид, что еще держит его «на языке».
— Подержали… — азартно руководил директор кожевенного завода. — Клавочка, а шпротики у нас есть?
— Есть, дорогой! — ответила супруга.
— Ну открой, очень хороши они к «Мускату». Вскоре перешли на «Мускат». И разговор сразу перешел с правильного винопития на более свободные темы; на случаи из жизни.
— Да, он у меня такой, все впереди идти старается! — сгладив очередную грубость мужа, заговорила Клавдия Степановна. — Вот недавно узнал, что в Вологде с колокольни монастыря кресты снимать будут. Сорвался с места и поехал — сам туда забрался и своими руками крест спилил!
Марк, слегка охмелевший, слушал эту розовощекую женщину.
Евсюков, пивший быстрее и больше Марка, использовал паузу для того, чтобы осушить очередной бокал вина. Казалось, что ему было приятно слушать рассказы жены о себе самом.
— Он и в небо поднимался с одним военным летчиком! — продолжала Клавдия Степановна хвалить супруга.
«А я все на поездах, на поездах!» — грустно подумал Марк, понимая, что ничего героического в своей жизни он не осуществил и хвастаться ему нечем.
Шпокнула пробка, вытащенная уже из четвертой бутылки, — они возвратились к «Хересу», который после «Муската» и «Кокура» казался чуть горьковатым.
— А в двадцать втором я специально в Горки ездил, к Ленину! — Евсюков забрал слово у супруги и дальше о себе решил рассказывать сам. — Поговорить мне тогда с ним не удалось, но видел я его вблизи!
— И я его видел… — трудно поворачивающимся языком проговорил Марк, глядя на свой хрустальный бокал, полный «Хереса».
— Когда? —спросил Евсюков.
— Да вот, года два назад… — замедленно произнес Иванов.
Евсюков скривил губы. Клавдия СтЙйановна как-то сжалась, приготовившись к очередной грубости супруга.
— Вы-ыпил! — неожиданно мягко, но с презрением на лице проговорил лысый супруг. — Вы-ыпил артист!..
Пьянь…
Марк терпел, не отрывая взгляда от бокала. Он вспомнил вдруг все подписанные бумаги о неразглашении, вспомнил последний строгий и с угрозой взгляд того военного, старшего лейтенанта…
— Пьянь и паразит! — после паузы твердо выговорил Евсюков.
— Почему паразит? — вырвалось у Марка.
— Почему паразит? — удивленно приподнял брови Евсюков. — Потому, что на птице паразитируешь, на попугае! Что ты такое без птицы? А? Кому ты нужен без птицы?!
Марку стало очень плохо. Он поднялся из-за стола, чуть не уронив при этом стул.
— Товарищ Иванов, товарищ Иванов! — кудахтала Клавдия Степановна.
— Сядь! — рявкнул на нее супруг. — Пусть идет, попугайщик!
Не чувствуя под собою ног, Марк вернулся в свой номер, сел на плетеный стул и заплакал. Было ему очень плохо. Выпитое вино висело в голове цветным туманом.
В дверь постучали. Марк не ответил, но дверь открылась. Вошла Клавдия Степановна, присела возле него на корточки.
— Пожалуйста, вы не обижайтесь на него! — просила она. — Он — неплохой человек, только несдержанный. Он ведь работяга, у него производственный невроз уже пять лет. А так он хороший, он со Стахановым дружит, в шахту к нему спускался и даже пробовал уголь вырубать… Вы поймите, это характер у него такой…
Она гладила Марка по голове, ероша его короткие черные волосы.
— Ну, пожалуйста, успокойтесь! — просила она. Когда Клавдия Степановна вышла, Марк поднялся, хотел закрыть за ней двери на замок, но тут вспомнил, что двери в доме отдыха не закрываются. И снова опустился на плетеный стул. Вино из головы уже уходило. Оставалась глубокая обида.
И не хотелось быть одному.
Вышел на балкон — проверил, есть ли что кушать Кузьме. Заглянул на соседний балкон —сейчас Марк был бы не против поговорить с поэтом Вячеславиным. Но там было тихо.
Умыв лицо, Марк взял клетку с Кузьмой и направился к морю, однако до пляжа не дошел — уселся на маленьком утесике, где со вкусом была поставлена беседка.
— Не уважают нас, — сказал Марк, глядя на птицу. — Никому мы с тобой не нужны…
И снова захотелось плакать, но в этот раз Марк сдержал слезы.
Вечером, перед ужином, Иванов поделился своей обидой с Вячеславиным. Они сидели в номере у поэта — в такой же маленькой, но уютной комнатке. Пили портвейн. То, что произошло с Марком в номере у Евсюковых, поэт нашел очень символичным. Потом разговор ушел в какие-то исторические дебри, но Марк не желал менять тему. Он слушал голос, голос человека, который сочувствовал ему и, казалось, понимал его. Тем более, что занимались они близким трудом.
Когда радиоузел напомнил об ужине, поэт предложил Марку пересесть в столовой за его столик. Он, как оказалось, тоже прямо за обедом пару дней назад рассорился со своими соседями, и они сами отсели куда-то, в другой угол столовой.
К вечеру Марк окончательно успокоился. Вернувшись в номер, он раскрыл книгу, подаренную поэтом, прочитал выборочно около двух десятков произведений и решил, что в будущем они пригодятся. Были там и такие нужные порою — тематические стихи: о труде железнодорожников и стрелочников, о поварах, о производстве сахара.
До окончания отпуска оставалась еще неделя.
Марк проводил ее в компании поэта. Прежних соседей по столику он избегал — даже Валтузова, который был в общем-то ни при чем. К этому времени Марк посетил еще несколько полезных Лекций для отдыхающих. Чуть было не познакомился с одной очаровательной женщиной. Но здесь он сам себя остановил: что проку потратить неделю на знакомство, а потом переживать разлуку и прочие чувства?
За три дня до отъезда они втроем с поэтом и Кузьмой загорали на пляже. И поэт, и Марк уже имели право гордиться своим загаром — этим внешним признаком улучшения здоровья. Говорили они в этот раз о творческом труде, о командировках, во время которых Вячеславину приходилось входить в образы и проблемы представителей различных профессий. О том, как иногда было трудно потом выйти из этих образов и проблем. Особенно трудно было поэту выйти из образа одного известного хирурга, фамилия которого была Бакулев.
Вдруг разговор их прервал какой-то грохот и последовавший за ним крик, к которому тотчас присоединились несколько голосов.
Среди слов, составлявших крик, часто повторялось «Врача! Врача!».
Марк и Вячеславин подскочили и, не одеваясь, в черных плавательных шортах, побежали наверх, туда, где что-то произошло.
Подбежав к площадке перед главным корпусом дома отдыха, Марк и поэт увидели множество каменных обломков и среди них изломанное, неестественно лежавшее лицом к земле мужское тело.
— Я ему кричал, я ему кричал! — захлебываясь от волнения, рассказывал стоявшему тут, бледному как бумага, директору дома отдыха один из отдыхающих. — А он все равно вылез на крышу, потом слез на портик к этим статуям и стал их рассматривать и щупать… А когда дошел до последней, до «колхозницы», споткнулся, обхватил ее, чтобы не упасть, и вместе с нею… вниз!.. И так не отпустил ее!
- Предыдущая
- 73/77
- Следующая
