Сказание об истинно народном контролере - Курков Андрей Юрьевич - Страница 57

• Предыдущая
• 57/77
• Следующая

— Пойдемте! — наконец прозвучал голос Волчанова. — За мной идите!

Одна из тропинок поплыла под их ногами, извиваясь, как весенний ручеек.

Слева орешник, справа елки, впереди спуск в овражек.

Воздух какой-то особенный, еловый. Сверчок поет где-то, как в детстве — в белорусской деревне за печкой в бабкиной хате.

Вот и речушка; и мостик деревянный через нее. И снова вверх на холм плывет тропинка.

Шли долго.

— Стоять! — скомандовал Волчанов. — Вы готовы?

— Да, — Марк кивнул.

— Ну, тогда… — и старший лейтенант не договорил, но дальше уже не шел, а крался по тропинке, мягко ставя подошвы своих сапог, и даже дыхание затаивал. Снова остановился.

— Смотрите! — он чуть отошел от тропинки и подозвал артиста пальцем. — Туда смотрите!

Иванов, тоже затаив дыхание, посмотрел в указанном направлении. И увидел среди ветвей и веток шалашик и какого-то старичка, сидевшего к ним спиной, одетого в коричневые брюки и жилетку. Под жилеткой виднелась синяя рубаха.

— Идите, выступите перед ним и сразу назад! — строго прошептал старший лейтенант.

Марк кивнул и, перехватив клетку с Кузьмой из левой руки в правую, пошел.

На хруст мелкого хвороста под ногами Иванова старичок обернулся.

Разделяло их метров шесть.

Марк, увидев лицо старичка, остановился, обомлевши. Рука судорогой сжала кольцо клетки.

Старичок хитровато улыбнулся.

— Ну, голубчик, идите-ка сюда! — произнес он теплым медовым голосом.

Марк осторожно приблизился. Остановился в двух метрах от старичка.

— Зачем пожаловали? — спросил хозяин шалашика, сунув по-деловому большие пальцы обеих рук в карманчики жилетки.

«А-а-а! — начал догадываться Марк. — Сегодня же двадцать второе апреля… Но ведь он умер в двадцать четвертом?!» — Ну что вы молчите, голубчик? Вы так и с женой своей молчите? С родителями? Друзьями?

Марк дрожащими руками отпер дверцу клетки, просунул внутрь руку, не очень вежливо вытащил Кузьму и сразу посадил его себе на левое плечо. Но птица тотчас прошлась цепкими лапами по голове и оказалась на правом.

— Читай, Кузьма! — скомандовал Марк без обычной игривости в голосе.

Кузьма чувствовал холодность хозяина.

Он покрутил клювом, разыскивая микрофон, но микрофона здесь не было.

— Наша земля холодна словно лед, — зазвучал голос Кузьмы. — Ей мало отпущено теплых дней…

Марк облегченно вздохнул. Теперь, пока птица читает, он может рассмотреть старика получше. Неужели это он?!

Неужели?

Мешали птицы, хлопавшие крыльями прямо над ними, в кронах сосен.

Партия скажет — и счастье придет, Партия взглянет — заря горит…

«Спасибо» — наш эскимосский народ Партии Ленина говорит.

«Хоть бы уже быстрее наверх и домой, — думал Марк, отвлекшись от разглядывания старика. — Может, действительно на майские не будут меня трогать. Вот было бы хорошо».

И было детство розовым, как утро, — птица читала уже следующее стихотворение — И все ему казалось нипочем.

Глазами он напоминал якута,

А по отцу был мальчик Ильичом…

Марк вдруг захотел кушать. Он вспомнил, что не ел в этот день, да и есть в его служебной квартире было нечего. Жил он там редко, и один, без жены. Все его лучшие мечты о пище были связаны с расположенной через три дома столовой работников столичного водопровода. Пускали его туда охотно, зная, что Марк — артист. Он даже замечал каждый раз, что одна молоденькая белобрысая раздатчица делает для него порции намного большие, чем для водопроводчиков. Может, он ей нравится?! Мысль эта приятно согрела Марка и немного отвлекла от недовольного отсутствием пищи желудка. А Кузьма читал, и старик внимательно слушал его, был старик, кажется, ошарашен и тронут, в его глазах блестели слезы.

И когда все уйдут отсюда

И затихнет людской прибой,

Я немного одна побуду,

Я побуду, Ильич, с тобой…

Опять заныло правое плечо у Марка. Но настроение было хорошее.

Кузьма шпарил программу без сбоев и без пауз.

Еще одно, и все…

Потом надо будет вернуться туда, за ели. Там стоит и ждет старший лейтенант Волчанов.

Марк посмотрел на эти ели и встретился с Волчановым взглядом — глаза, нос и пол-лба старшего лейтенанта были видны между двумя еловыми ветками.

…Косит глазом конь буланый и копытами частит. Арестованный Ульянов Не особенно грустит…

— Последнее! — сам себе прошептал Марк Иванов с радостью.

Старик покачал головою изумленно, провел пальцами под своими узковатыми глазами — слезы вытер. Был он, кажется, доволен.

Попугай, не дочитав последнюю строфу, замолчал.

Марк понял, что продолжения не будет, но на Кузьму не разозлился. Посмотрел в сторону Волчанова и увидел призывный жест его руки, высунувшейся из ельника.

Старик молчал. Ожидать аплодисментов от него не стоило. Но видно было, что он очень тронут.

— С днем рождения! — поклонившись, прошептал Марк.

Попугай тоже поклонился заученно.

Добрая улыбка появилась на лице старичка. Он стал рыться во многочисленных кармашках коричневой жилетки. Наверно, искал что-то, может быть, хотел что-то подарить Марку.

Но рука Волчанова властно звала к себе, и, помедлив минуту, Марк еще раз поклонился и пошел к ельнику.

Пошел, даже не оглядываясь.

Хотелось спросить у старшего лейтенанта: неужели это действительно Он?

— Кто это? — наконец, оказавшись за елями, прошептал мучивший его вопрос Марк.

Волчанов не ответил.

Они уже шли назад по тропинке.

Марк находился в полном недоумении. Но кроме этого что-то еще его раздражало, что-то мешало ему очень, и только дойдя до мостика через речку, Марк понял в чем дело. На правом плече до сих пор сидел попугай, а в левой руке Марк нес пустую клетку, Остановился. Не церемонясь схватил птицу за лапы и сунул ее головой в открытую дверцу клетки.

Идти стало легче, но оставленный без ответа вопрос все еще мучил артиста.

На ходу он пытался поравняться с Волчановым, заглядывал по-доброму, просительно ему в глаза.

Но старший лейтенант, поймав на себе косой взгляд Марка, повернулся, не сбавляя шагу, и сказал довольно грубо, даже с нотками угрозы:

— Забудьте обо всем, иначе вам же будет плохо! Вы расписались о неразглашении, не забывайте!

Марк после этих слов немного отстал и шагал уже сзади, в затылок Волчанову, пытаясь истребить в себе мучившее его любопытство.

Кузьма что-то бормотал.

Марк прислушался к птице, приподняв клетку.

Оказалось, попугай вспомнил последнюю пропущенную им строфу из последнего стихотворения программы.

А сани все скользили и скользили, и проносились мимо лесочки и рощицы, состоявшие из хвойных деревьев, а поэтому зеленый их цвет причинял особую радость взгляду народного контролера. После краткой остановки в пути, когда Баллах и собак покормил сушеной рыбой, и сами они строганины погрызли, Добрынин не ложился и чувствовал себя довольно бодро. Абунайка же, как погрыз своими черными зубами соленого сушеного мяса, так и снова прилег и засопел.

— Русский человек — мудрый, — говорил урку-емец присевшему после остановки рядом на передок саней Добрынину. — Пусть мне он новое хорошее имя даст. Русские имена красивые, лучше урку-емецких!

Павел задумался, глядя на бежавших без устали собачек. В этой просьбе увидел он большое к себе уважение, и это, конечно, и растрогало его, и обрадовало, хотя последнего он своим лицом не показал.

— Можно, конечно, — проговорил Добрынин размеренно и четко. — Но у нас, русских, человек имеет не только имя, но и фамилию.

— Ну тогда пусть мне Павел и фамилию тоже даст, — кивнул урку-емец.

— Ну ладно, дам, — сказал Добрынин, и тут же в его голове произошло некое решительное движение мыслей, и уже через минуту знал он, как следует назвать своего спасителя.

— Вот что, — сказал народный контролер. — Тебе имя Дмитрий нравится?

— Красивое, — урку-емец улыбнулся и повторил: — Дмитрий!

• Предыдущая
• 57/77
• Следующая