Сказание об истинно народном контролере - Курков Андрей Юрьевич - Страница 46

• Предыдущая
• 46/77
• Следующая

— Холодает, кажется?! — не выдержав неприятного молчания, заговорил первым народный контролер.

— Ага! — кивнул Полторанин. — Уже и не плюнешь нормально!

— Как нормально? — переспросил, не поняв, Добрынин.

— Ну как нормально?! Если нормально плевать, то что: слюна вылетает изо рта и падает на предмет или на землю, а здесь, особенно в холода, — только захочешь плюнуть, приготовишься и — плю! — а изо рта уже что-то замерзшее вылетает. Вот.

Добрынина эта мысль заинтересовала. Сам он здесь еще ни разу не плюнул, потому что все время держал рот закрытым — открывать его на улице было очень холодно, и сразу же морозный воздух пробирался через рот и морозил тело изнутри. Но сейчас, услышав слова радиста, Добрынин решил попробовать. И только он собрал во рту побольше слюны, набрал в легкие холодного воздуха и открыл рот, как в мгновение будущий плевок замерз, превратившись в кусочек льда, и пришлось народному контролеру его просто вытолкнуть языком.

— Да-а-а, — сказал он, поняв, что на Севере и плюнуть нормально нельзя.

— Вот и речка! — радист показал рукою вперед.

— Где? — переспросил Добрынин, видя перед собою одинаково снежно-белую поверхность.

— Счас! — сказал радист и, когда они сделали еще с десяток шагов, остановился и повел сапогом по поверхности, снимая с нее снег.

Под снегом оказался лед, и был он довольно прозрачен — можно было смотреть сквозь него вниз, наверное, на целый метр.

— А палочка? — спросил Добрынин. — Для измерения? Полторанин поискал взглядом упомянутую мерную палочку и, найдя, показал народному контролеру. До мерной палочки было еще шагов сорок.

— Мне назад надо! — сказал радист. — Работа срочная, надо быть готовым к связи с Якутском!

— Ну иди, — кивнул Добрынин. — Я сам дойду да и вернусь без труда, дорогу запомнил.

— Ну счастливо! — сказал Полторанин и потопал назад к городу Хулайбе.

А Добрынин неспеша пошел к видневшейся красно-белой мерной палочке. Думал на ходу о том, что наконец-то стал он для Родины полезным и начал исполнять свои настоящие обязанности. И воображал он себе блестящий, как настоящее стекло, дворец культуры, который возвысится над остальными строениями города Хулайбы и привлечет своей ледяной красотой взоры больших и малых народов этого холоднотаинственного края, и смогут все эти народы, придя во дворец, разместиться в нем свободно и чувствовать себя уютно, в одной дружной семье, а в центре дворца будет стоять и обогревать всех огромная печка-буржуйка размером с дом председателя Хулайбы, и дрова для нее, обязательно березовые, будут привозить на специальном самолете из самой Москвы. И когда-нибудь он, Павел Александрович Добрынин, залетит на этом самолете специально на денек, чтобы зайти во дворец, поздороваться с народами и рассказать им, что когда дворца еще не было и ни один его кирпич не был вырезан из речного льда — он, народный контролер Советского Союза, самолично проверял толщину льда, с тем чтобы принять решение о начале великой северной стройки.

— Э-э-эй! — донесся вдруг до слуха Добрынина негромкий, но протяжный крик.

Добрынин остановился, посмотрел туда, откуда кричали, и увидел совсем рядом, шагах в двадцати от него, сидящего на снегу Ваплаха, одетого в совершенно белую и очень длинную оленью доху. Если б не загорелое до коричневости, как у всех местных жителей, лицо, не различил бы Добрынин его на фоне снега.

— Ну чего тебе? — спросил он урку-емца.

Ваплах посмотрел в ту сторону, куда ушел радист, и, не увидев его, поднялся на ноги и приблизился к контролеру.

— Сначала привет твоему гладкому лицу и твоей мудрости, потом разговор…

— произнес Ваплах.

— Привет! — ответил Добрынин. — Ну, какой разговор? Говори, только побыстрее — я на работе.

— Русский человек Добрынин пусть не идет к палке, — сказал очень тихо, почти шепотом урку-емец. — Беда будет! Я видел: русский радист ведет русского человека Добрынина к реке, и я пошел, потому что думал — не пойду — обязательно беда будет!

— Какая беда? — Добрынин озадаченно посмотрел на Ваплаха. — Что за беда?

— Зачем говорить? — ответил на это Ваплах. — Народ — урку-емец лучше покажет русскому человеку Добрынину…

И Ваплах, вцепившись в рукав добрынинского кожуха, повел народного контролера за собою, ступая впереди осторожно и выдерживая короткие паузы перед каждым новым шагом.

Нехорошее предчувствие заставило Добрынина полностью довериться урку-емцу, и он шел за ним, слушая, как негромко потрескивает под их ногами лед, и думая о том, что, должно быть, еще рановато вырезать кирпичи из замерзшей реки, ведь если лед потрескивает, значит он еще недостаточно глубокий и толщина его невелика.

— Вот! — остановившись, выдохнул урку-емец. — Теперь я покажу русскому человеку Добрынину…

И, наклонившись, Ваплах провел рукой по льду, очищая его от легкой наснежи. Перед глазами урку-емца и Добрынина открылась полоска прозрачного льда, и там, внизу, на непонятной из-за оптического обмана глубине что-то засинело.

— Ваплах сейчас покажет… — урку-емец пополз на четвереньках дальше, сгребая со льда снежок.

Добрынин присел на корточки и внимательно смотрел вниз: прямо под ним во льду в странной летящей позе полулежал какой-то человек в синих брюках и темной кожаной куртке, а рядом, отдельно от человека и, казалось, ближе к поверхности льда также «завис» желтый канцелярский портфель.

— Кто это? — вырвалось у Добрынина, и он вдруг почувствовал, как по его коже прокатилась волна ужаса. Внезапно он понял, что человек, вмерзший в лед, конечно же, мертвый, и смерть его была ужасна и неожиданна, раз шел он куда-то с портфелем.

— Ваплах видел этого русского человека в Хулайбе. Он к русскому человеку Кривицкому приходил, а потом его послали толщину льда мерять… Ваплах еще покажет!

И, отползя чуть в сторону, урку-емец расчистил еще один кусочек ледяной поверхности, и подошедший туда Добрынин увидел еще одного вмерзшего в лед человека. Этот человек лежал лицом кверху, и был он почему-то без шапки, хотя и в таком же оленьем кожухе. Растрепанные рыжие волосы стояли на его голове невообразимым веером, а лицо его, покрытое веснушками; видимыми даже через лед, застыло с каким-то просящим выражением.

— И этого Ваплах в Хулайбе видел, — проговорил урку-емец.

У Добрынина сперло дыхание, а на глазахнепроизвольно выступили слезы, и сразу же глаза заболели, защемили, по-видимому из-за того, что выступившие слезы сразу замерзли и теперь царапались.

— Русский человек Кривицкий их сюда умереть послал… — произнес грустным голосом Ваплах. — Они с русским человеком Кривицким ругались чуть-чуть.

Страшная догадка поразила Добрынина, пока смотрел он на двух вмерзших в лед мужчин: неужели и его ждала такая же смерть? Неужели коммунист Кривицкий почему-то захотел его убить?

— Русскому человеку Добрынину нельзя в Хулайбу возвращаться…проговорил Ваплах и уважительно заглянул в глаза народному контролеру.

— А куда же мне? — растерянно, по-настоящему испугавшись за свою жизнь, спросил Добрынин.

— У Ваплаха совсем недалеко хороший чум есть с печкой… тепло будет, еда будет…

Отведя взгляд от вмерзших в лед людей, Добрвшин попытался взять себя в руки и все серьезно обдумать, но никакие мысли почему-то в голову не приходили. А страх, забравшийся в душу, не отпускал народного контролера. Так и сидел он, упершись горестным взглядом в ничего не значащий снег, лишь бы не видеть всего ужаса открывавшейся под ним во льду картины.

— Пусть русский человек Добрынин со мной пойдет, — позвал урку-емец, подойдя и остановившись над народным контролером.

— Нет, — проговорил Добрынин и, сжав кулаки, стал — наполняться внутренней злобою, которая как бы вытесняла, прогоняла куда-то прочь ощущение страха и безысходности. — Надо разобраться… — медленно, но уже другим, более решительным голосом произнес Павел. — Надо это проверить, почему они погибли… и из-за чего.

Стащив с плеча котомку, Добрынин вынул из нее топор и с размаху всадил им прямо по льду над головой человека с желтым портфелем.

• Предыдущая
• 46/77
• Следующая