Сказание об истинно народном контролере - Курков Андрей Юрьевич - Страница 44

• Предыдущая
• 44/77
• Следующая

— Греться пойдем?! — вдруг спросил-предложил старик Абунайка. — Тепло будет, жарко будет…

— Куда это? — поинтересовался Добрынин.

— У огня греться! — пояснил старик.

Все трое вышли в синюю заполярную ночь. Добрынину внутри и так было тепло, и, конечно, с гораздо большим удовольствием остался бы он сидеть, а может быть, даже и лежать на буром меховом полу балагана, но, помня первый рассказ о Ленине, он не стал перечить хозяину и отвечать на его предложение отказом.

— Во-о-он! — старик показал рукою на заметное зарево за холмом. — Туда идти будем. Там тепло.

Пока шли, Добрынин, ощутил силу холода и покрепче сжимал кулаки в карманах своего оленьего кожуха.

— Холодает, — произнес Абунайка. — Будет еще холодней скоро!

— Куда еще! — недовольно буркнул комсомолец. На ходу он пошатывался, видно, трудно было пьяным ногам нести такое большое и тоже пьяное тело.

Когда обошли холм, увидели пламя большого костра и небольшие фигурки людей, стоявших рядом.

— А зачем дом сжигать?! — спросил Добрынин, стараясь шагать рядом с быстроногим стариком.

— Так надо, — отвечал на ходу Абунай. — Если рыбак или охотник домой не вернулись — надо сжигать дом, чтобы злые духи там не поселились… Если поселятся — то потом перейдут и в другие дома жить, и много беды будет.

Ошарашенный объяснением, Добрынин на мгновение замедлил шаг, подождал шедшего позади комсомольца и спросил его:

— А что, здесь вправду злые духи есть? Цыбульник посмотрел на народного контролера затуманенным молочным взглядом.

— Немного, но есть… — с трудом выговорил он. У горящего чума стояли местные жители в красивых отороченных разными украшениями оленьих шубейках. Увидев Абуная, они посторонились.

Старик подошел к самому пламени, поклонился огню низко, почти до самого снега. Потом запричитал заунывно на своем языке. Тут же и остальные местные жители поклонились огню.

— Чего это они? — спросил Добрынин у стоявшего рядом комсомольца.

— Дикие обычаи, — сказал Цыбульник. — Скоро танцевать начнут!

— А если хозяин дома вернется, где жить будет?! — снова спросил народный контролер.

Комсомолец пожал плечами.

Пламя разгоралось сильнее, а старик Абунайка все завывал и завывал на своем языке, размахивая руками и время от времени кружась, как заводной волчок.

— Я назад пойду, а то холодно, — проговорил комсомолец.

— Куда назад?! — спросил его Павел.

— В балаган, у старика заночуем сегодня… со мной пойдешь?!

Добрынин подумал и решил остаться и посмотреть на местные обычаи.

— Ну как хочешь, — произнес напоследок Цыбульник.

Добрынин подошел поближе к огню, только остановился он чуть в стороне, чтобы не мешать Абунайке, который теперь выкрикивал какие-то звуки, поворачиваясь то к огню, то к слушавшим его местным жителям.

И вдруг народный контролер почувствовал, как кто-то толкает его в спину, и обернулся, ощущая в своем теле дрожь: то ли от испуга, то ли от холода.

Сзади стоял уже знакомый Добрынину местный житель, который совсем недавно предлагал народному контролеру обменять котомку на соболя.

— Сначала привет твоему гладкому лицу и твоей мудрости, потом разговор, — произнес местный житель, заглядывая в глаза народному контролеру.

— Привет, — оторопело ответил на странную фразу Добрынин.

— Русский человек вчера приехал? — спросил местный житель. — А я здесь давно живу и много знаю. Зовут меня Ваплахом…

Когда местный житель назвался, припомнилось Добрынину, как называл этого парня комсомолец, и призадумался он, не услыша в этот раз в нерусском имени ничего ругательного. А ведь Цыбульник имя по-другому произносил…

— Я — народ не местный, — продолжал парень по имени Ваплах.

— Да какой же ты народ?! — удивился Добрынин и тут же почувствовал, что приятный теплый хмель прошел, и все в народном контролере и внутри, и снаружи стало холодным и тяжелым. — Народ — это когда много людей, а ты — один человек…

— Не-е-ет, — упрямо протянул Ваплах. — Я народ — урку-емец… Больше, кроме меня, в этом народе никого нет, не осталось…

Тут Добрынин задумался. Об урку-емецком народе он никогда не слышал, но это не было удивительно, ведь раньше он думал, что сразу за Москвой страна кончается и начинается заграница.

— Ну вот… а как русского человека называть? — вдруг сам себя перебил вопросом Ваплах.

— Павел Добрынин…

— Если русский человек Добрынин останется одним русским — значит станет он русским народом… а если он потом умрет, то больше русского народа не будет…

Странные слова Ваплаха немного озадачили Добрынина а тут еще Абунайка стал подпрыгивать с громкими выкриками, и с каждым прыжком он приземлялся ближе и ближе к народному контролеру. Пламя постепенна притухло, местные жители негромко причитали нестройным хором, постоянно повторяя слово «ОЯСИ-КАМУЙ». Ногам было холодно, а тут еще этот Ваплах, который считает себя народом…

— Будет русский народ, будет! — немного раздраженно и устало сказал Добрынин.

— Пусть русский человек не обижается, его народ всегда будет, а мой народ умрет…

— Что за черт! — народный контролер вздохнул тяжело и посмотрел на парня прищурившись. — Чего он умрет?!

— Я умру, и народ умрет… а больше в народе никого нет… всех убили…

Захотелось Добрынину как-нибудь повежливее отвязаться от этого непонятливого местного жителя, возомнившего себя народом, и кашлянул народный контролер, подошел к Абунайке, который, попрыгав вокруг костра, остановился рядом и стоял спокойно, видимо, отдыхая. Подошел к Абунайке и сказал:

— Может, назад в балаган пойдем? .

— Пойдем-пойдем, уже-уже пойдем,-старик закивал головою. —Я уже все сделал.

Добрынин оглянулся и с облегчением заметил, что Ваплах исчез.

Местные жители поклонились старику, попрощались с ним словесно и тоже пошли куда-то. А старик, дотронувшись до руки Добрынина, чтобы привлечь его внимание, повел его назад в балаган.

Шли они медленно. В голове у народного контролера было тяжело и туманно.

Когда вошли в балаган, увидели лежащего на полу, раскинув руки, комсомольца. Он зычно храпел.

— Надо подвинуть и накрыть, — деловито сказал старик. — Цыбульник — человек слабый, простудиться может.

Из последних сил помог Добрынин Абунайке затолкать Цыбульника к «кровати» и свалить на него несколько оленьих шкур. После этого народный контролер устало уселся на бурый мех пола и перевел дух. Гул в голове стих, и он спросил старика, есть ли у того,еще немножко молочной водки.

— Зачем немножко?! — удивился старик. — Много есть, много! — и он снова полез за кровать, вытащил еще одну бутыль.

Разлили по кружкам, выпили. Снова по внутреннему миру Добрынина полилось нежное, приятное тепло, и окунулся он полностью в это тепло и понял, что если б сейчас еще собака залаяла — полное бы счастье возникло в чувствах народного контролера. И тогда он спросил старика:

— Товарищ Абунайка, а собаки твои лают?

— Очень редко… они хорошие, смирные…

— А заставить их гавкнуть можно? — продолжал, допытываться Добрынин.

— А зачем, они хорошие, смирные… — бубнил старик.

— Да я очень хочу лай послушать. У меня там далеко, дома, собака есть, такой звонкий пес… Митька… — народный контролер говорил так душевно, что не привычный к подобным разговорам Абунайка даже рот открыл.

— Русский далекий гость свою собаку любит! — радостно сказал он. — Хочет лай послушать?!

— Очень хочу!

— Абунайка сделает… Абунайка гостей любит… И старик вышел из балагана. Комсомолец храпел уже потише, или же просто оленьи шкуры, которыми он был накрыт, не пропускали его зычный рык наружу. А Добрынин наслаждался своим состоянием.

— Ары… ары! — донеслось до народного контролера. Это старик втаскивал в балаган сонную собаку, которая не очень хотела входить и лениво упиралась лапами.

— Ары-ары! — приказывал ей старик, тащя ее за загривок прямо к гостю.

Наконец он дотащил пса, усадил его между собою и Добрыниным и, показывая на народного контролера, заговорил с собакой по-русски:

• Предыдущая
• 44/77
• Следующая