Пуля нашла героя - Курков Андрей Юрьевич - Страница 54
- Предыдущая
- 54/66
- Следующая
Это сейчас легко увидеть связь между шахматным гением Владимира Ильича и заключенным им в 1918 году Брестским миром. Это сейчас можно понять, почему он разрешил после революции отделиться от бывшей Российской империи прибалтийским губерниям, Финляндии, Польше.
В то огнедышащее время никто, конечно, и не подумал бы об этом.
Шахматы для всех противников Ленина были просто возможностью отдохнуть в короткие мгновения спокойствия и мира.
И даже после окончания гражданской войны, после преодоления голода в Поволжье — всегда находил Ильич время для своей любимой игры. Куда бы он ни ехал, куда бы ни шел — всегда с ним вместе была шахматная доска: карманная, подаренная ему немецкими рабочими, деревянная, подаренная Надей, или же костяная с вырезанными из моржовой кости фигурками — подарок освобожденных народов Севера.
Еще много загадок осталось, загадок этой великой личности. Еще многое предстоит раскрыть историкам будущего, на многое предстоит пролить свет. В том числе и на несколько шахматных партий, сыгранных на итальянском острове Капри с великим русским советским писателем Максимом Горьким. По свидетельству очевидцев, изменив своему стилю, Владимир Ильич проиграл и соответственно выиграл в те дни ровно половину имевших место партий. Почему? Что это значило для него? Для страны? Для Максима Горького? На все эти вопросы еще предстоит ответить.» Дочитав рассказ, Добрынин хитровато улыбнулся. Мало того, что предварительно возникшая как бы душевная пустота заполнилась замечательнополезным смыслом прочитанного, но и сам рассказ очень понравился \ народному контролеру. Все в рассказе было ясно, понятно и так человечно. И эта главная мысль об умении Ленина выигрывать проигрывая! Такая неожиданная и в то ; же время несложная! Да и, без сомнения, очень поучительная мысль.
Добрынин расслабился. Его улучшившееся настроение привлекло в голову целый поток мыслей, легких, приятных. Какие-то буквально минутные мгновения счастья, промелькнувшие в его жизни десять и больше лет назад, всплыли вдруг в памяти. Молодой урку-емец улыбнулся из прошлого, молодая Маняша помахала рукой уходившему навсегда из дому Павлу Добрынину, еще не старый товарищ Калинин, все еще Калинин, а не Тверин, подарил первую книгу «Рассказов про Ленина» и револьвер…
И вот неожиданно к этим мыслям неведомой душевной волной прибило еще одну — мысль о майоре Никифорове. Мысль о несостоявшемся счастье их знакомства. И сразу остальные мысли ушли куда-то вглубь, спрятались, оставив мысль о Никифорове наедине с народным контролером.
«Надо что-то сделать… — думал Добрынин. — Если б это город был так хоть улицу можно было бы назвать… А так… Хоть памятник нужно поставить».
Казалось, что эта мысль сама себя развивает, а Добрынин только следит за ней, готовый прислушаться к любому ее совету или решению.
«Надо памятник поставить», — повторила мысль.
И Добрынин охотно согласился.
«Нельзя отсюда уехать до того, как появится памятник майору Никифорову», — решительно заявила мысль.
Добрынин, приняв решение мысли за свое собственное, выглянул в окно, на глаз проверяя время вечера по сочности заоконной темноты. Было, видимо, около одиннадцати.
Встал, вышел из домика. На площадке было пронизывающе холодно.
В окошке общежития второго этажа, там, где жили рабочие, горел свет.
Поднялся к ним, механически стукнув в двери, зашел.
Но в комнате никого не было. Только записка на столе:
«Хлеб, соль и масло в тумбочке. Отдохните. Света».
Теперь Добрынин знал, где искать глухонемых. Конечно, они были в цеху. И почему забыл он вдруг после чтения рассказа о том, что работают они теперь и по ночам?
Они действительно были в цеху. Трудились, видно, только-только начали доводить новые заготовки.
Добрынин увидел на верстаке одного из рабочих карандаш и бумагу.
Взял и написал: «Давайте после успешного запуска памятник Никифорову построим».
Показал Севе — он стоял и работал напильником ближе всех к народному контролеру.
Сева прочитал, передал записку Григорию. Постепенно она обошла всех. Они, отвлекшись от многогранных заготовок, переговорили. Потом Сева перевел взгляд на Добрынина и кивнул.
Добрынин счастливо улыбнулся. Помахал рукой и вышел на холодную темную площадку Высоты Н. На душе у него было спокойно. Постояв минутку и бросив один незначительный взгляд на затянутое тучами небо, пошел Добрынин к себе. Организм требовал сна, как голова требует мысли.
В ночь с четверга на пятницу капитан Медведев неожиданно разбудил Добрынина. Без стука он ворвался в комнату, включил свет и, подойдя к кровати, принялся тормошить спящего народного контролера, пока тот не подпрыгнул на кровати, испуганно мигая глазами и не понимая, что происходит.
— Пал Алексаныч! Пал Алексаныч! — Медведев перестал дергать Добрынина и, наклонившись над ним, смотрел радостным взглядом прямо в глаза народному контролеру. — Мы победили!
— Кого? — спросил ошарашенный, все еще не пришедший в себя Добрынин.
— Америку, Америку! — говорил счастливый Медведев. — Метеорит наш долетел! Слышите!
Добрынин поднялся и сел на кровати. Гудело в голове что-то, видно, из-за столь резкого пробуждения. Он подавил себе на виски пальцами.
— Долетел? — переспросил капитана. — Да?
— Долетел! — подтвердил капитан. — Только что американское радио передало. Сказали, что подробности будут позже. Они почему-то думают, что этот метеорит прилетел к ним из космоса, как письмо с другой планеты! Просто смешно, такая большая страна и в сказки верит!.. Пойдемте к радиостанции, будем ждать подробностей, а потом можно будет и в Москву радировать.
Добрынин не спеша оделся.
В маленькой комнате, где находилась радиостанция, они устроились на двух жестких стульях. Американский голос негромко журчал в эфире.
— Это они про кино сейчас рассказывают. Следующие новости будут через двадцать минут, — сообщил капитан.
Двадцать минут спустя капитан уже сидел перед радиостанцией, зажав в руке карандаш и открыв перед собой тетрадь. Ждал информации.
Наконец прозвучал музыкальный аккорд, и после него запипикали сигналы точного американского времени.
— У них только вечер начинается, — сказал капитан.
— Как это, какой вечер?
— Еще вчерашний, — пояснил Медведев. — Они ж на полдня позже нас живут.
Добрынин удивился, покачал головой, пытаясь это понять, но бросил, так и не поняв до конца.
Снова зажурчал знакомый непонятный голос.
Добрынин следил за дрожавшим в руке капитана карандашом, и вдруг карандаш опустился на тетрадный лист и пошел выписывать что-то мелким прыгающим почерком.
Потянулись напряженные секунды, потом минуты. Добрынин видел, как изменяется выражение лица капитана, как он вдруг улыбается, потом становится серьезным и задумчивым, и снова улыбается.
Наконец карандаш опустился на стол, и капитан размял уставшие пальцы правой руки.
— Ну что там? Точно наш? — спросил Добрынин.
— Наш, — капитан кивнул. — Граненый. Надо же — упал на офицерскую столовую авиабазы в штате Кентукки. Трое убитых и восьмеро раненых офицеров. Но самое смешное-то, самое смешное! Значит, так: они говорят, что научное значение этого метеорита важнее погибших и раненых, так как им уже ясно, что этот метеорит им из космоса прислали и он содержит какую-то записку что ли… — и тут капитан задумался. — Там же ничего не могло быть написано?
— Нет, — ответил Добрынин. — А они не сказали, что там написано?
— Сказали — больше подробностей будет в следующих новостях. Через час. Подождем?
— Надо подождать, — поддержал Добрынин и тут же зевнул, а следом за ним зевнул и Медведев.
— Крепкий чай надо сделать, — сказал капитан. — Я сейчас сделаю, а вы. Пал Алексаныч, посидите…
Оставшись один на один с приглушенным, почти «выкрученным» радиоголосом, Добрынин уперся локтями в поверхность стола, а подбородком в ладони. Его снова клонило в дрему, и какой-то пока негромкий, но назойливый шум возник в голове. Но в то же время замедленные, но живые мысли шевелились, порождая друг друга, и думал народный контролер, что подходит к концу его, может быть, последнее серьезное задание, и что скоро, конечно, после того, как поставят они с рабочими памятник майору Никифорову (почему-то не хотелось Добрынину в мыслях называть Никифорова подполковником или даже посмертным подполковником), поедет он сначала в Москву, чтобы отрапортовать своему другу генералу Волчанову, а потом уже в Киев, где его ждет встреча с дочерью и ее семьей. Может, тогда он и останется в Киеве, будет возиться с внуками или правнуками, получит там где-нибудь недалеко от дочери маленькую квартирку — разве не заслужил? — и станет доживать свой век, рассказывая своим и чужим внукам о таком богатом и героическом прошлом, не только о своем, конечно.
- Предыдущая
- 54/66
- Следующая
