Добрый ангел смерти - Курков Андрей Юрьевич - Страница 12

• Предыдущая
• 12/69
• Следующая

Вечером, вернувшись с работы, Даша отпустила меня «погулять». Чтобы действительно не заблудиться — была у меня такая боязнь — я гулял по своему этажу. Вышел на палубу и минут за двадцать не спеша, останавливаясь и осматриваясь, обошел по периметру всю махину плавучего рыбзавода. По обе стороны от него двигались назад, в сторону Астрахани, далекие, но различимые, скудно обсыпанные зеленью берега. Покрасневшее солнце зависло справа, и видно было, как ступает оно под мощной воздушной волной вечерней прохлады. В воздухе пахло рекой, ветерок ерошил волосы. Вечерняя свежая влажность бодрила. И бодрила, очевидно, не одного меня. Внутри рыбзавода бурлила жизнь. Из его недр по длинным железным коридорам, через занавешенные окна кают просачивались на палубу голоса, хохот, крики. И по мере того как солнце, опускаясь под тяжестью вечера, пунцовело и слабело, все громче доносились из недр рыбзавода эти голоса и шумы, и уже не возникало ни малейшего сомнения, что вот-вот они вырвутся на палубу, выплеснутся за борт и где-нибудь вдалеке, на одном из берегов какой-нибудь рыбак, сидя у костра, обернется на далекое плывущее чудище, светящееся десятками квадратиков окон и разливающееся по вечерней Волге множеством голосов.

Стемнело быстрее, чем я ожидал. Как-то внезапно меня обступила темнота, и эту темноту тут же подчеркнул квадрат желтого света, выпавший из окна чьей-то каюты. Я еще стоял, привыкая к темноте. А рядом уже кто-то остановился — две фигуры, два огонька сигарет. Эти сигаретные светлячки то замирали, то описывали дугу — четкую и многократно повторяемую — от бортика палубы ко рту и обратно.

Я прислушивался, ожидая понять по голосам, кто это был. Но они молчали.

Молчали минут пять. Вдруг один огонек сигареты падающей звездой полетел за борт и женский приглушенный голос сказал: «Так этому козлу и надо!». Второй голос, тоже женский, но позвонче, произнес «Ага!» и обе фигуры начали удаляться от меня, оставив позади на поручне бортика слабеющий огонек. Я подошел к нему и пальцем спихнул тлеющий бычок за борт. Посмотрел им вслед. Скрежетнул железный овал двери, выходившей на палубу из общего коридора.

Я решил еще постоять. Номер каюты я помнил и, находясь на своем этаже, заблудиться уже не боялся.

Минут через двадцать вернулся в каюту. Даша сидела в ситцевом халате на своей койке. На столике стояла початая бутылка водки, два гранчака и большая чашка с холодной водой.

— Нагулялся? — спросила она.

— Да.

— Выпьешь?

— Чуть-чуть…

Она налила в стаканы граммов по пятьдесят.

— Паскудный день сегодня, — пожаловалась она, протягивая мне стакан.

Я взял стакан, уселся на свою кровать в изголовье, поближе к столику.

Посмотрел на Дашу — какую одежду она ни надевала, все равно удивительная округленность ее тела словно выпирала из этой одежды. Округленность эта была как бы продольной, только большая приподнятая грудь нарушала ощущение всесторонней гладкобокости.

— Ты чего впялился? — с улыбочкой спросила Даша. — Красивой бабы не видел?

Пей давай!

Чокнулись и выпили. Даша схватила чашку с водой, запила. Потом Протянула ее мне. Я тоже отглотнул.

— Есть хочешь? — спросила Даша. Я кивнул.

Она наклонилась, щелкнула дверцей тумбочки под столом и вытащила оттуда банку рыбных консервов.

— Эт наши, — не без гордости сказала она. — В масле. Она умело взрезала банку коротким самодельным ножом, каким обычно работают сапожники. Достала из тумбочки две вилки и передала одну мне.

Ели мы громко и с удовольствием. Опустошили банку за пару минут. Потом она спросила:

— Еще?

Я кивнул, и история повторилась. После второй банки на душе наступило умиротворение. Мы выпили еще грамм по пятьдесят.

— Паскудный денек сегодня был… — протянула она, опустив на стол чашку с водой. — Сначала конвейер не запускался, потом замыкание в автоклавном цеху, потом этот козел Мазай… инженер по охране труда… с утра пьяный и всех подряд щупает… Нет, чтоб по-человечески, вечерком, на палубе, а то прямо в цеху! И чего ты щупаешь, если он у тебя висит, как покойник? А? Чего щупать?

Тьфу!

Я слушал Дашу, и хоть водка немного расслабила меня, но ее слова заставили немного напрячься, словно я оказался перед львицей, готовой к прыжку. Однако минуты через три я понял, что мои опасения напрасны. Даша переключилась с Мазая на укладку каспийской сельди в бочки и теперь с азартом говорила о вкусе слабозасоленной рыбы.

— Я тебя туда ночью отведу, когда все пьяные. Возьмем из загашника и прямо у бочки — это, как в раю! никогда не забудешь! Ты еще выпьешь?

Я кивнул. Она доразлила водку по стаканам.

— Больше сегодня не будем, — сказала Даша, пряча пустую бутылку под стол.

— Экономика должна быть экономной. Терпеть не могу ходить, как тут, по каютам под утро и выпрашивать по сто грамм… Свое должно быть своим!

Мы выпили. Она опять запила из чашки, потом отошла к умывальнику, набрала еще холодной воды и вернулась к столику.

— Ты не думай, я-не пьющая, это так, для закалки и борьбы со временем…

Делать-то тут нечего. Плывешь, работаешь, пьешь. А как домой приедем или где стоим — тут уже можно и культурно пожить. Книжку купить, в кино… Ты вот сам книжки читаешь?

— Да.

— Хорошее это дело — книжки читать… — Даща кивнула и замолчала, задумавшись.

— Только одного этого мало, — минуты через две добавила она, вынырнув из своих размышлений и уставившись мне в глаза.

Глаза у нее были карие.

В окошко каюты кто-то постучал.

— Чего? — крикнула Даша.

— К тебе можно? — спросил хрипловатый женский голос. — Поговорить…

— Нет, нельзя, Катька. Завтра в цеху наговоримся! За окном прозвучали удаляющиеся не по-женски тяжелые шаги.

— Поговорить ей захотелось! — недовольно мотнула подбородком в сторону окна Даша. — Как Ваську у меня увела — так говорить не хотелось, а как он ее на хрен послал, так сразу «к тебе можно?» Ты если спать хочешь, не стесняйся меня, можешь раздеваться и ложиться. Я сейчас тоже, минут через пять…. Выйду, папироску сперва курну…

Она поднялась с койки.

Оставшись один, я быстро снял джинсы и футболку и забрался под легкое одеяло. «Интересно, — подумал я, — а что бы делал Шевченко, окажись он в моей ситуации? Как бы он отнесся к этой Даше? Распространилась бы его жалобная любовь к женщинам и на нее, сильную и по-матерински грубовато-добрую? Ведь и в ней есть что-то от „родины“, неважно — от какой. Действительно, словно само собой сравнение напрашивается — женщина-страна. Самодостаточная, решительная, независимая…»

За окошком прошел, негромко матерясь, какой-то мужик. Когда его гулкие шаги затихли, мысли мои побежали уже в другом направлении. Я думал о будущем, о ближнем будущем, навстречу которому я направлялся. «Было бы славно, — подумал я, — если б мне, русскому человеку, удалось найти эти записи Кобзаря. Чем не вклад в развитие дружбы между двумя братскими народами?!..» С этими мыслями я и заснул.

Весь следующий день мы плыли по Волго-Каспийскому каналу, который я сперва принимал за Волгу. Но Даша меня просветила.

— Погоди, котик, выйдем в Каспий — так спокойно не будет, — сказала она утром, выглянув в окошко, за которым если что и казалось спокойным, то только синее небо, ведь больше ничего видно не было.

Потом она ушла в свой цех и вернулась только к шести вечера. А я то сидел в раздумье, то дремал. В общем, набирался сил. Вечером бродил по периметру своего этажа, рассматривал обитателей рыбзавода, проходивших мимо в компаниях и поодиночке. Люди как люди, только глаза красные и у некоторых — горят. Я понимал, что жизнь и работа в одном и том же месте чревата психологическими отклонениями. Помню даже, как что-то нам в школе объясняли о трудностях одиночных и парных космических полетов — в том смысле, что хотеть стать космонавтом и быть им в реальности — это две печальные противоположности. Но, видимо, сравнивать трудности жизни на плавучем рыбзаводе с трудностями космонавтов просто грех. Тут было множество людей, разнополых, разного возраста. И в меру своего развития и воображения они находили себе соответствующий досуг. Да и тот факт, что на мне они даже взгляда не задерживали, показывал, что ни от одиночества, ни от недостатка новых лиц они не страдали.

• Предыдущая
• 12/69
• Следующая