Элегия эллическая. Избранные стихотворения - Божнев Борис Борисович - Страница 22
- Предыдущая
- 22/30
- Следующая
Изменить размер шрифта:
22
УТРО ПОСЛЕ ЧТЕНИЯ «БРАТЬЕВ КАРАМАЗОВЫХ»
Поэма (1948)
En Dieu il уa deux processions,
une par voie de generation et une autre
par voie'd amour.
Dieu n aime point le peche
qui n est point produit, n’y forme
et n’est point une creature.
SAINT THOMAS
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЦЕПЬ СТРАСТИ ДЛЯ КАДИЛА ВЕРЫ
До духоты натоплен кабинет,
В печи горят березовые рощи…
Стакана чая хладный веник тощий
Бессонницы уж заметает след…
Тот след, что нерассыпавшийся перст
Средь пепельницы пепла указует…
Хождение по комнате связует,
Но путь бессонный не имеет верст…
Светает… Час рассвета есть такой,
Когда темнеет мел, светлеет уголь…
Свои решает теоремы угол —
Одна из этих теорем — покой…
И каждый раз, как темнота угла
Решала углубленный свой циссоид,
Он чувствовал баюканье покоя,
Идя от освещенного стола
В тот кабинета сумрачный конец,
Где в раму вставлены большие тени,
Ведущие, как темные ступени,
К тому лицу, в котором есть венец…
И на венец в его лице взглянув,
Чуть зацепившись, как всегда, за скулы,
Угадывая взгляд слегка сутулый,
Он шел обратно, в лампы свет свернув.
Садился, и, сжимая грудь, читал,
Сжимая грудь себе двумя руками…
Есть астма чтенья с ватными тисками…
Которые… он все сильней… сжимал…
И постепенно отлегло мученье.
И камень вновь упал с его души
В глубь тины трепетной ночной тиши,
В зеленоватость ореола чтенья…
Раскрытый том, лежавший перед ним,
Был цепью страсти для кадила веры…
И шрифт его исчерно-пыльно-серый
Был мелок под безличием одним…
И ровен был, как тихие торцы,
Глухие в ливень и немые в пламень,
Что переходят вдруг в неровный камень,
Грохочущий в ночные все концы.
Темно-малиновый кровоподтек
В углу тихо-сияющей иконы…
Иван, Иван, почисть сюртук суконный…
Четверг прошел, но вторник ведь протек…
И для того шрифт ровен, невелик,
Чтоб равным стать и чем-то самым ближним,
Чтоб дождиком весь вымостить булыжник
И засушить бессмертье павилик…
Чтоб в нем найти ответ – не на вопрос,
Чтоб в нем найти вопрос – не для ответа,
И чудо претворенья тьмы из света
Свершает в нем фонарный купорос.
И фонари, мигая, вдаль бегут,
Мигание свое опережая,
И, постепенно рост огня снижая,
Вдали как будто низость жизни жгут…
Что мучаешься ты ведь все обман,
Ведь молодость проходит раньше бедер,
Ведь отчество стареет раньше, Федор, —
Ведь не стареет лишь один туман…
Чтоб видеть только только волоски,
Как повалить ее иль как поставить —
Чтоб сладострастью крошки не оставить —
На стол — на пир — над скатертью доски.
Темно-малиновым кровоподтек
В углу тихо-сияющей иконы…
И слышен храп… и пот одеколона…
Четверг прошел… но вторник ведь протек…
Метелица за окнами шумит
И мерзлую бесследность заметает…
Дамоклова сосулька нависает
И блеском затаившимся грозит…
На свист нанизывая свист, свистит,
В морозных иглах посвист стелет гулкий…
Нависшая Дамоклова сосулька
Угрозой затаившейся блестит…
И дом, стоящий на луны опушке,
Сияньем залит — полон темноты…
Замерзли Данаидины кадушки,
Но спящий дом исполнен духоты…
Но что-то половица не скрипит…
А… Смердяков из сумрачной передней
В столовую прошел… На нем передник…
Но разве время есть — весь дом ведь спит.
А… Он прошел, и быстро по бокам
Он бросил вскользь два три небеглых взгляда
Он ничего не нес, да и не надо
Не надо ничего пустым рукам…
А… Он пустые руки положил
На стол и стул немного отодвинул,
Потом опять его слегка придвинул —
И так он в тишине ночной служил…
А… Шею он почтительно сгибал,
Сгибался весь, чтоб не было сомненья,
Что служит он… Но светопреставленье
На свои он только приглашает бал…
А… Вот он, на пол что-то уронив,
К невидимым осколкам приступает,
На них ногой нарочно наступает
И, мерзостным движеньем раздавив.
А… Он раздавленное подает —
Незримые осколки на ладони…
И из бутылки, кажется, бездонной
Он то, что кажется как будто пьет…
А… Улыбнулся, то есть побледнел —
Его улыбка желтизной зеленой
Во рту змеилась, столь неутоленной,
Что вдруг бокал незримый зазвенел…
А… Поднял он незримый свой бокал
К губам своим — задумался, раздумал —
И бросил вдруг в лицо со страшным шумом
Тому, кому служил… и заикал…
А… Сразу он ужасное постиг…
И с первым же толчком, иканья звуком,
В его лице мелькнул, и скрылся с мукой
Его потайный и сокровный лик…
А… Словно от икания толчка,
В лице его вдруг дик его сокрытый
Явился, как процеженный сквозь сито
Дрожания, и призрачный слегка…
А… Содроганье дольше и сильней
Потайный лик из глубины толкает,
И – смертью смерть – в иканьи возникает
И – сущим – из небытия видней…
А… Смертью смерть… иканье… смертью смерть –
И – сущим во гробех – толчок – и сущим –
Живот… иканье… даровав… и смерд
Толчком нетленья потрясенный пуще…
А… Как пробив сквозь скорлупу яйцо,
Беззвучно тронув страшные аккорды,
Растленно-ангелическая морда
Вдруг заменила все его лицо…
А… Мокрая… и к ней прилипший мрак
Струится по щеке поганой струйкой —
И стечь не может до конца никак
И пачкание продолжает булькать…
А… Смертью смерть – иканье — не поправ –
Несущим во гробех — толчок — и пуще –
Живот — иканье — сушим даровав —
И в сущем потрясается не сущим…
А… Лишь местами ангельская сень
Через растленье щек и лба, и носа
Чуть проступает, как гнилая тень,
Как сгнивший плод, как лужица поноса.
А… Стыдно морде шею повернуть,
К стыду она не вправе повернуться,
И от стыда не в силах увильнуть,
И со стыдом не может отвернуться…
А… Выглянув по-ангельски на мир,
В растление она спешит сокрыться —
Но вновь икание — и морда длится —
И уж не кровь, а бледность пьет вампир…
А… С каждым содроганием в лице
Так появлялся лик во тьме сокрытый,
Мелькал, скрывался, вновь мелькал забытый —
Чуть стертый бледным трепетом в конце…
А… Вновь пробив сквозь скорлупу — молчком, —
Беззвучно тронув страшные аккорды,
Растленно-ангелическая морда
В небытие ударилась ничком…
А… Рот зажал и пытками пытался
Икание свое остановить,
И вдруг сказал – веревку легче вить…
И половицы скрип тогда раздался…
В столовую Алеша не вошел –
Остановился на самом пороге…
Был сонный весь, испуганный немного
Тем, что увидел, тем, кого нашел…
Поднявши руку к светлым волосам,
Запутавшимся в облаке подушки,
Он вдруг спросил – не знаешь ли, где вьюшки,
Чтоб печь закрыть бесовским голосам…
Я спать не мог — хотя потом уснул –
В печи – под завывания метели –
Бесовские мне голоса все пели –
Я одеяло выше натянул…
И мне приснился страшный звон стекла…
Но что с тобой ты бледен, ты икаешь –
Держи свой дух… держи ты опускаешь –
Держи свой дух… Метель, кажись, прошла…
Что я хотел — и тронул свой висок —
И повторил — что я хотел — и щеку
Себе погладил в слабости далекой —
И стал как будто более высок —
И тотчас наклонил немного шею,
И руку положил себе на грудь,
Как будто защищал кого-нибудь,
Еще на это права не имея…
И на мгновенье головой поник
Над этой все светлеющей защитой,
И грудь его, рукой его прикрыта,
Казалась беззащитной в этот миг…
И что-то вспомнив, вспыхнул, как огонь,
И покраснел почти до слез сквозь искры
Смущения — и выпрямился быстро —
И поднял вместе с голосом ладонь –
Все в доме спят, лишь мы с тобой не спим,
Да бесы в печке возятся и воют —
На что сдался — не ведаю – я им –
Одною вьюшкой не спасутся двое…
И снова на мгновение поник,
Как будто в слабости ища защиту,
И на губах был шепот позабытый —
И вновь приподнят был ладонью вскрик –
Так пусть уже она тебя спасет –
На двух одной, пожалуй, будет мало…
Но что с тобой – с тебя струится пот –
Держи свой дух, держи… Неиствовала
Метель всю ночь… Куда запропастил –
Не знаешь ли — куда девались вьюшки…
Но я бесам неведомо простил —
Хоть страшно и зароешься в подушку,
Но мне так жаль их безобразных рыл,
Что не держусь за медный крестик, веришь…
Держи свой дух, держи, — он повторил
Уже слабей, сойдя с порога двери…
Ну, я пойду… Но прежде, чем уйти,
Он Смердякову чудно улыбнулся —
И с этой же улыбкой обернулся,
Уже в передней, вымолвив — прости…
………………………………………………..
Темно-малиновый кровоподтек
В углу тихо-сияющей иконы…
И в серый… денежный конверт… исконный
Цыпленочку… гнездящийся пяток…
Да пожелает ли она придти —
Таким деньгам не место быть в конверте…
…Она из тех, что сосчитать, поверьте,
По пальцам не умеет до пяти…
Не говорит ни со своим рассудком.
Ни с гордостью не шепчется своей —
Но знаешь, что всего она страшней, —
Когда вдруг тихо скажет прибаутку…
Что борода — седая трын-трава…
А ты под лампы траурную копоть,
Ты жаждешь языком нащупать шепот
В горячей сладостной слюне слова…
Метелица уж больше не кадит
Язычеству, которое блистает…
Дамоклова сосулька нависает
И блеском затаившимся грозит….
И лунного сияния тот свет
Сливается с волшебным этим светом…
И дивный сладкий скрип в сверканьи этом
Сокрыт, замерз… Все нет ее… Все нет…
И улица молчит, как этот свет…
И на углу – из окон желто-мутных,
Из окон чайной – плёском поминутным
Выплескивался мутно-желтый свет…
Что мучаешься ты ведь все обман –
Ведь молодость проходит раньше бедер,
Ведь отчество стареет раньше, Федор,
Ведь не стареет лишь один туман…
Она молчит, не смотрит на луну,
И видит свет, что выплеснут из чайной,
И ежели придет, рукой отчайной
Рванув звонок, как ржавую струну, —
Ты выбежишь, все двери отворив,
Она пройдет, не дав себя под локоть,
И свет иконного кровоподтека…
Кумиром… озарится… сотворив…
И в миг, когда скользнет ее платок,
С плеча скользнет, и со спины, со стана,
Ты скажешь ей — я на колени встану
И раздавлю последний лепесток…
Последний лепесток я раздавлю
Или своими нежными стопами
Встань на него, покрытая шипами, —
Я кровь свою на тех шипах люблю…
…………………………………………….
…Темнеет мел и уголь посветлел…
Дыхание, объятое тисками,
Он грудь себе сжимал двумя руками —
Есть астма чтенья — ею он болел…
Всю ночь бессонную опять читал
И первый том к утру закончил «Братьев»…
И, наконец, зевая, как распятье, —
Раскинув руки, он над книгой встал…
И глухо… на забвения басах…
Часы пробили… словно в прошлом веке…
И думал он – как вечность в человеке,
Так коридор продолжен в голосах
Тех близких, что к нам издали идут,
Чтоб ближе быть, идут по коридору,
И на окне – ко мне войдя – найдут
Сугробами опущенную штору…
Прислушался – но платье не шуршит
И замерло уже у самой двери…
«Войди» – и не услышав, но поверив,
Заботливость к усталости спешит…
Обычный возглас: «ты опять не спал»
Рожден сестрой, еще влюбленной в брата,
И, как волна баюкает закаты,
В ответ он головою покачал…
Покуда он молчал на возглас сей,
Сестра сугробы шторы поднимала,
И, поднимая светлой грудой всей,
Она их в веер желтизны сжимала.
…Их мать, в их раннем детстве умерла…
Она в лиловом облаке ходила,
Теряла их, звала и находила,
Как крошки, что упали со стола.
И что сидели тихо под столом…
И вновь теряла их в аллеях сада,
Которых было более, чем надо,
Чтоб прошлое найти уже в былом…
На хлопотами сильную любовь
Он отвечал слабеющей улыбкой…
«Когда ты ходишь — половицы скрипка —
Она меня всю ночь будила вновь»…
Но восклицанья нежности родив,
Сестра уже салфетку пеленает,
И жизнь идет, как девушка земная,
По коридору — кофе не пролив, –
В старинной чашке с синим ободком,
И масло с оспой сыра на подносе,
И взор, что исподлобия, тайком,
К нему свое сияние возносит
И говорит об утре, как Добре…
И снова взор к подносу опускает,
И ложечка над чашкою мелькает,
В нее кладя свой отблеск в серебре…
Два отблеска – и третий – положив
В со сливками воркующую чашку –
… А Клавдия в халате нараспашку –
Вдруг вспомнил сквозь усталости прилив…
И сливочник, взлетев как голубок.
Чает струе воркующей пролиться…
Страсть губит – и от страсти не отбиться,
Не губит только – никогда – порок…
И снова ясный взор к нему взошел –
И в этот раз со смелостью глубокой –
И он в се сияньи темнооком
Об утреннем Добре опять прочел…
Веснушки золотистые руки,
Как буквы золотые в бедных строфах
Неграмотных, в царапинах тоски…
И свой алтарь, дымясь, возводит кофе…
Прокофий в это время внес дрова
С веселой бородою в две охапки,
В которых таяли снежинок крапки,
И печь вступила в жаркие права…
Когда ее он встретил в первый раз
В просторном полусветлом коридоре.
Мгновенное смущенье темных глаз
Столкнулось с восхищением в упоре —
Но — восхищением посторонясь —
Он, взоров пропустил ее смущенье,
И — голову склонивши на мгновенье —
Она прошла, ему не поклонясь…
Она в то утро в ихний дом вошла,
Чтоб новою служить сестре служанкой,
А он к себе вернулся спозаранку —
Та ночь в притоне с Клавдией прошла…
В той комнате, где часто он бывал,
Где бархат был своим же эпилогом,
И в раме позолоченной убого
Обрушивается «Девятый Вал»…
22
- Предыдущая
- 22/30
- Следующая
Перейти на страницу:
