Рыцарь света - Вилар Симона - Страница 63

• Предыдущая
• 63/152
• Следующая

Наконец собрание капитула подошло к концу, сэр Ричард Гастингс подал знак, чтобы все встали, и обратился к братьям с традиционными вопросами:

— Зачем нам смирение и послушание?

И все сорок с лишним рыцарей комтурии ответили хором:

— Чтобы не следовать собственной воле, но повиноваться приказывающему.

Комтур привычно задал следующий вопрос:

— Что у вас на душе, братья?

И последовал такой же дружный ответ, в котором крылся основной девиз ордена:

— Не нам, не нам, но имени Твоему, о Господи!

И третий полагающийся вопрос, в котором заключалась основная разница между обычными монахами и воинами-монахами:

— Зачем нам сила, братья?

— Для поддержания справедливости, мира и веры!

Это было основное, ради этого посвятившие себя служению рыцари облачались в белые плащи и опоясывались мечами, отказывая себе в мирских радостях.

Все эти постулаты были особенно дороги сердцу Ричарда Гастингса, и он светло улыбнулся, отпуская рыцарей с собрания. Но когда они выходили, он все же отметил, что лекарь Годвин стоит в стороне, морщит лоб и поглядывает на главу орденского дома, словно хочет с ним переговорить.

Он сделал знак Годвину приблизиться, а сам остался на своем месте, на возвышении. Ричарду Гастингсу, возведенному в сан не столько за боевые заслуги, сколько за умение трезво и старательно вести дела провинциальной комтурии, было немногим более тридцати лет, поэтому он считал, что недостаточно солиден для занимаемого поста. Чтобы придать себе внешней значимости, он носил длинную, светло-русого оттенка бороду, а волосы, по обычаю тамплиеров, коротко подстригал в кружок.

— Вы хотели переговорить, брат Годвин? И, как полагаю, это касается находящегося на вашем попечении раненого? Итак, он умирает?

— Нет, милорд. Признаться, когда его только принесли, я подумал, что мы вскоре прочитаем над ним заупокойную молитву, однако сегодня утром он пришел в себя.

— Слава Всевышнему. — Ричард Гастингс перекрестился. — Теперь он пойдет на поправку?

— Я не стал бы пока утверждать. Если он и выжил, то только благодаря тому, что вскоре после схватки полученная им рана была умело обработана монахом, который его привез.

— Брат Метью, — подсказал комтур.

— Да, этот брат Метью, похоже, умелый врачеватель. Раны при повреждении черепа сильно кровоточат, но он правильно наложил повязку, предварительно обработав рану отваром корней лапчатки, очищающей кровь.

— Без подробностей, брат. Я понимаю, что вы в этом хорошо разбираетесь, но мне надо знать только конечный результат.

— В таком случае, милорд, скажу, что я осмотрел рану и понял, что хоть его и ударили сверху острием, но удар пришелся плашмя. Видимо, Артур ле Бретон успел парировать удар и повернул оружие в руке напавшего. Конечно, его голова сильно разбита, но все же есть надежда, что он выживет. Я это понял, когда сегодня утром он заговорил. И первым делом пошутил.

— Пошутил? И это после трагедии в Гронвуде, когда он сам едва избежал смерти?

— Тем не менее на мой вопрос, как он себя чувствует, юноша ответил, что с ним все в порядке, если он лежит и бездельничает, а я весь в трудах. В тот момент я как раз изготовлял снадобье из грибов [46], которое должно изгнать заразу из крови, возможно возникшую при ранении.

— Брат, — покачал головой комтур, — вы излишне многословны. Я уже сказал, что методы лечения — это ваша забота, не моя. И если вам есть что сказать…

— Да, милорд. Ведь вы говорили, что сей госпитальер из Франции? Точнее из Бретани. Однако я готов поклясться, что он родился в Англии. Ибо, приходя в себя, человек говорит на родном языке. Вот и этот рыцарь, несмотря на то, что я обратился к нему по-французски, ответил на местном английском. Более того, это было похоже на говор, характерный для жителей западных графств.

Гастингс пожал плечами. Ну, возможно, этот парень и впрямь родился где-то на западе Англии, но большую часть жизни провел на континенте. Куда больше его заинтересовало то, что Годвин сказал потом: судя по всему, этот рыцарь не помнит, кто он, и понятия не имеет, что с ним случилось.

— Такое бывает после травмы головы, — подытожил брат Годвин.

— Надеюсь, это у него пройдет, — поглаживая свою длинную бороду, задумчиво произнес комтур. — Ведь по сути мы не обязаны помогать рыцарю соперничающего с тамплиерами ордена. Только наше христианское милосердие вынуждает нас оказать помощь лазутчику иоаннитов. Но едва он поправится…

Тут он умолк, так как не знал, как поступить. Барон Эдгар уверял, что госпитальер порвал со своим орденом. Но все же, если рыцарь не умрет в ближайшие дни и пойдет на поправку, о его пребывании следовало сообщить вышестоящим рыцарям-тамплиерам.

Артур действительно не умер, хотя несколько последующих дней находился между жизнью и смертью. Он все больше пребывал в забытьи, а если и выходил из него, то ощущал столь сильную головную боль, что малейшее мысленное усилие давалось с трудом. Порой он слышал над собой голоса, но смысл сказанного до него не доходил, слова, превращаясь в гул, в такт ударам сердца поглощались пустотой, словно вода прибрежным песком. А вот боль изводила, и он начинал тихо стонать. Тогда его чем-то поили и он опять проваливался в небытие с какими-то смутными, тревожащими его видениями, а порой наступал и полный мрак, когда о том, что он жив, свидетельствовало только надсадное, хриплое дыхание юноши.

В предутренние часы, когда дух особенно слаб, раненый вообще стихал, и не отходивший от него брат Годвин начинал молиться, ибо все, что можно было сделать, он уже сделал. Он обработал и перевязал рану, подлечил и несколько менее существенных ран и порезов на теле Артура. Лекарь понимал, что молодой человек особенно нуждается в целительном покое, поэтому к лечебным травам и снадобьям добавил и немного опиума, благодаря которому рыцарь оставался в неподвижности. К тому же Годвин отметил, что раненый может глотать, и для поддержания его сил несколько раз на дню поил его молоком. Постепенно лекарю стало казаться, что запрокинутое к потолку лицо госпитальера уже не кажется таким бледным, синеватые провалы глаз посветлели, а дыхание становится спокойнее. Годвин постепенно уменьшил дозу опиума и отметил, что сон юноши стал не таким тревожным. Если его подопечный начинал тихо постанывать, лекарь обходился настоями руты и тимьяна, уменьшающими головную боль, и клал ему в изголовье ветку ясеня, чтобы отогнать злых духов. Ибо вряд ли кому-то известно, кто владеет душой смертного, когда он в столь беспомощном состоянии?

Ухаживая за раненым, Годвин отметил, что у того хоть и худощавое, но очень сильное и мускулистое тело. Покрывавшие грудь волосы спускались темной дорожкой к паху, а на плечах, ребрах и боках были видны светлые полоски старых шрамов.

— Кто бы ты ни был, парень, — бормотал лекарь, — но, похоже, ты вел бурную жизнь.

А еще Годвина заинтересовал изящный алмазный крестик на груди госпитальера. Он не стал его снимать, считая, что грешно лишать христианина такой защиты, как крест. Однако Годвин знал, что подобное личное украшение не приветствуется в ордене, где братья обязуются отказаться от какого бы то ни было личного имущества. Но ведь этот парень вроде как снял свой плащ госпитальера? Вообще-то, подобное считается нарушением клятв, какие благородный человек дает перед распятием при вступлении в орден, и воспринимается едва ли не как святотатство. Но если этот рыцарь решился на подобное ради прекрасной Милдрэд Гронвудской… то его можно понять. Правда, теперь девушка утеряна для него навсегда. О ее судьбе порой говорили в комтурии. И хотя праздная болтовня в ордене осуждалась, брат Годвин все же выяснил, что леди увез неведомо куда сам принц Юстас. Тамплиеров это даже устроило: без девушки они могли свободно распоряжаться ее землями, приводить в порядок пострадавший и разграбленный после захвата замок, к тому же лично от королевы Мод орден получил весомую награду — земельные участки в Эссексе и даже в Оксфордшире. Так ее величество задобрила тамплиеров, чтобы они не затевали тяжбу из-за убийства человека, которого ценили в ордене.

• Предыдущая
• 63/152
• Следующая