Темная комната - Попов Валерий Георгиевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/37
• Следующая

— Потрясающе! Тысяча девятисотый год! Начало нашего века! — восхищался Иг. — Одна такая вещь говорит о времени больше, чем десяток книг!

— Берите, берите! — пробормотал Гага.

— Да нет. Я просто не достоин того, чтобы обладать такой драгоценностью! Я слышал, открывается музей старого быта и техники, — надо отнести флакон туда, думаю, там ничего подобного нет! Кто это разыскал?

Все стали поворачиваться к Гаге.

— Мосолов мне тоже помогал! — глянув в мою сторону, буркнул Гага.

Ночью мне приснилась страшная земля, скатывающаяся по краям, вся покрытая туманом. Из неё поднимались полупризрачные столбы, — какой высоты они были, трудно было сказать, — ничего знакомого для сравнения рядом не было. Столбы медленно перемещались в тумане, соединялись в группы, потом абсолютно симметрично расходились, соединялись с другими столбами в отдалении, снова расходились. Самое страшное было в том, что я откуда-то знал, что столбы эти были разумны, более того, я был одним из них.

«Наверное, — проснувшись в холодном поту, подумал я, — хихамары унесли меня к себе, теперь я один из них, а здесь они оставили своего, замаскированного под меня, а там я видел сейчас себя!..»

В первый день каникул я решил наконец отдохнуть. Я лежал на диване. Флакон «Усатина» красовался на тумбочке.

Раздался звонок, бабушка впустила Гагу. Гага молча сел рядом со мной, открыл «Усатин», налил в ладонь, задумчиво пошлёпал по верхней губе.

— Свежайший аромат! — проговорил он.

Я приподнялся на диване. Я достаточно уже знаю Гагу, чтобы почувствовать, когда он говорит что-то просто так, а когда — с подвохом.

— Хорошо сохранился! — спокойно ответил я.

— Всего восемьдесят лет прошло! — небрежно проговорил он.

Я вскочил, сел на диване, мы стали смотреть друг другу в глаза.

— И что ты хочешь сказать? Что «Усатин» сделан недавно?

— Ну разумеется! — ласково, как ребёнку, сказал Гага.

— И кем же?

— Провизором Остроумовым, кем же ещё?

— Ты хочешь сказать…

— Ну наконец-то сообразил, умный мальчик. Мы просто побывали в том времени.

— Так… — Я снова лёг.

— Тут вообще в нашем районе, — разглагольствовал Гага, — было множество лавок и мастерских. Сами названия улиц за себя говорят: Стремянная, Перекупной, Свечной, Кузнечный, Ямская.

— Пошли. — Я поднялся с дивана, стал надевать ботинки, уже зная, что спокойно наше свидание не кончится.

— Торопиться не советую, — холодно проговорил Гага. — Нет никакой гарантии того, что мы снова… к Остроумову попадём. Спокойно можем… и к мамонтам попасть — и это в лучшем еще случае!

— А в худшем? — Я похолодел.

— Можем в абсолютно неизведанный мир попасть, — спокойно проговорил он. — В такой, где мы сразу забудем, кто мы, и сама мысль о возвращении исчезнет. Можем и к хихамарам твоим забрести, — усмехнулся Гага. — А может быть, к самому началу времени попадём, если только имелось такое, о чём философы не устают спорить… — Он задумчиво постукал карандашом по зубам. — Но вряд ли у наших предков имелись тогда органы чувств, так что вряд ли мы что-то вообще ощутим…

— Ты хочешь сказать… что, проходя через какую-то точку, мы не только меняем пространство и время, но и сами меняемся?

Гага застыл с карандашом между зубами.

— Грамотно сформулировано! — наконец кивнул он.

Я вспомнил, как мне снилось, что в тёмной комнате валяются предметы, которые мало сейчас кто помнит: маялка, самодельная кукла. Потом ощутил, очень ясно, как я приснился себе в виде сороконожки в песке. Я понял: это были не сны — сигналы из других миров, которые совсем рядом.

— А я знаю, куда ушли жильцы, когда бомба попала в дымоход! В наше время!

— Вполне возможно, — снисходительно кивнул Гага.

Я встал, надел пиджак, начал застёгиваться.

— Далеко собрался? — спросила бабушка.

— Да как сказать, — задумчиво проговорил я.

Я посмотрел на неё. Хорошая у меня бабушка! Потом я зачем-то долго чистил пиджак: мочил щётку под краном и снова чистил. Потом, прощаясь на всякий случай и со щёткой, провёл рукой по щетине, и щётка брызнула на меня водой. Хорошая всё-таки жизнь окружает нас, щётки и то как живые!

Мы вышли с Гагой во двор. Подлетела старая газета и стала тереться об мою ногу, как кошка.

Потом мы прошли через Гагину квартиру и открыли дверь в тёмную комнату.

Думал я, что меня не вызовут, математику не делал, вдруг — бац! — контрольная! И как раз на новые правила, которые учить надо было!

Учитель математики Иван Захарыч написал на доске два варианта, сел.

Стал я думать и гадать, что делать. Вдруг Витька Григорьев, который на парте один впереди меня сидит, руку поднимает:

— Иван Захарыч! Можно, в другой ряд сдвинусь? Отсвечивает!

— Ну давай, Григорьев! Надо было сразу сказать — десять минут уже прошло!

— …Десять минут!

Склонился я снова над листочками, решать стал первый пример, — вдруг Витя опять руку поднимает:

— Иван Захарыч! Можно обратно передвинуться? Тут ещё сильнее отсвечивает — ничего не видно!

— Ну хорошо, Григорьев, сдвигайся! Только поторапливайся — пол-урока уже прошло!

— Пол-урока!

Решил я пример, за задачу взялся. Но без успеха: задача как раз на новое правило, а я его не учил, всю неделю в учебник не смотрел! Уверен был, что соображу: по математике у меня, как и по другим предметам, впрочем, отлично, в основном, думал, и тут соображу, но что-то не соображаю…

Конечно, можно в учебник залезть, правило посмотреть — Иван Захарыч не замечает обычно, — но не в моих это правилах — запрещёнными приёмами пользоваться!

Как папа мой говорит: «Лучше красиво проиграть, чем некрасиво выиграть!»

И я согласен.

…Стал от нечего делать по сторонам смотреть. Григорьев впереди меня неподвижно сидел, даже к ручке за всё время не прикоснулся. Вдруг — осенило его! — вскочил, глаза с листочка не сводит.

— Ти-ха! — как закричит.

Все замолкли испуганно, кто говорил. А Витька опустился на парту, лихорадочно стал писать. Потом гляжу: медленней пишет, медленней… остановился.

— Нет, — тихо говорит, — не то.

Потом снова неподвижно сидел. Потом снова вдохновение:

— Ти-ха!

Даже Иван Захарыч оцепенел, который сданные уже листки проверял.

— Нет, — Витя говорит, — не то!

Иван Захарыч, на наручные часы посмотрев, говорит:

— Спешить не надо — поторапливаться надо!

Эту фразу он всегда говорит, когда до звонка секунд так двадцать осталось.

И действительно, скоро зазвенело. Сдал я наполовину пустой листок.

Следующая география была. Григорьев дежурил в тот день — в учительскую примчался, принёс карты, стал вешать. Уже звонок на урок, а он всё вешает. Отойдёт, вдаль посмотрит, потом головой потрясёт: «Нет, не то!» — и снова перевешивает.

Учитель географии Вадим Борисович довольно долго его ждал, потом говорит:

— Ну, всё, Григорьев! Блестяще! Можешь садиться! Витя с сожалением на место побрёл. Вадим Борисович над журналом склонился:

— О климате и природе Австралии нам расскажет…

Долгая пауза.

Вдруг с громким шелестом карты упали. Григорьев радостно так бросился, стал снова тщательно вешать.

Тут Вадим Борисович, потеряв терпение, говорит:

— Слушай, Григорьев, всё равно до конца урока тебе не протянуть! Расскажи лучше…

— Что?!

— …о климате и природе Австралии.

Виктор оцепенел даже от такой неожиданности:

— А разве дежурных вызывают?!

— Бывает! — Вадим Борисович ему говорит. Григорьев взял со стула указку, подошёл, карту потрогал…

• Предыдущая
• 19/37
• Следующая