Осада Бостона, или Лайонел Линкольн - Купер Джеймс Фенимор - Страница 12

• Предыдущая
• 12/97
• Следующая

— Вот уж где никак не думал встретить тебя, так это на этом холме, — сказал он. — Я был убежден, что ты не поднимешься с постели часов до девяти, а то и до десяти, и собирался к этому времени разузнать, где ты квартируешь, чтобы проведать тебя, прежде чем явиться к главнокомандующему.

— Этим удовольствием ты обязан его превосходительству высокородному Томасу Геджу, вице-адмиралу, губернатору и командующему войсками всей провинции Массачусетс, как именует он себя в своих воззваниях, хотя, между нами говоря, Лео, власти у него над этой колонией не больше, чем над твоими скакунами — ну и красавцы же они!

— Но почему именно ему я обязан нашей встречей?

— Почему? Оглянись вокруг и скажи мне, что ты видишь: туман, один туман.., впрочем, нет, вон там я вижу какой-то шпиль, а вон там — море и над ним опять туман, а вот тут, под нами, — трубы дома Хенкока, над которыми вьется дым, словно их мятежный хозяин сидит дома и готовит себе пищу! Но, в общем-то, куда ни глянь — всюду туман, а у нас, эпикурейцев, врожденное отвращение к туманам. Так что, как видишь, сама природа восстает против того, чтобы человек, который так устает за день, как твой покорный слуга, таская повсюду на ногах свою особу, не нарушал слишком грубо свой утренний сон. Но высокородный сэр Томас, вице-адмирал, губернатор и прочее, и прочее, приказал вставать на заре всем — как солдатам, так и офицерам!

— Но, право же, мне кажется, это не такое уж тяжкое испытание для солдата, — возразил Лайонел. — И более того: я вижу, что оно явно пошло тебе на пользу! Послушай, Полуорт, я, признаться, удивлен! Ведь на тебе мундир офицера легкой пехоты?

— Конечно! А что здесь такого удивительного? — с самым серьезным лицом возразил тот. — Почему у тебя такой вид, словно ты, того и гляди, лопнешь, стараясь удержаться от смеха? Может, я не гожусь для этого мундира или этот мундир не украшает меня? Ну, смейся, смейся, Лео. Я уже привык к этому за последние дни, но все-таки что тут такого поразительного, в конце-то концов, если Питер Полуорт командует ротой легкой пехоты? Ведь мой рост пять футов шесть и одна восьмая дюйма — как раз то, что надо.

— Ты столь точен в своих долготных измерениях, словно у тебя в кармане хронометр. А тебе никогда не приходило в голову вооружиться еще и секстантом?

— Чтобы установить мою широту? Я понял тебя, Лео.

Что ж, если я сложением слегка напоминаю земной шар, значит ли это, что я не могу командовать ротой легкой пехоты?

— Ну конечно! Остановил же Иисус Навин солнце! Но даже такое чудо меньше поразило бы меня, чем вид твоей особы в этом мундире.

— Я объясню тебе, в чем дело. Но сначала давай-ка присядем здесь, — сказал капитан Полуорт, усаживаясь у подножия маяка, где еще недавно стоял таинственный старик. — Хороший солдат сочетает в себе различные достоинства. Это слово «сочетает» сразу подводит меня к сути моего рассказа: я влюблен!

— Вот это новость!

— Более того: я намерен сочетаться браком.

— Женщина, возбудившая подобное намерение в капитане Полуорте, офицере сорок седьмого полка и владельце поместья Полуорт, должна обладать немалыми достоинствами.

— Это женщина необыкновенная, майор Линкольн, — отвечал влюбленный с неожиданной серьезностью, заставлявшей подозревать, что его веселая беспечность была отчасти притворной. — Она не худа и не толста, а то что называется — в самую меру. Движется она величаво, как породистая телочка, а уж если припустится бежать, то семенит ногами быстро-быстро, что твоя индюшка. Когда же она спокойно сидит на месте, то всегда напоминает мне блюдо хорошей, нежной, сочной оленины, от которой невозможно оторваться.

— Ты столь «вкусно», пользуясь твоим же собственным образным языком, описал ее портрет, что я горю желанием услышать что-нибудь о ее душевных качествах так, словно меня поджаривают на вертеле.

— Быть может, мои сравнения не слишком поэтичны, но это первое, что приходит мне на ум, когда я на нее смотрю, и в них нет ничего противоестественного. Что касается ее манер и прочих благоприобретенных достоинств, то они еще более великолепны. Во-первых, она остроумна, во-вторых, своенравна, как бесенок, и в-третьих, это самый заклятый враг короля Георга во всем Бостоне.

— Не понимаю, почему именно эти качества избранницы твоего сердца так тебя пленили.

— Что ж тут непонятного? Такие качества характера, подобно острой приправе, возбуждают аппетит и придают пикантность блюду. Взять хотя бы ее мятежнические убеждения, которые, в сущности, являются государственной изменой, — без них моя преданность королю выглядела бы столь же пресной, как добрый портвейн без закуски из оливок. Ее дерзкое своенравие — отличная подливка к салату моей скромности, а ее острый ум сочетается с кротостью моего нрава — как сладость и кислота в шербете.

— Я вижу, эта женщина воистину обладает могущественными чарами, — сказал Лайонел, которого немало позабавила удивительная смесь серьезности и юмора в этом описании. — Однако при чем здесь легкая пехота, Полуорт? Надеюсь, эта особа не принадлежит к тем представительницам дамского пола, чье поведение легко сочетается со словом «легкий»?

— Прошу прощения, майор Линкольн, но подобные шутки тут неуместны. Мисс Денфорт принадлежит к одному из лучших семейств в Бостоне.

— Денфорт! Уж не Агнеса ли?

— Именно она! — с удивлением отвечал Полуорт. — А разве ты с нею знаком?

— Да, если можно назвать знакомством то, что, она доводится мне троюродной кузиной и я сейчас живу под одной с ней крышей. Она внучатая племянница моей двоюродной бабушки, миссис Лечмир, и эта добрая дама потребовала, чтобы я остановился в ее доме на Тремонт-стрит.

— Я в восторге от этого известия! Во всяком случае, теперь уж мы с тобой будем не просто собутыльниками — наша дружба приобретает более возвышенные формы. Однако к делу: по городу, видишь ли, ходят дурацкие неуместные шутки, касающиеся пропорций моей фигуры, и я решил разом с ними покончить.

— Для чего тебе нужно только разом похудеть?

— А разве я не достигаю этого в новом мундире? Если говорить правду, Лео, — а тебе я могу открыть душу, — ты ведь знаешь, что за народ у нас в сорок седьмом. Стоит кому-нибудь прилепить тебе какую-нибудь оскорбительную кличку или прозвище, и ты, хочешь не хочешь, будешь таскать ее за собой до могилы!

— Существует, между прочим, способ положить конец недопустимым вольностям, — промолвил Лайонел серьезно.

— Чепуха! Смешно драться на дуэли из-за двух-трех лишних фунтов жира! Тем не менее прозвище имеет большое значение — ведь первое впечатление решает все. Посуди сам: кому может прийти в голову, что Великий океан — это какая-нибудь ничтожная лужица, а Великий Могол — несмышленый младенец, и кто поверит молве, будто капитан Полуорт из легкой пехоты может весить сто восемьдесят фунтов?

— И даже еще на двадцать фунтов больше.

— Ни на одну унцию, или пусть меня повесят! Не далее как на прошлой неделе я взвешивался в присутствии всех офицеров, а с тех пор уже, верно, еще похудел, ибо эти ранние побудки никак не способствуют цветущему состоянию здоровья. Причем, Лео, заметь, я взвешивался в ночной рубашке, ведь я при моей корпуленции не могу легкомысленно приписывать себе вес сапог, пряжек и прочих необходимых предметов, как делают это те, кто весит не больше перышка.

— Но я дивлюсь тому, что Несбитт согласился на твое назначение, — сказал Лайонел. — Он любит пускать пыль в глаза.

— Вот как раз для этого-то я ему и хорош, — прервал его капитан. — Нас, как ты знаешь, уже сформировали, и могу тебя заверить, что среди всех наших капитанов я самый молодцеватый. Кстати, я хочу сообщить тебе кое-что по секрету. Здесь недавно произошла пренеприятная история, и сорок седьмой не стяжал себе при этом славы — кое-кого вымазали дегтем и вываляли в перьях, и все из-за какого-то ржавого мушкета.

— Да, мне что-то об этом говорили, — заметил Лайонел, — а вчера вечером, к великому моему прискорбию, я гам слышал, как солдаты для оправдания своих бесчинств ссылались на полковника.

• Предыдущая
• 12/97
• Следующая