Майлз Уоллингфорд - Купер Джеймс Фенимор - Страница 88
- Предыдущая
- 88/117
- Следующая
— Это мы еще посмотрим, милорд. Когда обо всем станет известно у меня на родине, вы измените свое мнение.
Я произнес эти слова довольно величественным тоном; и, по правде говоря, я тогда ощущал собственную важность. Я был молод, мне не было еще и двадцати трех лет; и я думал о моей стране, ее независимости, ее правосудии, ее стремлении действовать справедливо, ее решимости бороться со злом и о ее равнодушии к выгоде, когда дело касалось принципов, так же как юноши думают о непогрешимости своих родителей. Если бы приговоры выносили такие судьи, как я, на свете не оказалось бы ни одного лгуна, мошенника, плута или корыстного негодяя; земля наполнилась бы мучениками, преследуемыми за свои добродетели. По представлениям большинства американцев моего возраста, самое звание гражданина великой страны должно было служить им охранной грамотой в любой части света и внушать страх перед праведным гневом республики. Насколько оправдались мои ожидания, станет ясно из последующего рассказа; особенно я прошу американского читателя сдержать свое естественное нетерпение, пока ему мало-помалу не откроются все обстоятельства моей истории. Я могу твердо обещать ему, что, если он выслушает их с должным смирением, желая только выяснить истину, а не найти подтверждение надменным и несостоятельным теориям, он станет мудрее и, может быть, скромнее, ибо мой тягостный долг как раз и состоит в том, чтобы извлечь урок из подобных событий и запечатлеть его.
Что касается лорда Харри Дермоида, угроза гнева великой американской нации не вызвала у него особого беспокойства. Его, вероятно, гораздо больше заботил холодный прием адмирала, командовавшего в Плимуте, нежели благородное негодование президента и Конгресса Соединенных Штатов Америки. Позволю себе напомнить читателю: описываемые мной события относятся к концу 1803 года — далекому прошлому великой республики; впрочем, не берусь утверждать, что ныне положение существенно изменилось, разве только на газетных страницах. Приказ приготовиться к отправке с «Британца» прозвучал дважды, и меня вывели в соседнюю каюту, где сидел Марбл; мистер Клеменс тем временем прикрыл дверь, разделявшую нас, но она почему-то прикрылась неплотно. Вследствие его небрежности я невольно услышал следующий разговор.
— Надеюсь, милорд, — сказал Клеменс, — вы не станете забирать помощника и чернокожего. Они оба первоклассные матросы и показали себя полезными на службе его величества. Негр оказал нам неоценимую помощь на реях во время недавнего боя, а помощник сражался как лев на орудийной батарее почти целый час. У нас не хватает людей, и я рассчитывал уговорить их обоих поступить на корабль. Вы знаете, милорд, нас ждут призовые деньги за «француза», и я не сомневаюсь, мне бы это удалось.
— Сожалею, Клеменс, долг призывает меня забрать всех троих, но я буду иметь в виду то, что вы сказали; вероятно, мы сможем уговорить их поступить на «Быстрый». Вы же понимаете…
Тут мистер Клеменс обнаружил, что дверь закрыта неплотно, и хлопнул ею, так что я больше ничего не смог услышать. Я повернулся к Марблу, на лице которого изобразилась мука: он постигнул, какие последствия повлекла за собой его неразумная выдумка. Однако я не стал укорять его, я сжал ему руку в знак прощения. Хотя он не произнес ни слова, было видно, что несчастный не мог простить себе своего поступка.
Совещание между лордом Харри Дермоидом и мистером Клеменсом длилось полчаса. По истечении этого времени оба появились в крайней каюте, и по лицу последнего я увидел, что он не достиг своей цели. Нас же вместе с небольшим скарбом перевезли на «Быстрый», на борту которого наше прибытие произвело сенсацию, какая только может быть на военном судне с его дисциплиной. Как только я пришел на шканцы, на меня надели оковы и поставили часового у двери каюты. Правда, мне создали кое-какой уют и протянули перегородку из парусины; за ней я ел и спал в некотором уединении. Наручники мои были столь велики, что я ухитрялся снимать и надевать их, когда мне вздумается. Мне показалось, что офицеры догадываются об этом и что они прибегли к такой суровой мере только для вида. Если не считать ареста и разорения, у меня не было особых причин для недовольства, несмотря на то, что я просидел под стражей до апреля 1804 года, то есть почти пять месяцев. За это время «Быстрый» дошел до экватора, потом по дороге в Англию покрутился у Канарских и Азорских островов, выискивая еще какого-нибудь «француза», но тщетно. Мне было разрешено дважды в день делать моцион: один раз у трапа и другой раз на батарейной палубе, а еду мне доставляли из кают-компании. Следовательно, у меня не было причин для недовольства, за исключением того обстоятельства, что мое судно было незаконно захвачено и меня держат под стражей за преступление — если это вообще можно назвать преступлением, — которого я не совершал.
Все пять месяцев, пока я был пленником на батарейной палубе «Быстрого», я ни единым словом не перекинулся ни с Марблом, ни с Набом. По временам я видел их обоих за работой вместе с остальной командой, и мы часто обменивались многозначительными взглядами, но поговорить нам не пришлось. Иногда ко мне заходил кто-нибудь из офицеров — эти джентльмены усаживались и заводили разговор на общие темы, очевидно, чтобы развеять скуку моего заточения, но никогда не упоминая о его причине. Надо заметить, что и самочувствие мое не ухудшилось — судно содержали в чистоте, к тому же оно прекрасно проветривалось.
Наконец мы взяли курс на порт приписки, и не с пустыми руками — «Быстрый» захватил французский корабль к северу от Азорских островов после стремительной погони. Марбл и Наб попросились в призовую команду, и их туда переправили. В тот день ко мне зашел начальник интендантской службы, который был самым обходительным из всех моих знакомцев, и я осмелился спросить его, неужели мои товарищи поступили на британскую военную службу.
— Ну, знаете ли, не совсем так, — сказал он, — хотя они, кажется, привязались к нам, и мы думаем, что они не захотят потерять призовые деньги, которые им могут достаться за службу на «Британце». Штурман говорит, будто ваш старый помощник — отличный парень, но лорд Харри опасался, что, если мы встретим какой-нибудь французский крейсер у входа в Английский канал, они заартачатся и в решительный момент откажутся сражаться, и поэтому предпочел послать двух этих ребят на приз. Они сказали, что выполняют работу, чтобы не ослабеть, а мы — буду с вами откровенным — потакаем им; мы думаем, вдруг им понравится у нас и они не захотят с нами расставаться.
Таким образом я получил понятие об истинном положении вещей и почувствовал немалое облегчение. Я ни на минуту не мог себе представить, что Марбл когда-либо хотел служить в британском флоте; но я опасался, как бы сожаление о содеянном и желание поправить дело не толкнуло его на какой-нибудь новый нелепый шаг, который повлек бы за собой не менее серьезные последствия. Что до Наба, я знал: он меня никогда не оставит, и я с самого начала не тревожился за него, я только боялся, что кто-нибудь воспользуется его невежественностью.
День, когда мы бросили якорь в Плимутском заливе, выдался хмурым и дождливым; с юго-запада дул свежий ветер. Корабль стал на якорь на закате, приз поставили на якорь немного ближе к берегу, как я мог видеть сквозь орудийный порт, который служил чем-то вроде окна в моей крошечной парусиновой каюте. Едва только корабль надежно стал на якорь, лорд Харри Дермонд прошел к себе в каюту в сопровождении своего первого помощника со словами:
— Кстати, мистер Паулитт, этого пленного надо бы утром перевести в какое-нибудь другое место. Мы подошли слишком близко к берегу; в порту небезопасно оставлять его в той каюте.
Я все еще раздумывал о том, что бы значили его слова, когда услышал плеск весел подходившей к борту шлюпки. Высунув голову из орудийного порта, я увидел, что на «Быстрый» пожаловал капитан призовой команды с «француза», на веслах сидело четыре матроса, среди которых были Марбл и Наб. Марбл заметил меня и подал сигнал, что узнал, хотя в наступавшей темноте трудно было различить предметы даже на небольшом расстоянии. Я с многозначительным видом подал ему ответный сигнал. Именно этот ответный сигнал заставил помощника остаться в шлюпке и удержать Наба. Два других матроса так привыкли к этим американцам, что без колебаний бросили их и взобрались на борт фрегата за своим командиром, желая поболтать со старыми товарищами по кубрику. Почти тотчас же дежурный по кораблю закричал:
- Предыдущая
- 88/117
- Следующая
