Подозрение - Дюрренматт Фридрих - Страница 14

– Уходите, – прошептал он. – Сейчас же уходите! Врач засмеялась. Затем выпрямилась – гордая, красивая, неприступная.

– Вы хотите бороться со злом и боитесь меня, – сказала она, вновь подкрашивая губы и пудрясь, стоя в дверях под таким бессмысленным и одиноким распятием. – Вы дрожите передо мной. Как же вам устоять против Эменбергера? – Затем она бросила старику на постель газету и коричневый конверт. – Почитайте почту, мой дорогой. Я думаю, вы удивитесь тому, что натворили своим правдолюбием!

РЫЦАРЬ, СМЕРТЬ И ДЬЯВОЛ

После того как Марлок ушла от комиссара, он лежал не двигаясь. Его подозрение подтвердилось, однако вместо удовлетворения он испытывал ужас. Он думал правильно, а поступил не так, как нужно. Слишком сильно он ощущал немощь своего тела. Он потерял шесть дней, шесть ужасных дней отсутствовали в его сознании. Эменбергер знал, кто его преследовал, и нанес удар первым.

Когда сестра Клэри наконец пришла с кофе и булочками, комиссар приподнялся и упрямо, хотя и недоверчиво, съел и выпил все, решив победить свою слабость и перейти в наступление.

– Сестра Клэри, – сказал он, – я из полиции и думаю, что для нас самое лучшее поговорить откровенно.

– Я знаю, комиссар Берлах, – ответила медсестра, вздымаясь, как колосс Родосский, у его кровати.

– Вы знаете мою фамилию, – продолжал он, несколько озадаченный, – и соответственно догадываетесь, почему я здесь.

– Вы хотите арестовать нашего шефа, – сказала она, глядя сверху вниз.

– Да, – кивнул комиссар. – Знайте: ваш шеф в концлагере Штутхоф в Германии убил многих людей.

– Мой шеф вступил теперь на путь истинный, – отвечала сестра Клэри Глаубер. – Его грехи прощены.

– Как же так? – спросил ошеломленный Берлах, глядя на сияющее воплощение ханжества, стоявшее, сложив на животе руки, у его постели.

– Он недавно прочел мою брошюру, – сказала сестра.

– «Смысл и цель нашей жизни»?

– Вот именно.

– Это же чепуха! – воскликнул, рассердившись, больной. – Эменбергер продолжает убивать.

– Раньше он убивал из ненависти, а теперь – от любви к людям, – возразила сестра дружелюбно. – Будучи врачом, он убивает потому, что человек в глубине души стремится умереть и требует своей смерти. Почитайте мою брошюру. Человек через смерть приходит к высочайшей своей возможности.

– Эменбергер – преступник, – прохрипел комиссар в отчаянии от такого ханжества. «Эментальцы всегда были проклятыми сектантами», – подумал он, остро ощущая свое бессилие.

– Смысл и цель нашего жизненного пути не может быть преступлением, – сказала сестра Клэри, неодобрительно покачивая головой и продолжая делать уборку.

– Я передам вас в руки полиции как соучастницу, – пригрозил комиссар, понимая, что эта тирада сказана впустую.

– Вы в третьей палате, – сказала сестра Клэри Глаубер, опечаленная упрямством больного, и вышла из комнаты.

Раздраженный старик стал рассматривать корреспонденцию. Он узнал конверт – это был тот самый, в котором Форчиг обычно рассылал свой «Выстрел Телля». Из разорванного конверта вывалилась газета. Как и двадцать пять лет назад, она была отпечатана при помощи заржавленной и разболтанной пишущей машинки, плохо печатавшей «и» и «р». «Выстрел Телля. Оппозиционная газета для жителей Швейцарии. Издается Ульрихом Фридрихом Форчигом», – гласило название газеты, а под заголовком была напечатана статья: «Палач-эсэсовец в качестве главврача».

«Если бы у меня не было доказательств, – писал Форчиг, – этих ужасных неопровержимых доказательств, таких, каких не придумает ни юрист, ни писатель, таких, какие в состоянии создать только действительность, я бы назвал порождением болезненной фантазии то, что заставляет меня написать правду. Правда – слово, вынуждающее нас часто бледнеть, заставляет нас сомневаться в доверии к людям. Мы приходим в ужас от того, что житель Берна под чужим именем в „лагере уничтожения“ недалеко от Данцига с неслыханной жестокостью занимался своим кровавым ремеслом. Особенно позорно то, что этот человек руководит в Швейцарии госпиталем, а это свидетельствует о том, что у нас в стране не все в порядке. Пусть эти слова послужат началом процесса, который для нас и нашей страны будет неприятным. Однако он должен состояться, поскольку вопрос идет о нашем престиже, о престиже людей, продирающихся сквозь густые джунгли нашего времени и зарабатывающих (одни чуть больше, другие чуть меньше) торговлей часами, сыром и оружием. Перехожу к делу. Мы потеряем все, поставив справедливость на карту, ибо со справедливостью не играют. Мы подписываем смертный приговор главврачу одной частной клиники в Цюрихе и требуем, чтобы преступник, которого мы не пощадим, потому что он никого не щадил, и которого мы в конце концов уничтожим, потому что уничтожал он, мы требуем, чтобы он отдался в руки полиции. Человечество, частью которого мы являемся здесь, в Швейцарии, ибо мы тоже носим в себе зародыши несчастья, считая нравственность нерентабельной, а рентабельное нравственным, человечество должно понять и доказать этому убийце, что он не останется безнаказанным».

Старый следователь понял, что ошибался, поддавшись самоуверенности опытного криминалиста и рассчитывая, что этот высокопарный текст, в общем соответствовавший его первоначальному замыслу, запугает Эменбергера, а остальное уладится само собой. Врач никоим образом не относился к категории людей, которых можно запугать. Комиссар понял, что Форчигу угрожает смерть, однако надеялся, что тот находится уже в безопасности – в Париже.

Наконец, совершенно неожиданно, Берлаху показалось, что у него появилась возможность установить связь с внешним миром. В помещение вошел рабочий с увеличенной репродукцией гравюры Дюрера «Смерть и рыцарь» в руках. Старик внимательно рассмотрел незнакомца. Это был добродушный и немного опустившийся мужчина приблизительно пятидесяти лет, в голубом комбинезоне. Он стал снимать со стены «Урок анатомии».

– Алло! – закричал комиссар. – Подойдите сюда!

Рабочий продолжал снимать картину. Время от времени он ронял клещи или отвертку и каждый раз неторопливо поднимал.

– Послушайте! – воскликнул старик нетерпеливо, поскольку рабочий не обращал на него внимания. – Я полицейский комиссар Берлах. Вы понимаете, мне грозит смертельная опасность. Когда закончите работу, выйдите из дома и пойдите к инспектору Лютцу, его знает каждый ребенок. Или подойдите к первому попавшемуся полицейскому. Вы поняли? Он мне нужен. Он должен прийти ко мне.

Рабочий так и не взглянул на Берлаха, произносившего слова все с большим трудом. «Урок анатомии» наконец был снят, и рабочий стал разглядывать Дюрера то вблизи, то отставив от себя на некоторое расстояние.

Дождь кончился. В окно падал бледный луч света, и старику на мгновение показалось, что за белой полосой тумана он видит плывущий шар. Это светились волосы и усы рабочего. Он несколько раз покачал головой, разглядывая репродукцию, картина показалась ему жуткой. Затем повернулся к Берлаху и, отчетливо артикулируя каждый звук и кивая головой, произнес странным, жестяным голосом:

– Черта не бывает.

– Бывает! – воскликнул комиссар. – Бывает! Он здесь, в этом госпитале. Выслушайте меня. Вероятно, вам сказали, что я сумасшедший и мелю вздор. Поймите же, мне угрожает смертельная опасность, угрожает смерть. Это правда, истинная правда.

Рабочий наконец повесил картину, повернулся к Берлаху и, с ухмылкой указывая пальцем на рыцаря, произнес какие-то гортанные звуки, с трудом формировавшиеся в слова.

– Рыцарь погиб, – послышалось из перекошенного судорогой рта мужчины в голубом комбинезоне. – Рыцарь погиб. Погиб!

Когда рабочий покинул комнату, неловко захлопнув за собой дверь, старик понял, что разговаривал с глухонемым.

Он взял газету. Это была «Бернише бундесблат».

Первым, что он увидел, было лицо Форчига. Под фотографией подпись: «Ульрих Фридрих Форчиг» – и рядом крест. Далее следовал некролог: