Боевой выход - Гончар Анатолий Михайлович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/40
• Следующая

Бах – сухой звук выстрела «СВД», тра-та-та-та-та – пулеметное громыхание слилось с автоматной трелью – бам, бам, бам.

Ответное громыхание, ба-ба-ба-ба-ба, беспорядочно, во все стороны, пока не поняли, не определили, не увидели, чтобы постараться подмять, задавить залповым огнем и, прикрывшись огневым щитом, отойти и унести раненых.

Убитый Кудиновым Трехпалый еще падал, мотая из стороны в сторону окровавленной, раскроенной почти надвое головой, когда очередь из пулемета, срезав стоявшего рядом с ним широкоплечего Ибрагима, попутно размозжила Ильясу еще и сердце (первый десяток патронов был заряжен разрывными, позаимствованными Чавриным у запасливых омоновцев). Рядом с пулеметчиком разряжал свой автомат Батура, еще раз сумел удержать цель и спустить курок Кудинов. Бандиты, стреляя в ответ, начали спешно оттаскивать убитых и раненых за, казалось бы, надежно укрывающий от русских глиняный гребень.

«Похоже, удалось, похоже, повезло», – кто-то из моджахедов, положив на землю мертвое тело, опустился на колени.

И в тот же момент согнутые фигуры убегающих «чехов» появились в поле зрения Виталика. Сразу же тяжело ухнул гранатомет. Граната еще летела в сторону противника, а старший сержант Шадрин уже готовился к новому выстрелу.

Разрыв гранаты ошеломил уже было начавших приходить в себя бандитов. Запаниковавшие моджахеды, бросив убитых и раненых, кинулись в обратную сторону. Со склона по ним снова хлестнули пулеметно-автоматные очереди. Но «чехов» было еще много, и они были опытными воинами.

Там, там, там, там – застучал автомат оставшегося за главаря Майрбека Дадаева. Трассера взвились вверх, показывая замеченную Дадаевым позицию спецназовцев.

Бам, тра, бах, тра-та-та-та – застучали автоматы, завякали подствольные гранатометы наконец-то сумевших организовать оборону «чехов». Позиции русских были определены; теперь, чтобы отойти, спецов надо было хотя бы на короткое время прижать огнем. Патронов бандиты не жалели, ибо долгий бой вести не собирались.

– Надо убить тех, – оставшийся за главного Майрбек кивнул в сторону снарядной воронки, безошибочно определяя наиболее уязвимую позицию противника.

Залегшие рядом моджахеды поняли его замысел и, резким броском сместившись влево, открыли плотный огонь по позиции тройки старшего сержанта Шадрина.

Виталик потянулся к очередному «карандашу» и вдруг понял, что «РПК» Довыденко хранит подозрительно долгое молчание. Он повернул голову и с матом бросился в сторону пулеметчика. «Перегревшийся» Эдик стоял на одном колене и шомполом пытался выковырнуть застопорившую затвор гильзу.

– Ложись, мля! – Виталик в прыжке ударом плеча в плечо сшиб незадачливого пулеметчика на землю.

Над головой свистнуло. Локоть пронзило болью. Сперва сержант подумал, что это он так неудачно приземлился, но, когда, вытащив подвернутую под себя руку, увидел на рукаве темное пятно, понял – ранен. Кроме боли в руке, еще противно-жутко ныла спина. Виталик попробовал переползти к своему оружию, и вдруг в бессильном отчаянии понял, что у него для этого не хватит сил.

– К «Валу», – зашипел он на все еще возившегося со своим «РПК» Эдика.

Тот уронил заклинившее оружие на землю и змеей юркнул к оставленному сержантом бесшумнику. Шадрин заскрежетал зубами и, не решаясь попросить помощи у беспрестанно стреляющего Юдина, еще не зная, каким образом будет бинтовать самому себе руку и спину, вытащил из разгрузки новенький ИПП. В этот момент совсем рядом затарахтел пулемет, Виталик непроизвольно дернулся, застонал от боли и здоровой рукой потянулся к лежавшей на бруствере гранате.

– Свои! – раздался громкий окрик, очевидно, заметившего его движение группника. И тут же автомат Ефимова полыхнул огнем, поливая свинцом поспешно отступающих «чехов».

– Виталик, ты как? – на секунду перестав стрелять, осведомился упавший рядом с Шадриным прапорщик.

– Нормалек, – едва пересиливая боль, просипел заместитель командира группы и попытался улыбнуться. Но под улыбкой отчетливо проглянула гримаса боли.

– Терпи. – Группник вскочил на ноги, снова стрельнул и, повернув голову, скомандовал: – Довыденко, перевяжи!

И только приказав перевязать раненого, Ефимов спохватился, нагнулся к нему и вложил в его руку тюбик промедола. Сквозь грохот выстрелов крикнул:

– Сам! – И следом: – Юдин, за мной! Калинин, прикрой! – Взбежал на бруствер и, стреляя на ходу, побежал дальше.

За ним, развернувшись веером и почти не отставая, бежала тройка Калинина. Притулившись за спиной командира, семенил непрестанно вздрагивающий Юдин; следом – опасно вертящий во все стороны ствол автомата радист Каретников.

Пришедшая к русским подмога не позволила Майрбеку осуществить его задумку. И теперь, воспользовавшись секундным замешательством наступающих, банда поспешно отходила, унося на своих спинах убитых и раненых. Единственного, кого не удалось вынести – это Ильяса и его оружие. Трехпалый так и остался лежать там, где его настигла мгновенная, беспощадная смерть.

Повиснуть на хвосте и не отпустить! Понимая, что в незнакомом лесу шансов на это у него немного, Сергей, тем не менее, вел преследование противника. К тройке Калинина и «прихваченному» по пути Юдину присоединилась спустившаяся со склона вторая тройка ядра. Ефимов по-прежнему бежал первым, ориентируясь по примятой траве и оставляемым на земле кровавым пятнам. Не видя противника, он понимал, что может нарваться на засаду, но все же решил рискнуть. Его расчет был прост: отрыв противника был столь мал, что «чехи» просто не успевали перегруппировать свои силы. Преследование продолжалось. Время от времени кто-нибудь из бойцов вскидывал оружие, стреляя по показавшемуся ему вдруг подозрительным кусту или чернеющему за деревьями пню. Иногда совсем близко слышалось топанье убегающих ног и даже приглушенные голоса, но окончательно нагнать и увидеть преследуемых не получалось.

Рамзан плакал, безнадежно, без слез, глубоко в душе пряча охватившее его отчаяние.

Война… Неужели она такая беспощадная? Раньше она казалась ему чем-то несерьезным – игрой, средством заработать деньги. Незаметно подкрасться, поставить мину, взорвать, наблюдая, как горят объятые пламенем человеческие факелы, как корчатся на земле уже мертвые, но еще шевелящиеся люди, как бесполезно плюются огнем из своих автоматов живые. Он никогда не считал себя повинным в их смерти, он лишь жал кнопку приборчика, заботливо собранного его отцом. Война всегда была где-то далеко, для других – и вдруг разом одним лишь выстрелом она пришла к нему и превратилась в «святую месть». Он должен отомстить! Отомстить здесь и сейчас. «Здесь и сейчас» – это страшнее и много опаснее, нежели отомстить потом, как предпочитали исполнять свою месть другие. Мстить, как мстили «другие», мстить всем русским, зачастую убивая в подворотне какого-нибудь бомжа, Рамзану казалось постыдным, недостойным настоящего мужчины деянием. Мстить надо тем, кто убивал. Да, именно так, только тому или его роду, а не всему народу, пусть даже убийца и есть суть порождение этого народа. Народу нельзя мстить, так учил его дед, отец матери, чернобровой красавицы-казачки. Дед умер, а ее убили, и он даже не знает, кто. Может, русские, а может, свои. Когда-нибудь он обязательно узнает, найдет их и отомстит, но сейчас надо отомстить за отца. Да, он отомстит! Он выберет момент и перестреляет их всех, и пусть остальные моджахеды бегут, спасая свои трусливые душонки. Он останется. Да, ему тоже страшно, но так правильнее, гораздо правильнее. Рамзан остановился и, посмотрев вслед уносящим ноги соплеменникам, шагнул за ближайший куст орешника. Никто не позвал его, никто не попытался потащить его за собой, у всех были дела поважнее: они спасали собственную шкуру, и им не было никакого дела до этого мальчишки, последнего мужчины в угасающем роду Исраиловых. Они убегали. А он оставался, чтобы прикрыть их бегство. Молодость безрассудна, молодость способна на отчаянные поступки.

Рамзан был последним в роду Трехпалого, и отомстить мог только он. Он один, и никто больше. Рамзан прислонился к дереву и принялся ждать.

• Предыдущая
• 32/40
• Следующая