Мифология греков и римлян - Лосев Алексей Федорович - Страница 49

• Предыдущая
• 49/254
• Следующая

Не будучи в состоянии понять социальной истории своего Загрея, не умея различать в нем рудиментов дикости начального периода цивилизации, что такое древнее слитное и дальнейшее формально–логическое мышление, не понимая сущности религиозно–мифологического имманентизма и субъективизма, орфики все же так или иначе, и пусть на свой оригинальный манер, сумели достаточно полно и глубоко отразить в отвлеченных понятиях эту сложную, трудно анализируемую и вполне архаическую мифологию, которая когда–то была огромным достижением человеческого мышления на Крите и в Передней Азии, но которая потом изжила себя самое и перестала быть понятной и массам, и отдельным мыслителям. И притом орфики сделали это так, что архаическая мифология Загрея навсегда оказалась связанной с их философской интерпретацией и всякий разрыв мог вести только к утере понимания и того и другого. Вот почему мы сначала изложили миф о Загрее в его наиболее архаической форме, а уже потом привлекли его орфическую интерпретацию.

Со стороны теоретико–литературной орфическая концепция Загрея является выдержанным и законченным образцом античного символизма, если под символом понимать не аллегорию, т. е. не такую образность, которая есть только одна из возможных и многочисленных иллюстраций той или другой отвлеченной идеи (прекрасный пример такой аллегории есть басня), но такую, которая выражает только то, что дано в ее понятии, в ее идее, и ничего больше, и идея которой имеет смысл только для этой образности. Загрей есть демиург становления (как в его растекании, так и в его восстановлении), но и демиург становления у греков есть только Загрей, и больше никто другой. Он тут значит именно то, что он есть; и есть он тут только то, что он значит. Такую синтетическую образность лучше именовать символом, а не аллегорией. Примером аллегорического толкования Загрея — Диониса может служить физическая его интерпретация, переданная нам Диодором (№ 20 п).

в. Миф о Загрее у Нонна. Необходимо указать на один обширный античный документ о Загрее, превосходящий собой по величине все тексты, указанные выше. Это — конец V и вся VI песнь знаменитой поэмы Нонна о Дионисе (№ 25). К сожалению, разработка мифа о Загрее у Нонна не является лучшим местом его поэмы. Нужно считать чисто личным измышлением Нонна такие эпизоды, как рассказ о влюбленности многих богов в Персефону, посещение Деметрой Астрея и его предсказание (это — старый, еще гесиодовский (Theog. 376 и сл.) Титан, превращенный у Нонна в астролога) и весьма пространное изображение мирового пожара и потом мирового потопа, имевших место после растерзания Загрея. Однако многое у Нонна, как и в других частях его поэмы, является здесь или прямо старинным, или во всяком случае реставрацией старинной мифологии. Такова, например, мелкая, но очень интересная деталь в образе Загрея — рогатость (VI 165). Ее можно считать вполне архаической, потому что Дионис вообще в представлении греков был тесно связан с бычьей природой. (Кроме № 11, ср.: Eur. Bacch. 913, Lycophr. 209; «быкорожден–ный» в Orph. frg. 297; «быкообразный» — Clem. Alex. Protr. I 16, Arnob. V 21; «быкоприродный» у самого Нонна, IX 15, XI 161, XXI 215; «многими поэтами он просто зовется быком» — Athen. XI 51, 476а.) Таково, например, перечисление всех превращений Загрея перед растерзанием его Титанами (VI 175— 198): Загрей превращается в молодого Зевса, «дождевого» старика Кроноса, льва, коня, рогатого дракона, тигра и, наконец, в быка.

Упомянем о мычании Геры, возбуждающей Титанов против Загрея (VI 201). Обращают на себя внимание также некоторые особенности столкновения Загрея с Титанами, не зарегистрированные нами в других источниках: изуро–дование лица Загрея Титанами (VI 172); активность Загрея во время борьбы вместо обычного убегания (в качестве льва он рычит и неистовствует от гнева, в виде рогатого дракона он прыгает на голову и шею Титанов, в качестве быка он бодается); превращения Загрея происходят не во время его убегания, но во время его схваток с Титанами, для того чтобы усилить нападение.

Картина мирового пожара и мирового потопа, вызванных Зевсом после гибели Загрея, представляет фантастическое измышление самого Нонна, но все–таки ее внушительность и универсально–мировой характер соответствуют космическому характеру всей древней мифологии Загрея. Обращает на себя внимание также и полное отсутствие какого бы то ни было символизма в концепции Нонна. Загрей изображен здесь при помощи позднейших импрессионистических приемов, но это изображение выдержано в тонах старого, непосредственного эпоса и абсолютной мифологии, без какого бы то ни было намека на символическое толкование. Восходя к древнейшим орфикам, Нонн здесь абсолютно неорфичен. Наконец, разработка мифа о Загрее у Нонна местами высокохудожественна, например — изображение борьбы Загрея с Титанами. Поэтому, несмотря на всю растянутость и произвольные измышления, изложение мифа о Загрее у Нонна является для нас весьма ценным документом и в основе своей восходит к хорошим и безукоризненно древним источникам. Между прочим, Нонну не чуждо некоторого рода сознание (правда, весьма отдаленное) о связи мифологии Загрея с Критом: в VI 120— 122, во время следования Деметры и Персефоны мимо Крита с последнего раздаются звон оружия и диктейское эхо.

19. a) Clem. Alex. Protr. III 42, 5.

Антиклеид сообщает в «Возвращениях» [Идоменея из–под Трои в Ликт], что ликтийцы (они — критский народ) приносят людей в жертву Зевсу.

b) Athen. VII 375f — 376а.

О том, что свинья у крнтян является священным животным, Ага–фокл Вавилонский так говорит в I книге о Кнзнке (FHG IV 289): «Мифы гласят, что рождение Зевса произошло на Крите в Ликте, в котором и совершается тайная жертва [подразумевается человеческое жертвоприношение]. Именно, рассказывается, что Зевсу дала свою грудь свинья и, заглушая своим хрюканьем крик младенца, она делала его незаметным для приходящих. Потому все считают это животное достойным высшего почитания, и нельзя, говорит он, употреблять его мясо в пищу. Прасийцы же приносят свинье жертву, и эта жертва считается у них преимущественной».

Близко к этому повествует и Неанф Кизикский во II книге о таинстве (FHG 111 8).

(Ср. Eustath. П., р. 775, 14 и сл. — дословная цитата из предыдущего места Атенея.)

c) Нот. Od. XI 322, Жук. (Минос — людоед).

d) Eur. Cretenses (Berliner Klassikertexte. Berl., 1907. II. 75; 217, 35 и сл., — слова Пасифаи к Миносу или, что менее вероятно, к Минотавру).

К тому же, если ты хочешь ринуть меня в морскую глубину, ринь! Ты ведь знаток убийством пятнающих и человекоубийственных закланий. Или, если ты вожделеешь сожрать живым мое тело — вот оно, чтобы не было недостатка в пиршестве.

e) Serv. Verg. Aen. Ill 121 (принесение в жертву Идоменеем Зевсу своего сына).

Идоменен, происходящий из семени Девкалиона, царь критян, возвращаясь после разрушения Трои, во время бури дал обет принести в жертву то, что ему прежде всего встретится на пути. Произошло так, что ему прежде всего встретился сын. Когда он принес его в жертву (как говорят одни) или когда он только захотел принести его в жертву (как говорят другие), после этого началась чума. Изгнанный своими гражданами из царства, он занял мыс Саллентин в Калабрии, близ которого он и основал город…

f) Plut. Themist. 13, Алекс. (Эвфрантид приносит трех персов в жертву Дионису Оместу перед Саламинским сражением).

Фемистокл приносил жертву на корабле надорха, когда к нему привели трех красавцев пленных в великолепной, затканной золотой одежде. Их называли сыновьями Артаикта и царской сестры Сандавки. Их заметил гадатель Эвфрантид. В это время на жертвеннике блеснуло и поднялось кверху большое и яркое пламя, направо же от гадателя кто–то чихнул, что также считалось приметой. Гадатель схватил Фемистокл а за руку и советовал убить молодых людей — после молитвы всех принести в жертву Дионису Оместу: тогда, говорил он, греки будут спасены и одержат победу.

• Предыдущая
• 49/254
• Следующая