Гваделорка - Крапивин Владислав Петрович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/68
• Следующая

Кондиционеров ни в одной комнате не было. Дед оправдывался, что некогда возиться с установкой. Днем стояла жара. К ночи становилось прохладнее (Ване казалось, что прохладу наколдовывает узенький месяц, который проклевывается в лучах заката). Чтобы прохлады стало побольше, во всей квартире открывали окна. И в Ваниной комнате.

— Ванечка, ты не боишься сквозняков? — в сотый раз спрашивала Лариса Олеговна.

Ванечка не боялся сквозняков. Он в одних трусиках дрыхнул поверх одеяла и простыней на своей старомодной кровати. В окно врывался треск сумасшедших ночных автомобилистов — они гоняли по улице Ленина, где мостовая после полуночи делалась почти свободной от машин, однако Ваня спал как убитый. И утром не хотел просыпаться.

У Ларисы Олеговны был увлажнитель воздуха — этакая пластмассовая колба с рычажком. Нажмешь — и бьет наружу струя густых брызг.

— Ты собираешься вставать?

— М — м…

— Ты обещал сходить со мной на рынок…

— Какой рынок… весь город еще спит…

— Уже восемь часов. Надо спешить, пока не жарко…

— М… не надо…

— Я считаю до трех… Раз… Два… Три!

— А — а–а!!

Но в этом «а — а–а» было больше удовольствия, чем досады. Ваня кубарем летел с кровати и бежал в ванную, чтобы сунуть голову и плечи под струи — более мощные, чем бабушкина брызгалка.

Так было и в этот раз. Только нынче Ваня сказал, что на рынок идти не может: он с Графом собрался с утра в университет — делать ксерокопии с «карты женераль де ля Гваделупа».

Лариса Олеговна возразила, что «карта женераль» никуда не денется, а Граф будет спать до полудня, потому что всю ночь сидел за компьютером.

— Одевайся, лентяй…

Потом она медленно, как — то по — новому, оглядела внука. От макушки до пяток.

— Весь костюм уже истрепал и сжег на солнце…

— Ну, не весь еще. До сентября дотянет…

— И тощий до чего…

— Ага… — с удовольствием сказал Ваня. Он всю жизнь боялся потолстеть.

— Елена решит, что я тебя совсем не кормила…

Елена была Ванина мама.

— Ничего она не решит. Она сама бережет свою талию… — Ваня слегка поскучнел. Весь этот разговор напомнил ему, что когда — нибудь придет осень.

Ну да еще не скоро придет! Пока что стояла первая декада июля…

Лариса Олеговна снова медленно посмотрела на внука. И вдруг спросила:

— А чего ты меня по имени — отчеству величаешь?

— Но вы же сами сказали, что «бабушка» не надо!

— Можно «тетя Лара». Деликатно и по — семейному…

— Ладно! — обрадовался Ваня. — Где телега для картошки?

Марго не раз говорила, что могла бы привезти на машине целый мешок картофеля. Или два. Из магазина или с овощного склада. Но Лариса Олеговна сухо отклоняла эти предложения. Она считала заботу о продуктах своим личным делом.

Рынок был в четырех автобусных остановках. Туда — доехали, обратно двинулись пешком, чтобы не толкаться в автобусе с тележкой. Ваня мужественно загрузил в нее два ведра свежих розовых клубней. Лариса Олеговна (то есть тетя Лара) жаловалась, что цена совершенно непомерная, но не кормить же внука и профессора прошлогодним гнильем…

Полпути шагали бульваром, который тянулся от рынка до цирка. Ваня бодро толкал тележку, слушал вполуха рассказ тети Лары о какой — то Алине Гавриловне (которая работает в магазине «Белый свет») и мурлыкал мелодию. Это была песенка про «стальной волосок». Только не в медленной вальсовой тональности, а в ритме марша:

Слова эти придумал недавно Андрюшка Чикишев — после очередного разговора о коллайдере. Правда, там не было слово «зада», а имелся более точный термин, за который Андрюшка был слегка побит Лоркой и Ликой. Но Ваня сейчас напевал «цензурный» вариант: у тети Лары был тонкий слух…

На бульваре добросовестно мотались разноцветные качели, вертелись карусели. Правда, почти пустые — «нормальные дети» отдыхали за городом. Только отдельные неприкаянные малыши с бабушками сидели на размалеванных лошадках. Лишь один аттракцион осаждала публика — в основном «тинейджеры» и взрослые. Это была решетчатая мачта немалой высоты. К верхушке подтягивали капсулу с пассажирами и отпускали. Кабина две трети пути летела в свободном падении и лишь потом включала тормоза. Пассажиры вопили…

— Хочешь прокатиться? — спросила тетя Дара, думая, что Ваня загляделся на это дело с удовольствием.

Ваня ответил, что «хочу, конечно, только надо спешить». А на самом деле он как — то попробовал разок (Трубачи уговорили) и больше не стремился. Жуть такая. Мальчишки деликатно не настаивали.

А вот кто совсем не боялся жути, так это Тростик. Бывало, что ему специально наскребали на билет, и он с восторгом мчался «испытывать невесомость».

А Лорка — та и думать боялась о «невесомости». Говорила: «Я иногда во сне падаю, и это такой страх…»

И все равно она была бесстрашная! Вон как ворвалась в сарай Квакера! Почти самая первая!..

Дома Ваня сказал:

— Граф, давай возьмем с собой Лорку.

— Куда? — было заметно, что профессор не выспался.

— Как куда? Делать копии карты! Ну, ты же обещал!..

Дед поморгал и проворчал что — то вроде «назвался груздем…».

— А Лорка…

— Да хоть десять Лорок… Надеюсь, она не такая зануда, как ее бабушка…

Дело в том, что Граф недавно все же побывал в Клубе школьных ветеранов и вернулся недовольным. Люди там оказались не очень знакомые («не из нашего класса»), а разговоры велись скучные… Но это их проблемы, «ветеранские»!

Ваня позвонил Лорке. Та примчалась через десять минут. Легонькая такая, будто сорванная с газона ромашка. В белой юбочке и желтом топике. Ваня украдкой залюбовался. Тетя Лара сказала:

— Посмотри на Лорочку… А ты? Переоделся бы…

— Нет! — Ваня суеверно боялся, что, если расстанется с нынешней невесомой одежонкой, лето побежит быстрее.

Главный корпус университета стоял неподалеку, на тенистой улице Володарского — в квартале от речных обрывов, из которых торчали остатки срубов деревянной крепости. И в само?м, пахнувшем тополями воздухе витала старина. Рядом возвышался Знаменский собор с острыми бело — васильковыми башнями. Он казался Ване семейством великанских рождественских елок, украшенных золотыми шарами. А кирпичное здание университета высотою в два с половиной этажа вполне могло бы называться академией.

До революции здесь была женская гимназия («Жаль, что не мужская», — иногда думалось Ване). На чугунных лестницах и в сводчатых коридорах висела постоянная музейная прохлада — пушистыми крыльями обмахивала голые руки и ноги. Таинственно светились высоченные цветные витражи…

Поднялись на второй этаж, здесь был кабинет профессора Евграфова.

— Посидите у меня, я пойду в копицентр…

— Мы лучше погуляем. Я покажу Лорке картины…

И они пошли по коридорам. Почти пустым, потому что сессия уже кончилась.

Картин было множество. Прежде всего — про Пушкина. «Пушкин и Наталья Гончарова», «Пушкин и няня», «Пушкин и царь»… Ване картины нравились. Местный знаменитый живописец постарался для родного университета.

Лишь картина «Пушкин и царь» Ване была не по душе. Николай Первый в тугом мундире нависал над поэтом, как глыба, и гневно тискал за спиной снятые перчатки. А Пушкин — маленький, верткий какой — то — небрежно привалился к столу и, вскинув лицо, насмешливо смотрел на самодержца. Здесь ощущалась неправда. Пушкин был, конечно, ироничен и смел, но едва ли он позволил бы себе такстоять перед императором. Это была уже не смелость, а… «полная невоспитанность», как выражалась иногда мама (правда, не о Пушкине).

И Лорка понятливо сказала:

— Какой — то он тут… не такой… А здесь — хороший! Только жаль его… — Это она про другое полотно, «Перед Черной речкой». Пушкин в своей комнате на Мойке, одетый уже в шубу, с цилиндром в руке, стоял у окна и смотрел в синее утро. Голова его виделась силуэтом, но все равно было понятно, как поэту тоскливо. Будто все уже знал наперед…

• Предыдущая
• 44/68
• Следующая