Гваделорка - Крапивин Владислав Петрович - Страница 37
- Предыдущая
- 37/68
- Следующая
Ваня поймал себя на том, что на радостях стал разговорчивым, как бабушка. Нет, про карту не стоит говорить, а то Лариса Олеговна выложит про нее Графу раньше срока…
Ваня пошел в свою комнату — просторную и полупустую, но с «персональным» телевизором, вытащил из — под кровати чемодан со своим имуществом, которого почти не касался уже две недели (о джинсах и свитерах можно было думать лишь как об орудиях пытки). Разгладил на паркете карту, осторожно свернул ее вчетверо (складки все равно уже были) и уложил поверх одежды. Здесь же он увидел торчащую из — под вязаной безрукавки ручку ракетки для настольного тенниса. Вытащил ракетку — старенькую, с чуть отклеившейся накладкой из коричневой резины. Заодно вытащил и белый пластмассовый мячик. Ваня прихватил их из Москвы, чтобы иногда, вместо зарядки, стукать мячиком о стенку — нравилась ему такая забава. Но в Турени оказалось не до тенниса: Лариса Олеговна выгоняла внука из кровати и сразу — умываться, завтракать, пошли на рынок, поехали в магазин: «у тебя развалилась обувь, у тебя нет ни одной приличной майки…» А когда очухаешься — опять дела: или тянет бродить по улицам, или ждут друзья… А вот теперь пришла минута поразмяться.
Ваня постукал мячиком у себя в комнате, а потом подумал: Граф, наверно, захочет повесить карту у себя в кабинете. Но найдется ли там, среди книг, место? Надо посмотреть. И пошел в «логово» деда.
Логово было обширное, но место для карты — поди отыщи! Везде стеллажи. Только над электрокамином, над бронзовыми часами с крылатой девицей (кстати, вполне раздетой, поэтому Ваня не смотрел на часы при деде) найдется пространство, если чуть подвинуть настенный календарь с непонятными разноцветными схемами…
Ваня запустил несколько раз мячиком в это пространство, потом оглянулся: куда бы еще? По книгам — неинтересно, не будет отскакивать. К тому же перед книгами полки были уставлены сувенирами: пивными кружками, статуэтками, кубками, корабликами, шкатулками, фляжками, фигурками всяких заморских идолов… Все эти штучки дед привозил из заграничных командировок или получал в подарок от знакомых. Ну, музей, да и только! Ваня часто разглядывал диковинки, но рассмотреть и запомнить их все пока не сумел…
Стойки стеллажей были облицованы ореховыми накладками шириной в ладонь. Ваня подумал: попадет ли мячиком в такую? И два раза попал! На радостях запустил мячик выше, но тот решил, что хватит баловать мальчишку. Улетел на верхнюю полку. Ой — ей — ей! Может, не доставать? Но стало жаль мячик — такой давний, привычный. Получится, что бросил малыша.
Идти за стремянкой? Но сразу, «ах что случилось, ах, ты расшибешься», и новая история про племянника Софьи Андреевны…
Ваня подкатил к стеллажу кресло. Босыми ступнями встал на пушистое сиденье, потом на податливый широкий подлокотник. И наконец — на упругую, как диван, спинку. До верхнего ряда тяжеленных книг все равно было не достать. Ваня потянулся, понимая заранее, что бесполезно, встал на цыпочки… Кресло на роликах поехало назад. Ваня правой рукой ухватился за стояк, левым локтем зацепил что — то на полке и под бряканье и звон очутился на прохладном паркете (Граф не терпел ковров). Он сел, раскинув ноги. «Цел?.. Кажется, цел… А что не цело?»
На желтых паркетинах между Ваниных ступней лежали фаянсовые осколки. То ли от какой — то вазочки, то ли от кубка. Синие с выпуклой стороны, белые — с изнанки. Крупные и мелкие…
«Ой — ей — ей… Откуда эта штука взялась? Кажется, я ее раньше не видел… Граф, наверно, расстроится… А может, не очень? У него вон сколько этого добра…»
Граф появился в кабинете, когда Ваня еще не собрал вместе разбитые, как осколки, мысли. Граф встал над Ваней бесконечно длинный — голова под потолок, — с полуседыми волосами, встрепанными, как у Дон Кихота на картине Германа Ильича.
— Негодяй! — сказал он деревянным голосом. Стремительно согнулся, ухватил Ваню за шиворот, вздернул высоко над полом. В руках у деда оказалась ракетка. Этой ракеткой он огрел Ваню между лопатками — раз, другой, третий! Выволок его за дверь и толчком направил вдоль коридора.
Слезы были, как кипяток. Они разлетались брызгами, обжигали руки, ноги, сыпались на паркетины. Ваня снова сидел на полу, но уже в своей комнате. Ногами обнимал чемодан, прижимал к нему крышку и пытался задернуть тугую молнию. Задернул! Встал! Через коридор и прихожую бросился из квартиры, к лифту. Сзади замирали крики Ларисы Олеговны. Лифт помчался вниз со скоростью падения…
Нет, Ваня не был наивным мальчиком и не собирался уйти в леса, чтобы построить там хижину и жить вдали от всех несправедливостей. И топать в Москву по шпалам тоже не собирался. И проникать зайцем на самолет или поезд не думал. Конечно же, он сделает все просто: сейчас пойдет к Трубачам и попросит у них на пять минут мобильник. (Свой — то он выложил в комнате, потому что это был не «свой», а профессора Евграфова, с которым Ваня Повилика не желал иметь никакого дела.) Ваня позвонит маме и потребует, чтобы та немедленно, сию минуту, ехала в аэропорт и садилась на первый же прямой рейс до Турени. Или послала отца. Раз они запихали сына сюда, к этому… этому садисту… пусть и забирают немедленно! Он в проклятые профессорские хоромы не вернется, дождется мать или отца у ребят…
Да, все полетело, как от взрыва. Как в кино, когда едет по шоссе мирная машина, и вдруг — мина под колесом! И все теперь уходит, откатывается в другой мир: друзья, этот город, тайны «Артемиды». И Лорка, Лорка… Но как оставаться здесь, когда случилось такое! Это унижение, этот бешеный гнев старика, эти удары и хватка костлявой руки!.. Сам говорил: «Ты воистину внук профессора Евграфова», а потом вышвырнул из дома… Ну, не из дома, из кабинета, но какая разница!
Вот так, в один миг, ломается все хорошее и начинается… неизвестно что… Да, неизвестно, только понятно, что все впереди — безрадостно…
— Стоять… — услышал Ваня. Голос был не грозный, даже бархатисто — ласковый. Но безжалостный. — Руки за голову, ноги на ширину плеч. Вы имеете право не отвечать на вопросы и требовать адвоката. Но его все равно не будет. При попытке к бегству — выстрел в затылок. Гнилым помидором.
Перед Ваней стоял Квакер.
Квакер был не один, а с теми же двумя «ковбоями», что при первой встрече. Один — пухлощекий, другой — похожий на гусака. «Ковбои» ухмылялись, как мультяшные коты, загнавшие в угол мышонка. И Квакер улыбался, но не столь откровенно, интеллигентнее как — то.
— Сопротивление бесполезно, — сказал Квакер. Ваня и сам это понимал. Они на великах, а он пеший, не убежать. Ваня поставил к ноге свой небольшой чемодан и скрестил руки. Он ничуть не боялся. Страшнее того, что случилось, быть уже не могло. Может быть, даже наоборот? «Чем хуже — тем лучше…»
Гусак потянулся к чемодану.
— Лапы долой, — сказал Квакер. В его «болотистых» глазах блестела азартная искорка. — Имущество осужденного неприкосновенно. Его вернут родственникам после исполнения приговора.
Ваня, как и в первый раз, подумал, что у Квакера неплохо подвешен язык. И снова ничего не сказал. Квакер глянул на него с каким — то новым интересом.
— Пойдешь сам… навстречу судьбе? Или будешь орать и сопротивляться? Но здесь все равно никого нет.
Они стояли у моста на Перекопской. По нему проскакивали машины, а прохожих не было. Видать, никому не хотелось топать в середине дня по солнцепеку. Хоть лопни от крика. Да и зачем кричать? И стыдно…
— Ведите несчастного, — со вздохом велел Квакер. «Щекастый» и «Гусак» взяли Ваню за локти. Он слегка дернулся:
— Не хватайте, у вас лапы немытые…
— Да, я же велел: лапы долой, — подтвердил Квакер. — Московский мальчик Ваня разумен, он пойдет сам.
«Имя разведал, скотина», — мелькнуло у Вани.
Они отцепились, Ваня взял чемодан и пошел, подчинившись кивку Квакера. Гусак и Щекастый двинулись по бокам, а Квакер чуть в сторонке и впереди. Оглядывался. Он был в чистых белых бриджах и немыслимо драной полосатой фуфайке на голое тело. Его помощники в блеклых джинсах и сизых ковбойках выглядели рядом с командиром тускло.
- Предыдущая
- 37/68
- Следующая
