Гваделорка - Крапивин Владислав Петрович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/68
• Следующая

Ремка отругивался, как мог, а потом разревелся от обиды.

Реветь в «крепком мужском коллективе», если тебя даже ни разу не стукнули, — это «западло». Ремкин авторитет съехал вниз, как ртутный столбик на морозе.

Ремка не был трусом, он отстаивал свою правду и самолюбие изо всех сил, кидался в драки без оглядки, но получал за это и от ребят, и от вожатых. «Этот несносный Шадриков! Совершенно не вписывается в лагерные нормы!» Была, правда, одна вожатая, он попыталась разобраться. И посоветовала: «Ты, Рема, поговори с мальчиками, объясни, что сочинил свою историю просто для общего интереса…»

А он разве мог предать капитана Булатова? Он сказал этой вожатой, что она дура, и лишился последней поддержки…

Путевка была на две смены, однако после первой Ремка заявил матери, что больше в лагере не останется. Она раскричалась, пустила слезу, дала ему несколько подзатыльников, потом велела «рассказать всю правду».

Если не маме, то кому ее, правду, расскажешь — то (даже после подзатыльников)? Ремка повсхлипывал и честно изложил про все, что было. И мама… она вдруг очень испугалась. Она согласилась не отправлять Ремку на вторую смену («Вернем путевку!»), но категорически запретила рассказывать кому — нибудь «эти бредни про капитана». Потому что «хватит нам неприятностей из — за отца». Потом объяснила уже спокойнее: может быть, капитан Булатов и правда жил на свете, но кто знает, за кого он воевал? Чей пароход угнал и у кого? И, если уплыл на Кубу (или еще куда — то), то с кем? А что, если с англичанами и беляками? И если это узнают там(то есть на улице Семакова, где МГБ), что тогда будет?

— А что будет? — наивно спросил Ремка.

— Дурень, — сказала мама. И напомнила, как ее дважды вызывали туда, чтобы выяснить: владельцы заречных мельниц Шадриковы не являются ли мамиными — папиными родственниками? А ведь эти Шадриковы жили тоже в незапамятные времена…

Мама была учительница в начальной школе, образованный человек, разбиралась в политике и знала, что говорила…

Бабушка (мама отца) была не такая образованная, бывшая работница пимокатного цеха. Поэтому она пожалела внука и вскоре посвятила его в кое — какие «дополнительные» тайны. Призналась, что да, был у них в прежние времена дальний родственник по фамилии Булатов, капитан речных пароходов. Но про его плавание на «Охотнице» — это все байки. А в дальних краях, за океаном, Булатов (Гришей его звали) побывал вроде бы еще в мальчишечьи годы, со своим дядюшкой, капитаном парусного корабля. Подробностей бабушка не помнила, знала только (с чужих слов, конечно), что вернулся Гриша не один, а с иностранным мальчонкой — они подружились там где — то, в чужих краях. Что за мальчонка, бабушка не ведала, только слышала, будто он умер вскоре после приезда в Турень — не вынес здешних холодов… А расспрашивать про все про это никого больше не надо, потому что Гриша — то Булатов был из богатой купеческой семьи Максаровых. Приемный, но все равно, что свой. А купеческих детей в Советском Союзе не жалуют и их родственников, даже далеких, — тоже…

— Так что ты, Ремушка, лучше помалкивай, не тревожь былое…

И Ремка помалкивал. Но полусумасшедшей тетушке в Тобольск послал письмо: нельзя ли, мол, приехать к вам на осенние каникулы, чтобы кое о чем поговорить?

Известно, что люди «с некоторым сдвигом» иногда лучше понимают ребятишек, чем трезво мыслящие взрослые. Тетушка откликнулась охотно. Правда, она писала, что приезжать Ремке не надо, потому что «я, голубчик, что — то совсем плоха стала», но зато она прислала ему старинную карту и письмо с понятными только Ремке словами: «Это та самая, по которой ОН прошел через соленую воду».

Не оставалось сомнения — карта Григория Булатова!

Ну да, женщины всегда много путают! Конечно, мальчишка Булатов не мог быть капитаном, но участником плавания был наверняка. Скорее всего, юнгой. И карту эту кто — то подарил ему на память… И то, что она именно его, — доказывала слабо различимая карандашная роспись на обороте:

А на лицевой стороне карты было еще одно рукописное слово, помельче. Кто — то бледным карандашным грифелем провел через перешеек острова кривую черту, закончил стрелкой и у стрелки извилисто написал:

— И эта карта у тебя? — с жалобной надеждой спросил Костик. Он и верил, и не верил. А кругом пахло уже не помидорной ботвой, а смолеными снастями…

Ремка молча ушел в дом и сразу вернулся. Вытащил из — под майки желтоватый лист. Развернул. Ширина была с раскрытую «Пионерскую правду». Тонкий нецветной оттиск напоминал гравюры из старинного журнала «Нива» (у Ремки много было таких). Чернело иностранное название:

Они расстелили шероховатую бумагу на обугленных солнцем коленях.

— Видишь? — тихо спросил Ремка.

— Да — а…

Все так и было: черта, стрелка, слово…

— Рем, а что такое Артемида?

— Я думаю — название. Зашифрованное… Я сперва не догадывался, а недавно стал смотреть новый учебник по истории Древнего мира и увидел: там картинка, статуя такая. Написано, что греческая богиня Артемида — охотница… А на карте, наверно, тетушка написала, с намеком на пароход…

— Ну да, правильно! Она же не знала про парусное плавание! Думала, что Булатов по правде был здесь, у острова, на пароходе «Охотнице»…

— Только вот что… — как — то неловко сказал Ремка и погладил карту. — Я иногда думаю: вдруг это не тетя Глаша, а сам Булатов написал? Григорий… Почерк — то здесь и на обороте, в его фамилии, одинаковый. Завитушки похожи…

— А… зачем ему это? Ведь там, на паруснике, он же не знал, что потом будет у него пароход «Охотница».

— А может, это не шифр, а просто название того корабля? А пароход сам по себе…

Как — то опять все запуталось. Костик наморщил лоб.

— Рем… а если еще раз написать ей… тете Глаше? Попросить, чтобы объяснила…

Ремка тихо сложил карту.

— А тети Глаши уже нет. Она умерла той осенью… У старых людей дурацкая привычка: они то и дело умирают… Кот!

— Что, Рем?

— Давай никогда не делаться старыми!

— Давай!

— Честное пионерское?

— Честное пионерское!

Они долгое время сохраняли верность детской клятве. Даже когда их начали скручивать всякие остеохондрозы и ревматизмы, они при встречах держались прямо и вспоминали песню студенческих времен: «Главное, ребята, сердцем не стареть…» Но именно сердце однажды изменило Рему Васильевичу Шадрикову. Отключилось в один миг, когда он во дворе своей фанерной дачки вздумал наколоть дрова…

Это случилось за полгода до переезда Графа и Ларисы Олеговны в Турень.

— Я — то надеялся, что вместе отпразднуем новоселье, — сказал Константин Матвеевич Ване. — А получилось вон что… Иногда езжу в гости к его вдове, к Валентине, сидим, вспоминаем. Бывает, что она дарит мне его старые письма и фотографии…

— Граф, а карта… — нерешительно сказал Ваня. — Она сохранилась?

— Нет, — насупился дед. — Исчезла, когда Рем учился в Ленинграде, а родня затеяла ремонт их древней халупы… Кстати, у Рема тогда, как и у меня, был отчим, мать надумала вторично выйти замуж. С отчимом Рем не очень ладил, было там немало всяких коллизий…

Ваня досадливо подумал: «Ты прямо как Лариса Олеговна». Вежливо помолчал и напомнил:

— А карта…

— Я же говорю: пропала… Наверно, ее сожгли случайно с бумажным мусором. Она ведь хранилась на полке в сарае… Жаль, конечно. У нас с этой картой столько было связано. Мы играли в путешествия на «Артемиде» и «Охотнице», в схватки с пиратами, в опасное прохождение по Ривьер — Сале. Сочиняли всякие истории… Ну, потом появились другие увлечения. Ремка начал строить что — то вроде вычислительных машин и говорил, что в них живет особая, волшебная душа. Нечто вроде космического разума. И приохотил меня… Мы мастерили невероятные конструкции из проволоки, костяшек от канцелярских счетов, всяких шестеренок и гаек. Двигали эти гайки, стараясь найти какие — то фантастические комбинации. Сами не знали какие… А началось все с красавца Евсея…

• Предыдущая
• 30/68
• Следующая