Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России - Кожинов Вадим Валерьянович - Страница 62

• Предыдущая
• 62/95
• Следующая

Впрочем, К. Блюменфельд сам рассказал об этом в своих воспоминаниях об Эйнштейне, вошедших в известный сборник «Светлое время — темное время» (1956), к сожалению, не изданный в нашей стране. «Еврейство не было для него проблемой, — вспоминал К. Блюменфельд. — Имелся целый ряд одаренных еврейских писателей и философов, которые прилагали усилия, чтобы заинтересовать его еврейской проблемой». Но попытки эти «не имели успеха… Эйнштейн рассматривал еврейский вопрос как дело людей ограниченных и остающихся в прошлом…» [40].

К. Блюменфельд рассказывает, что он применял особый «метод, который использовали друзья и сторонники сионизма: именно извлекать из человека только то, что в нем узко заключено, и никогда не пытаться привносить нечто такое, что не соответствует его сущности… Я предложил Эйнштейну прийти на той же неделе на доклад, который я должен был сделать в тесном кругу. В этой связи он сказал мне, что гравер Герман Штрюк старался заинтересовать его Библией и еврейской религией, однако безуспешно… Мой доклад пробудил в Эйнштейне представления, которые соответствовали его сущности… В последующие месяцы имел место ряд бесед, в которых о сионистском деле говорилось по большей части косвенно… Сионизм был постепенно втянут в круг его интересов… Достижимость успеха была обеспечена тем, что мне удалось так вжиться в его стиль, что в конце концов у него возникло чувство, что формулировки не привнесены в него извне, но спонтанно вырабатываются им самим… Мне постепенно удалось завоевать его доверие… В последующем неоднократно в Америке доверял он мне формулировки исходящих от него деклараций. В написанном от руки письме от 1 июня 1944 года сказано: «Я чувствую, что я стою к Вам ближе, чем я мог бы подумать. Это обнаруживается в том, что Вы без труда способны так копировать мой стиль, что по истечении некоторого времени я сам во многих случаях не могу определить, кем, собственно, из нас текст написан… Прошло уж 25 лет со времени Вашего первого визита ко мне» (там же, с. 75–76, 77).

Это замечательное изложение способов глубокой идеологической обработки подкрепляется последующим рассказом К. Блюменфельд а: «10 марта 1921 года я получил пространную телеграмму от Хаима Вейцмана из отправиться вместе с ним в Америку… Он ответил сначала отказом… «Я не гожусь для той роли, которую Вы мне навязываете… Следует только использовать мое имя, которое теперь [41]у всех на языке». Так как я оказался в затруднительном положении, я еще раз громко прочел телеграмму Вейцмана и сказал: «Не нам поручено знать, что необходимо сегодня сионистскому движению. Нам известны не все обстоятельства… И если Вы принимаете всерьез свой поворот к сионизму, то я имею право обратиться к Вам от имени доктора Вейцмана с просьбой… делать в любой момент то, что он сочтет необходимым…» Эйнштейн ответил: «…Для Вас телеграмма является приказом. Я понимаю, что и я в этом случае должен подчиниться»…» (с. 77–78).

Нельзя не отметить, что и после этого К. Блюмен-фельд продолжал соблюдать величайшую осторожность по отношению к Эйнштейну: «28 марта 1921 года я сообщил Вейцману в Лондон: «В последние дни я провел много времени с Эйнштейном, чтобы подготовить его к поездке в Америку. Эйнштейн, как Вам известно, не является сионистом в нашем смысле, и я прошу Вас не делать никаких попыток склонить его к вступлению в нашу организацию. Он всегда будет в нашем распоряжении, если мы будем нуждаться в нем для определенных целей» (с. 77–78).

И К. Блюменфельд свидетельствует, что Эйнштейн «подобно дисциплинированному сионисту выполнил целый ряд очень важных заданий, которые могли быть выполнены только им. Однако каждый раз приходилось убеждать его в том, что акция, в которой он должен был участвовать, исполнена смысла и сам он необходим для ее выполнения» (с. 50).

К. Блюменфельд отдавал себе ясный отчет в том, что Эйнштейн — не сионист в «нашем» (по его слову) смысле. Поэтому он писал (это письмо цитирует А. Пайс) X. Вейцману: «До меня дошли слухи, что Вы ждете от него выступлений. Здесь надо быть очень осторожным… Эйнштейн часто говорит вещи, которые могут нам повредить» [42].

Правда, А. Пайс, в отличие от К. Блюменфельда, предпочитает не придавать особого значения подобным «деталям». Так, он пытается убедить читателей своей книги, что в 1952 году, когда ставший первым президентом Израиля X. Вейцман умер и президентский пост было предложено занять Эйнштейну, последний отказался будто бы только из-за болезни (хотя Эйнштейн умер лишь в 1955 г. и нужен был, конечно, как «символический», а не «работающий» президент).

Но гораздо лучше знавший эту сторону жизни Эйнштейна К. Блюменфельд опровергает заключение А. Пайса: «Мы, которые его (Эйнштейна. — В. К.) знали и любили, обязаны после его смерти говорить всю правду, — писал Блюменфельд. — В его сионизме имелись границы». И в конце жизни, по свидетельству К. Блюменфельда, Эйнштейн был убежден, что «круг людей, который однажды нашел силы вовлечь и в определенном смысле сформировать его… (имеется в виду круг сионистов. — В. К.), с определенного времени не имеет больше мужества вести борьбу за возрождение своего народа в его понимании» (с. 85).

Все это дает основания прийти к выводу, что Эйнштейн — пример выдающегося ученого, который, по сути дела, не был сионистом, но которого сионисты самым активным образом использовали и продолжают использовать в своих целях. Именно отсюда и вытекает яростный протест против любой критики теории относительности — критики, способной подорвать созданный сионистами «миф Эйнштейна». Любое критическое замечание об Эйнштейне неизменно объявляется «антисемитским».

Уже шла речь о настоятельной необходимости ясно сознавать, что сионист и еврей — это совершенно разные сути, которые недопустимо отождествлять или хотя бы даже сближать, как недопустимо, скажем, ставить знак равенства между немцем и фашистом (как отмечалось выше, к сионизму принадлежат люди самых разных национальностей; это полностью относится и к фашизму).

Имеет смысл, в частности, сказать несколько слов о другом крупнейшем ученом еврейского происхождения, имя которого уже было упомянуто, — Норберте Винере. Из его автобиографической книги «Я — математик» можно узнать, что он с ранних лет и значительно более глубоко и остро, чем Эйнштейн, сознавал свое еврейское происхождение. Но, в отличие от Эйнштейна, он не мог позволить сионизму «использовать» себя в каких-либо целях, ибо имел горький опыт, разоблачивший в его глазах суть сионизма, который (о чем уже не раз говорилось) представляет собой не национальное, а политическое или, вернее было бы сказать, политиканское (правда, этот термин применяется обычно не к столь мощным и грандиозным феноменам) явление.

В той же автобиографической книге Н. Винер рассказал, как в 1930-е годы встала проблема вызволения ученых еврейского происхождения из нацистской Германии: «Я сразу же попытался войти в контакт с еврейскими благотворительными организациями… Однако… благотворители довольно часто отказывались заниматься учеными, считая, что большинство из них не признают себя евреями (читай — сионистами. — В. К.)… Руководители сионистского движения в США требовали, чтобы средства… шли на начинания сионистского характера и только во вторую очередь (если только эта очередь когда-нибудь наступала) на остальные нужды» [43].

• Предыдущая
• 62/95
• Следующая