Голос крови - Границын Владимир "Сидорыч" - Страница 31
- Предыдущая
- 31/42
- Следующая
— Сама виновата— рубит доктор Триген.
— Знаю,— отвечает тварь и поворачивается, лицом к лицу.— А ты? Ты все успел?
Доктор Триген молчит, пересчитывая в уме патенты на изобретения, благодарности государства и награды Института.
— Очень многое.
— Сомневаюсь,— кривится тварь.— Такие, как ты, слова «угорь», «кампари» или «фламенко» по поисковикам ищут.
Ей приходится приподнять голову, чтобы прихватить губами питательную трубку. Язык ловко сдвигает блокатор, но колпачок скользит по зубам, и первая капля крови неаккуратно выцеживается на самый краешек губ, сползает по щеке.
— Полуфабрикат,— ворчит тварь, напившись.
— Донорская, человеческая,— не понимает претензии доктор Триген.
— Она холодная. И невкусная.
— Можно подогреть до температуры тела— предлагает биохимик. В конце концов, ему не сложно, и вдруг с теплой крови тварь станет сговорчивей?
Но вампир отказывается, кривит испачканные губы:
— Нет, она просто мертвая. Неживая. Понимаешь? Доктор Триген не понимает. Достает блокнот с ручкой черкает скорописью: «кровь живая и мертвая, различие — ...».
— Ну, скажем, это то же самое, как плов в какой-нибудь дешевой столовой в сравнении с настоящим узбекским, приготовленным мужчиной для семьи. Ты вообще когда-нибудь пробовал настоящий плов?
— Нет,— признается доктор Триген. Стержень ручки застыл неподвижно, впивается в мягкую бумагу и вот-вот прорвет ее.
— Зря, попробуй. Ну тогда... разница между проституткой и девушкой, которую ты добивался очень долго.
Ручка не движется.
— Ясно,— усмехается тварь.— Тогда представь, ты идешь в кинотеатр на разрекламированный фильм. И вроде бы режиссер именитый, и актеры из первого эшелона а все равно... Только не говори, что не был в кинотеатре!
— Зачем туда ходить? У меня дома плазменная панель.
Кажется, ее смех настолько громкий, что сейчас выскользнет из подвала на верхние этажи и разорвет перепонки абитуриентам, профессорам, вахтерам... Хорошо, что на минус первом отличная звукоизоляция.
Тварь хохочет до слез, мотает головой и неуклюже тарабанит кулаками по днищу бокса. А когда успокаивается, смотрит снисходительно, будто впрямь прожила намного дольше, и спрашивает с укором:
— Да что ж ты за человек такой? Какой — такой?
Такой, как кто?
Доктор Триген прячет ручку с блокнотом в карман и отворачивается к пульту, чтобы скрыть растерянность.
Он в самом деле растерян. Возможно — напуган своей растерянностью, самим фактом ее появления. Неожиданным сбоем от брошенной вскользь фразы, которая не укладывается ни в одну из матриц его мироощущения и самоопределения. Он никогда не задавался вопросами самооценки или значимости в этой системе координат. Ему никогда не задавали вопросов о нем с позиции личностных характеристик. Только о его работе, его формулах и опытах. Он сросся со своими работами. Он сам — незаконченный дорогостоящий и длительный опыт. Лабораторная крыса — не более.
И не по себе от того, что за несколько дней нелюдь узнала его лучше, чем люди за годы.
Может, потому что присматривалась?
Разве так должно быть?
* * *
Без подначек, издевательств и вопросов в лаборатории пусто, безжизненно. Тварь молчит, не одергивает руки от игл, не жалуется на донорскую кровь, спокойно переносит скальпель.
— Убил бы уже хоть. Чтоб не мучилась:— первое и единственное, что слышит доктор Триген за полдня.
И машинальное «не положено» застревает в горле.
Спустя час он устраивается в кресле напротив Хозьева и отказывается от предложенного из вежливости кофе. В помпезном кабинете как никогда душно, пахнет дорогим парфюмом и лишними людьми.
Их трое. В черных костюмах, светлых сорочках с запонками, очках с антибликовым покрытием. Их нельзя назвать неприятными, просто работа у них такая — промывать мозги и выкручивать руки.
— Согласно вашему последнему отчету,— самый высокий, с золотым зажимом для галстука, листает сшитые в переплет распечатки,— мутацию вызывает фермент, присутствующий в человеке.
Он делает паузу и смотрит поверх бесполезных очков (или они нашпигованы какой-нибудь электроникой?) на доктора Тригена, вынуждая подтвердить вслух:
— Да.
— Этот фермент провоцирует лишь физиологическую мутацию без личностно-эмоциональной трансформации объекта?
— Да.
— Таким образом, заложенные изначально воспитательные устои и этические нормы после мутации сохраняются?
— Да,— чеканит доктор Триген,— если ваши подопытные не склонны думать самостоятельно и напрочь лишены это.
Высокий клонит голову набок и снисходительно уверяет:
— Дисциплина творит чудеса. Профессор Хозьев, как быстро лаборатория Института сможет подготовить вирус?
Доктор Триген следит за развалившимся в кресле начальником и, пока мозолистые пальцы отстукивают Марсельезу по лакированной столешнице, прикидывает, сколько Институт запросит с госбезопасности за разбавленную физраствором кровь вампира.
Он всего лишь упомянул фермент в отчете. Само наличие фермента — не более. Остальные выводы не на его совести.
Иногда пророк Карвен говорит глупые вещи; доктор Триген не принимает их в расчет, но запоминает. Как цитату: «Великим людям величие ни к чему».
И теперь доктор Триген удивляется ее своевременности. Как удивляется капитуляции Хозьева перед неопределенным «государство, а долгу не останется», проницательности Пехова или собственному чутью, не позволившему сдать полный отчет с реальными цифрами. Тогда он думал, для нобелевки слишком мало информации. Сейчас он понимает: даже этой информации за стены Института не выйти.
Интересно, Хозьев тоже подкорректировал отчет перед сдачей наверх?
— У нас две недели,— нервничает начальник.
Даже оставшись наедине, загривком чувствуется слежка.
Жучки? Прошлушка? Шпионы?
— Понимаешь, на что идем? — спрашивает доктор Триген.
И Хозьев глухо рычит в ответ:
— Да, я понимаю. Но ты дашь им, сколько надо. Выцеди тварь до капли, выпытай, как они этот фермент заносят в жертву, и дай мне готовый продукт, чтобы ввел шприцом и — здравствуя вечная жизнь терминатора. Все понял? Еще... никому, слышишь, ни одной живой душе, даже тараканам не показывай формулу!
Доктор Триген кивает. И выходит, не пожав начальнику руку.
***
Эту лаборатории построкам специально для вампиров. Иначе не объяснить своевременность и крепкие боксы, покрытые серебром инструменты и «Абсолютный очиститель» в комплекте.
О практическом применении системы «Абсолютного очистителя» (на самом деле в названии — аббреатура на десяток букв, и расшифровку только по бумажке читать) спорили долго и на многих конфиренциях, чей контингент – профессура рядовых институтов. Ей и вправду незачем выжигать химикатами органику в целом лабораторном зале, ведь образцы локализованы боксами и пробирками. Обычно такие дебаты заканчивались железным аргументом противников: «Ну, разве что инопланетян прятать».
Доктор Триген по второсортным конфиренциям не ездил и узнавал о спорах со слов Хозьева. Уже тогда он не считал их забавными. Как чувствовал.
Это устройство спроектировали, чтобы не оставлять следов. Кнопка в комнате отдых и химические реактивы в зале с боксом. На эвакуацию, изоляцию или «передумать» дается десять минут. «Органике» даже больно не будет, а снаружи даже не заметят, как исчезла нелюдь.
Доктор Триген перечитывал последний отправленный отчет. Затем – блокнотные записи с самого начала.
Как же тварь сопротивлялась, как бесилась первое время! Будь она действительна мертва, не проходила бы сейчас все стадии умирания. Или это второй круг?
В песочных часах заканчивается время, доктор Триген переворачивает Сфинксов, запуская новый цикл. И словно тумблер переключается в голове, возвращая на предний план очевидные условия задачи:
«тварь не имеет права на существование»
- Предыдущая
- 31/42
- Следующая