Сволочи - Горчев Дмитрий - Страница 2

• Предыдущая
• 2/32
• Следующая

Вот вы и попались, даже если в этот раз и не вы резали. Осторожнее нужно, с бородами-то.

А Пётр Семёнович придумал очень хитрую штуку: он наклеивал бороду только тогда, когда вёл себя прилично — ходил на службу, здоровался с соседями, выносил мусор или голосовал за какого-нибудь депутата. А потом за угол свернёт, бороду отклеит — и чистая сволочь: всех ограбит, а кого не ограбит, тому в рожу плюнет. Правда, надо сказать честно: убивал он редко. Ну, если кто-то совсем уж неприятный, он того зарежет, конечно, но без всякого удовольствия. А вот грабить — просто за уши его не оттянешь. Ничем не побрезгует: ясли, собес, дурдом, общество слепых, союз писателей — святого для него не было. Зайдёт и ограбит до нитки.

Милиция потом свидетелей допросит: кто грабил? Как выглядел? Борода? Усы? Татуировки? Да нет, отвечают свидетели, неприметный такой, чисто выбритый. Даже фоторобота приличного не составишь. Один раз милиция к нему домой пришла, а он дверь открыл, из бороды папироска дымит. Чем могу помочь? — спрашивает. Ну не могла же у человека за один день такая бородища вырасти? Соседку потихоньку допросили, а она — что вы, что вы, говорит, он вчера со мной здоровался, а борода у него спокон веку, зато вот пенсию второй месяц задерживают, вы уж там разберитесь.

Так и ушла милиция ни с чем.

А Пётр Семёнович от такой безнаказанности совсем распоясался. Особенно полюбил он грабить одиноких женщин. Разузнает, бывало, что у какой-то женщины в Стерлитамаке есть троюродная родственница Ирина Михайловна, и придет в гости как бы от этой Ирины Михайловны, баночку смородинового вареньица передать.

Женщина одинокая, обрадуется, чаем его напоит. И он культурный, вежливый, выбритый и одеколоном пахнет. При этом специально заранее пуговицу себе на рубашке оторвёт и в карман положит. Женщина, когда оторванную пуговицу увидит, так вся и задрожит от радости — неженатый значит.

Рюмочку ему нальёт, капусточки наложит, сама насолила, да есть некому.

А он, мерзавец такой, грабит не сразу. Он сначала пообживётся, духи какие-нибудь подарит, выключатель починит, цветочек принесёт. У женщины уже и так рот до ушей, а тут он и вовсе: а что бы, предлагает, нам обои не переклеить, я, дескать, непревзойдённый обойщик. И действительно: заявится утром с десятью рулонами и по всей квартире их раскатает. Женщине на работу нужно бежать, а он уже клейстер развёл, мебель сдвинул, напевает. Ну и оставит она его одного в квартире. А когда вернётся — там не то что новых обоев не наклеено, но и старые гэдээровские ободраны, лампочки все вывернуты и смеситель в ванной снят. Не говоря уж про деньги и драгоценности, которые этот негодяй вместе с полотенцами из шкафа уволок.

И даже крема для ног не пощадил, такая сволочь.

Женщина, конечно, бежит жаловаться в милицию. А та, только её на пороге завидит, уже вздыхает: тихий? Гладко выбритый? Ну, пишите заявление.

Женщина слёзы по лицу размажет, накарябает чего-нибудь и идет в пустую квартиру на полу спать. А милиция это заявление в папку положит и матом ругается: ну никак не может она этого грабителя поймать, хоть лопни. А папка уже до того толстая, что её даже со шкафа никто снять не может — запихают в неё очередное заявление кое-как, и всё.

А попался он очень глупо: забыл однажды вечером кран на кухне закрыть.

Бабка с нижнего этажа как увидела, что у неё угол мокрый, сразу вызвала милицию. Когда милиция ему в дверь забарабанила, он вскочил, спросонья ничего не понимает и бороду забыл надеть. Открыл, бабка-то сразу на кухню понеслась, а милиция с прищуром смотрит: ага — тихий, гладко выбритый, всё сходится. И борода на стуле лежит, проветривается. Документики, гражданин.

Началось следствие. Сняли кое-как том со шкафа и три года грабёж за грабежом расследовали. А на четвертый год милиция за голову схватилась — дело только до сто сорок седьмой страницы расследовано, при том, что всего этих страниц тысяча восемьсот сорок две. Задумалась милиция: это что же получается — все дела забросить и заниматься одним негодяем тридцать лет без выходных?

Неизвестно, до чего бы там милиция додумалась, но, к счастью, всё решилось само собой: зашёл как-то утром надзиратель в камеру, а Пётр Семёнович вытянулся на нарах и руки на груди сложил. И борода у него белая как снег.

Подёргали бороду — настоящая, хотя вче-ра ещё никакой бороды не было, а сегодня вон какая вымахала, и светится как будто. Та милиция, которая верующая, даже перекрестилась.

Вот ведь как бывает: жил человек — сволочь сволочью, а помер — и посмотреть приятно.

Николай Константинович был человек неплохой, но совершеннейший мудак.

На иного посмотришь — ведь свинья свиньей: и в штору высморкается, и всех женщин за ягодицы перещиплет, и сироте копеечку не подаст, но при этом не мудак. Люди к нему тянутся, в коллективе его уважают и женщины на него не сердятся.

А Николай Константинович, хоть и вежливый, и поздоровается, и слова грубого никогда не скажет, а мудак, и всё тут. Люди на него как посмотрят повнимательнее, так у них сразу кожа на лбу складками собирается. Вот как-то зашел Николай Константинович в церковь свечечку поставить, а там поп всех кадилом обмахивает. Всех обмахнул, а как до Николая Константиновича дошел, так даже споткнулся. Посмотрел на него внимательно, кадило придержал и ушел в другой угол махать.

Из-за своего мудачества Николай Константинович постоянно попадал в неприятные истории.

Например, стоит он в очереди за постным маслом, а на него сверху со ступенек человек валится. Должно быть, этому человеку зачем-то понадобилось со ступенек свалиться, подумает Николай Константинович и посторонится, чтобы не помешать. А человек всю морду себе об асфальт и разобьет вдребезги — припадок у него, оказывается. Вся очередь тут же на Николая Константиновича нападет: почему, мол, человека не словил? Наверное специально хотел полюбоваться, как он об асфальт морду разбивает? Ну и накостыляют Николаю Константиновичу по шее да еще из очереди прогонят.

Или лежит, бывало, кто-нибудь в луже, а Николай Константинович мимо идет. Уже и за угол повернет, а его хвать за шиворот: почему не остановился, сукин сын? Может человеку с сердцем плохо? Почему не поинтересовался, мудак? И опять накостыляют.

Даже те люди, которые к Николаю Константиновичу поначалу неплохо относились, и те рано или поздно вдруг посмотрят внимательно, сморщатся и скажут: «Ну и мудак же ты, Николай Константинович!»

А однажды на службе, где работал Николай Константинович, кто-то украл деньги. Не десять рублей, и не сто, а какие-то огромные тыщи, которых и за пятьдесят лет не заработаешь. И все на службе знали, что украл их один пьяница, которого все любили, потому что он кому хочешь последнюю рубаху отдаст. Жалко было всем этого пьяницу — у него же детей семь штук и жена беззаветная труженица на швейной фабрике.

В общем, сговорились все и, когда пришла милиция, показали пальцем на Николая Константиновича: он, дескать, ботинки себе ни с того ни с сего новые как раз вчера купил, неизвестно с каких барышей.

Николай Константинович отказывался, конечно, говорил, что на ботинки полгода копил, но милиция посмотрела на него, поморщилась и отдала его под суд. В суде прокурор тоже сморщился и потребовал Николая Константиновича расстрелять. Защитнику Николай Константинович тоже не понравился, но работа есть работа — выхлопотал он ему кое-как десять лет строгого режима.

Ну, в тюрьме и хорошему-то человеку не сладко, а уж про мудаков что говорить.

Хлебнул там Николай Константинович от сих и до сих, но ничего, живой остался, хотя и не сказать, чтобы очень здоровый. И мало того, что живой вышел, да еще и секрет с собой вынес, который перед смертью ему бывший дьяк рассказал, такой же бедолага, как Николай Константинович: про несметный клад, который закопали в лесу нехорошие мужички, да тут же друг друга и порешили подчистую.

За такие секреты, конечно, и гроша жалко, да есть видно оно, мудацкое счастье, а то совсем бы уже ни одного мудака не осталось на всем белом свете.

• Предыдущая
• 2/32
• Следующая