Мика и Альфред - Кунин Владимир Владимирович - Страница 43

• Предыдущая
• 43/98
• Следующая

Наркота и алкоголь в школе были запрещены категорически. Под страхом отчисления. Отчисление же влекло за собой обязательное исчезновение отчисленного с лица земли как носителя совершенно секретной информации, разглашение которой способно нанести непоправимый урон воюющему Советскому Союзу. Что приравнивалось к измене Родине. А по законам военного времени…

О чем и было объявлено пацанам на первом же построении личного состава школы.

— То же самое произойдет с теми, кто будет плохо учиться, — добавил начальник школы заслуженный мастер спорта СССР, полковник НКВД Андрей Станиславович Вишневецкий…

Когда в 1994 году один из самых известных в прошлом иллюстраторов и карикатуристов России, подписывавший все свои работы именем Мика, шестидесятисемилетний Михаил Сергеевич Поляков в своей собственной уютной холостяцкой квартирке в Мюнхене давал интервью одному московскому телевизионному каналу, он наплевал на секретность полувековой давности и на вопрос, с чего начиналась его военная служба, ответил, что начиналась она со Школы горноальпийских диверсантов.

Его давний приятель, необычайно популярный телевизионный ведущий, спросил легковесно и шутливо, с обаятельной улыбкой, которая должна была продемонстрировать миру его поразительную доброту и неистощимый запас юмора:

— Надеюсь, что в этой школе ты был отличником?

Михаил Сергеевич с тоской посмотрел на своего старого приятеля, который ради этого интервью приволок из Москвы в Мюнхен целую съемочную бригаду, и вяло ответил:

— Да… Наверное, я был отличником. В противном случае я был бы мертвым неотличником…

Промямлив это, Михаил Сергеевич подумал о том, что он сам, Мика Поляков, сейчас совсем не интересен своему бывшему приятелю. Того, человека несомненно талантливого, интересовала им же самим придуманная тема «щемящего» цикла передач «Наши за границей». Просто, видимо, составляя список людей, когда-то известных в России, а теперь живущих в других странах, этот ведущий вспомнил, как Михаил Сергеевич Поляков лет пятнадцать тому назад нарисовал на него шарж, который впоследствии обошел с десяток различных изданий и стал чуть ли не визитной карточкой этого телеведущего. Вот он и включил в свой список Мику Полякова. Потому и прилетел в Мюнхен.

Теперь ему важно было только одно — как старый Мика ответит на его самый ГЛАВНЫЙ ВОПРОС: «Почему ты живешь в Мюнхене?»

Но тут уже Михаил, Сергеевич ответил своему старому приятелю не вяло и скомканно, как всегда, когда приходилось говорить о прошлом, а жестко и обстоятельно.

Чем, кажется, даже слегка смутил своего давнего товарища…

… На пятый день после полного укомплектования личного состава школы и начала занятий полковник Вишневецкий собрал весь командный, воспитательско-инструкторский и хозяйственный состав школы и простенько так спросил:

— Ну как?…

Все тяжело вздохнули, но промолчали.

— А я и не обещал вам легкой жизни, — сказал Вишневецкий.

— Общую физическую укреплять им надо, — проворчал кто-то. — За редким исключением почти все — доходяги какие-то…

— Не из дома отдыха брали. Из тюрем, из КПЗ, из следственных изоляторов. С баланды не нажируешь. Я вчера выбил особое решение Главка — нам утвердили усиленную пятую летную норму. Как истребителям! — усмехнулся Вишневецкий. — Отожрутся.

— Если успеют… — заметил кто-то.

— Что еще? — спросил Вишневецкий.

— Разрешите, Андрей Станиславович? — с места поднялся один из инструкторов-воспитателей, проживавших в одной палатке со своей «восьмеркой».

— Слушаю вас.

Воспитатель, снайпер-инструктор, помялся, пытаясь подобрать наиболее подходящее, приличное слово, но не нашел его и с трудом выговорил:

— Дрочут, Андрей Станиславович!.. Виноват. В смысле — онанизьм чуть ли не поголовный!..

— Это точно! — подхватил воспитатель-инструктор другой «восьмерки», горнолыжник. — Ночью, не поверите, палатка так ходуном и ходит!..

Все рассмеялись. Кроме полковника Вишневецкого и немцев-инструкторов горного подрывного дела. Переводчик быстро и тихо переводил им, а немцы серьезно качали головами, будто слушают что-то чрезвычайно важное…

— Фактов мужеложства не наблюдали? — спросил Вишневецкий.

— Слава Богу, никак нет, — подтвердили воспитатели «восьмерок».

— Тогда ничего страшного, — заметил Вишневецкий. — Подрочат и перестанут. Максимально загрузить общефизической подготовкой — ни секунды свободной! Начнем с ними слалом, скоростные спуски, скалолазание, восхождения с полной выкладкой — сами перестанут лапать свои пиписьки. Хорошо, если сил хватит, чтобы вынуть ее из штанов, когда помочиться захотят… По себе знаю. А то, что пока они дрочат, повторяю, ничего страшного. Когда же еще дрочить, если не в пятнадцать лет? Не в старости же!..

— Ну до старости они вряд ли догребут… — усомнился кто-то.

Первые же три недели существования Школы Вишневецкого, как теперь называлось это милое заведение, доказали, что прогнозы аналитического отдела НКВД, занимавшегося разработкой рекомендаций при формировании этих ускоренных курсов квалифицированных и безжалостных убийц, не были пустым и фальшивым звуком в общем хоре, торжественно воспевающем саму идею создания Школы горноальпийских диверсантов из малолетних преступников, ничего не боящихся, которых нет оснований жалеть в процессе обучения и некому будет пожалеть, когда они один за другим станут погибать в процессе выполнения спецзаданий за линией фронта…

Прав оказался аналитический отдел, когда напоминал о «постоянном возрастном соперничестве» — драки вспыхивали по нескольку раз в день! Не так взглянул, не то сказал, случайно задел, усомнился в сказанном…

Особенно поначалу… Чуть ли не каждые полчаса воспитатели, тренеры, инструкторы, даже немцы-подрывники из дивизии «Эдельвейс» растаскивали кровавые побоища, не стесняя себя в выборе педагогических средств и пособий.

Самая страшная фраза, безошибочно сдерживавшая накал страстей, была очень короткой:

— «Вниз» хочешь?!

«Вниз» — значило отчисление, спуск с гор в Алма-Ату, а там по законам военного времени — физическое уничтожение как носителя наглухо закрытой, совершенно секретной информации.

Приходил белый фургон с надписями «Казплодовощторг» по бортам, руки за спину, сыромятная петля на тонкие мальчишечьи запястья, два конвоира в штатском, и… привет!

И нет человечка.

Вот и подумаешь, прежде чем очертя голову бросаться в драку за свою поруганную воровскую честь. Да и поруганную ли?… Может, причудилось просто?… На нервной почве… Или из-за постоянной головной боли. Тут голова все время трещит у всех — на свежем воздухе кислорода не хватает. Как-никак, а высота будьте-нате! Не одна тысяча метров…

Или, к примеру, тоже не слабый пунктик: дескать, хочешь иметь шестьдесят человек при окончании школы — следует набрать восемьдесят. Ибо аналитическая служба прогнозирует потери обучаемых со смертельным исходом не менее двадцати процентов. Ну как в бакалейных лавках — усушка, утруска, естественная убыль…

И точно! Недели не прошло — не поделили банку сгущенки. Один — покойник, второго, «вниз» спустили. Это два человека… В смысле — бывших…

Через две недели — третий труп. Со скалы сорвался. Повыпендриваться захотел: «Я на пятые этажи по водосточным трубам скок лепил, а вы мне страховку суете!..»

Результат — кровавый мешок с костями.

Через месяц застрелился пацан по кличке Тяпа.

На воле классным «щипачом» был! Выше — некуда. Прямо народный артист.

Пел законно: «Как умру, похоронят, похоронят меня, и никто-о-о не узнает, где могилка моя-а-а…» Вот уж точно-то.

Стрелялся Тяпа из «шмайсера». Полбашки как не бывало.

Очень многих потом тошнило. Хотя все вроде бы были «битыми», «медякованными» дальше некуда, навидались всякого, да и сами черт-те в чем поучаствовали, а вот как увидели Тяпины мозги на нижних ветках толстой ели, под которой вечерами собирались покурить, похвастать, так многим невмоготу стало. Блевали, как отравленные.

• Предыдущая
• 43/98
• Следующая