Двухместное купе - Кунин Владимир Владимирович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/77
• Следующая

За одним столиком, у самой стойки бара, сидел Лешка. Пил чай с лимоном, ел горячий бутерброд.

Фрау Френкель мыла пивные стаканы, а сам Френкель протирал их несвежим полотенцем.

— А куда ты дел Гришу? — спросила у Лешки фрау Френкель.

— Он привез меня к вам и поехал отдавать машину. Вот-вот появится...

— Я так и не понял, — сказал Френкель, — почему этот посольский тип дал вам всего пять дней?

— Вообще-то он разговаривал с Гришкой... Но, как потом я выяснил уже по дороге, этот тип в воскресенье улетает в Москву, в отпуск...

Распахнулась дверь кафе, и появился Гриша Гаврилиди.

Еще не переступив порога, он тут же заорал:

— Нема! Дай десять тысяч! Через год отдам с хорошими процентами!..

— Мишугинэ... — Нема грустно просмотрел стакан на свет. — Тебе перевести на греческий?

— Не надо. Я ж грек, но с-под Одессы.

Фрау Френкель принесла Грише тарелку с горячим бутербродом и чай.

— Ну, уже садись, садись, я тебе говорю, — сказала фрау Френкель.

— Нема! — заорал Гриша. — А в счет взаимных расчетов сто грамм можно налить?

— Босяк... — сказал Френкель и повернулся к жене: — Налей ему и запиши за ним.

— У тебя же еще до черта Лориных денег... — прошептал Лешка. — На кой тебе долги на запись?

— Лорины деньги — это Лорины деньги. И тратить их на свою поддачу я не имею права, — тихо ответил ему Гриша.

— Слушай, Гаврилиди, я уже пытался выяснить у Леши: почему вам так мало дали времени, чтобы собрать эти деньги? Эти паршивые десять тысяч? Но я так и не понял... — сказал Френкель Грише.

— Потому, что этот посольский хрен моржовый в воскресенье улетает в отпуск, в Москву. И эти десять штук для него — как бы подъемные и отпускные.

— Он так и сказал? — спросила фрау Френкель, ставя перед Гришей сто граммов водки в крохотном графинчике.

— Он сказал про воскресенье, про Москву, про отпуск и про десять тысяч. Остальное было нетрудно додумать...

Гриша вылил из графинчика всю водку в стакан, залпом выпил ее и снова попросил у Френкеля:

— Дай на один год десять тысяч, Немка! Расписку напишу...

— Псих... — печально констатировал Френкель. — Чего же ты не попросил у меня раньше, когда я заведовал закрытой столовой при мариупольском горисполкоме?

— А ты бы дал?

— Честно? Вряд ли.

— А тогда было? — спросил Гриша.

— О чем ты говоришь?! — трагически воскликнул Френкель.

— Так на кой хрен тебе нужна была эта эмиграция?

— Я знаю?.. — вздохнул Нема Френкель.

А фрау Френкель, споласкивая посуду в тазу, тихо заплакала.

— Аллес кляр, — пробормотал Гриша. — С вами все ясно...

Поздно ночью усталые и измученные Лешка и Гриша еле шли по пустынному спящему городу.

— Знаешь, — негромко говорил Лешка, — я после вчерашнего разговора с мамой так и вижу лицо умирающего дедушки... Толика под конвоем вижу. Плачущих маму, бабушку... Растерянного папу... Вижу нашу полутемную квартиру на первом этаже, мой институт на Моховой, напротив — брянцевский ТЮЗ с открытой сценой, пустой зал с полукруглым амфитеатром... А в последнем ряду один-одинешенек сидит мертвый дядя Ваня Лепехин...

— Нормально, Леха. Я бы удивился, если бы ты сейчас думал о чем-нибудь другом, — сказал Гриша. — А у меня в башке крутятся всякие комбинации — где эти вонючие десять штук достать?.. Вплоть до ограбления ихней сберкассы!..

— Тебе так понравилась цивилизованная тюрьма? — спросил Лешка.

— Может, у Ларисы Васильевны попросить? А я буду ей потом частями отдавать... — спросил Гриша.

— Лори вернется только через две недели. А деньги нужны через пять... нет, уже через четыре дня...

Прошли молча еще немного, и Гриша спросил:

— Это верно, что Лори предлагала тебе работу актера за большие бабки? Ты намекал, когда мы в Бонн ехали... Можно было бы тебе несколько месяцев там поработать, подкопить деньжат и снова в посольство сунуться. А, Леха? Она действительно предлагала тебе это?

— Да.

— Ну и что же ты?

— Да так... Отказался.

— Почему?! — Гриша был искренне удивлен.

— Как тебе сказать?.. Ну, как если бы балерину заставили петь арию Каварадосси.

— «О, никогда я так не жаждал жизни!..» — тут же спел Гриша.

— Правильно. Молодец. А теперь сразу же станцуй партию принца Зигфрида, — предложил Лешка.

— Но это же разные вещи! В смысле — жанры...

— Вот я так и сказал.

— А что нужно было делать-то? — не унимался Гриша.

— Что-что!.. — разозлился Лешка. — Трахаться за деньги! Вот что! Причем — ежедневно.

— Елки-палки! — воскликнул Гриша. — Где же столько денег взять? За полста марок тебе только минет отстрочат, а потрахаться по-настоящему — меньше стольника и не суйся! Я уж приценивался как-то...

— Ты не понял, — сказал ему Лешка. — Это не ты должен платить. Это тебе платить будут. Мужику.

— А нам-то за что?

— Ты порнуху когда-нибудь смотрел?

— А то! Я раз даже видел, как у нас в Николаеве кино снимали... Не порнуху — нормальное. Так там вокруг такая мишпоха! Всякие кинооператоры, осветители, режиссеры, мать их за ногу!.. Да у меня при посторонних и в жизни не встанет! — сказал Гриша.

— Вот за это и деньги платят. Чтобы по команде вскакивал!

— Кошмар! — ужаснулся Гриша. — А если баба не того... Ну, не нравится, предположим.

— Тебя что, жениться на ней нанимают?! — разозлился Лешка. — Тебе платят за то, чтобы ты трахал ее! Остальное — твои проблемы. Но ты, Гриша, можешь не переживать. Тебя в этот бизнес все равно не возьмут.

— Эт-т-то еще почему?! — оскорбился Гриша.

— Размер, — коротко и спокойно произнес Лешка.

— Какой еще размер?! — Гриша был совсем ошарашен.

— Не впечатляющий.

Гриша чуть не заплакал:

— Откуда ты знаешь, засранец?

— Помнишь, на заправке в туалет ходили? Там и видел.

— Ты же серый, как штаны пожарного! Ты такой вид члена, как «нутрячок», знаешь? — Гриша даже задохнулся от злости.

— Нет, а что это?

— А то, что, когда он в спокойном состоянии, он действительно кажется маленьким... Еле выглядывает. А в возбужденном — изнутри вылезает на восемнадцать с половиной!..

— Чего — восемнадцать с половиной?

— Сантиметров, дубина!!!

— Не свисти.

Гриша хищно оглядел пустынную улицу, уставленную спящими автомобилями:

— Эх, жалко, завестись не на кого! Я бы тебе показал, мудила...

Но Лешка всего этого уже не слышал... Он шел, не разбирая дороги, уставившись пустыми глазами в никуда...

Гриша все еще продолжал что-то беззвучно говорить, но Лешка был словно в состоянии прострации...

— Что с тобой, Леха?.. — тревожно спросил его Гриша и подхватил под руку.

Лешка очнулся, сказал тихо и безнадежно:

— Знаешь... я никогда не был близок своему младшему брату Толику-Натанчику... А в тюрьме он мне как-то приснился, и я все понял! Оказывается, я ему всегда завидовал!.. Глупо, конечно. Но в нем, даже в маленьком, было то, чего не было у меня, — он всегда мог пойти против течения и совершить Поступок!.. Как бы этот Поступок ни выглядел... Потом были милиция, мамины слезы, папины неприятности на работе, бабулины сердечные приступы... Дедушка, весь в орденах и медалях, начинал бегать по знакомым генералам... Один я оставался в стороне. От нелюбви и зависти... Ах, если бы мне, как актеру, хоть однажды ощутить ту популярность и почтение, которые Толик-Натанчик имел в своей жестокой детской спортивно-хулиганской компашке!.. Один раз я попытался совершить Поступок и пойти против течения. А меня как дерьмо снесло вниз по течению. Поступок обернулся безысходным фарсом. И вот я здесь... Не достать нам эти десять тысяч, Гриша. Никогда я уже не увижу ни Толика-Натанчика, ни папу, ни маму, ни бабушку... На мне одном лежит крест вины перед ними. И перед мертвым дедом, перед покойным дядей Ваней Лепехиным. Сколько я этот крест еще смогу носить на себе? Если у меня и сейчас-то уже сил нету...

• Предыдущая
• 40/77
• Следующая