Виноградник Ярраби - Иден Дороти - Страница 56
- Предыдущая
- 56/96
- Следующая
Она не испытывала ни малейшего смущения, когда он попросил приготовить для него отдельную комнату. Ей было совершенно безразлично, что подумали в связи с этим слуги. Наконец-то большая французская кровать оказалась полностью в ее распоряжении. Юджиния бездумно опустилась на свое удобное ложе.
«Ты просишь меня рассказать о проделках Кристофера. Должна с сожалением сообщить, что он страшно избаловался после того, как малютка оставила нас, и пока еще продолжает шалить и не слушаться. Его отец временно забыл о своем намерении взять мальчика в руки, потому что занят посвящением одного из своих новых работников в тайны виноделия. Работник этот, разумеется, один из тех ссыльных, которых английское правительство упорно продолжает сюда отправлять.
Впрочем, надо быть справедливой и признать, что этот парень лучше большинства своих сотоварищей. Гилберт утверждает, что он честен, но даже если бы он не был честен, его интерес к виноделию перекрыл бы множество самых разных грехов. Не знаю, что будет с отцом Кита, если ребенок, став взрослым, будет питать такое же отвращение к вину, какое питаю к нему сейчас я...»
Зима выдалась удивительно мягкая. Морозы, не успев начаться, прекратились. Желтая акация расцвела, из красной почвы Ярраби пробились зеленые стрелки — стебельки впервые появившихся здесь нарциссов. Свежее сверкающее утро было неизменно заполнено какофонией птичьих голосов. На ивах, росших возле реки, проглянули листочки. Наступил жаркий день, когда на залитой солнцем веранде появилась первая ящерица. Для Юджинии это было сигналом, говорившим о том, что пора снова доставать зонтик для защиты от солнца.
Но дни все еще тянулись томительно долго. Юджиния сшила маленькие курточки для Кита, потому что скоро с него должны были снять его детские юбочки, а затем, подавив в себе враждебное чувство, с большим тщанием вышила муслиновое платье с цветочками для Рози. Из Англии прибывало все больше товаров — на судах, совершающих теперь регулярные рейсы в Австралию. В магазинах тканей и галантереи в Парраматте можно было купить множество самых различных вещей. Юджиния ездила в город на двуколке и закупала клубки разноцветных шелковых ниток для своих гобеленов, ленты, чтобы оживить старую шляпку, сапожки на пуговицах и матросские шапочки для Кита, отрез лилового батиста для нового платья...
Покончив покупки, она посещала знакомых или присутствовала на заседании благотворительной организации «Женское общество милосердия Парраматты». Жители привыкли видеть ее едущей по пыльной улице: гордо выпрямленные плечики, ленты шляпки крепко завязаны под подбородком, руки в перчатках легко держат вожжи. Ее служанка Джейн так и не перестала тосковать по Англии и в конце концов решила вернуться домой вместе с направлявшимся в Лондон семейством. Поэтому госпожу во время поездок сопровождали Фиби и Эллен, располагавшиеся на заднем сиденье. Иногда рядом с ней на облучке пристраивался ее сынок, красивый маленький мальчик, старающийся обеими руками удержать на голове соломенную панаму.
Вновь прибывших из метрополии молодых девушек, искавших подходящее место работы, поначалу отпугивали гордая осанка миссис Мэссинхэм и ее серьезные испытующие глаза. Однако ее мягкий, согретый сочувствием голос оказывал на них такое действие, что в конце концов они выкладывали ей все свои страхи и невзгоды. Большинство девушек стремились получить место в большом доме в Ярраби. Те из них, до кого доходили сплетни, что в Ярраби не все ладно и что хозяин не вхож в спальню хозяйки, отказывались этому верить или же считали, что уж если это действительно так, то виноват сам мистер Мэссинхэм. Миссис Мэссинхэм такая милая, такая добрая, такая ласковая!
И столько часов проводит за своим письменным столом... Между тем весенние дни становились все длиннее и теплее, а всякому терпению приходит когда-нибудь конец. Во всяком случае, это было справедливо по отношению к такому нетерпеливому человеку, как Гилберт Мэссинхэм.
Он выбрал вечер, когда Юджиния показалась ему веселее, чем обычно, и более доброжелательной. Ему не хотелось нарваться на новый суровый отпор, но за обедом она смеялась, а глаза оживленно блестели.
Он никогда не сохранял так долго верность одной женщине, почти не получая за это вознаграждения. И, конечно, Гилберт не ожидал, что при здоровой жене ему придется блюсти обет безбрачия.
Дайте ей время, говорил Фил Ноукс. Ну вот, он дал ей достаточно времени. Наступила весна, и он не собирался и далее проявлять терпение.
— Вы давно уже не пели, милочка, — сказал он.
— Нет подходящего настроения.
— Начните, и оно появится. Я соскучился по вашему пению.
— И я тоже, — промямлила миссис Эшбертон, глубоко утонувшая в кресле. Она, как обычно, плотно пообедала, изрядно выпила и теперь подремывала. Красно-коричневое атласное платье было точно такого же цвета, как и ее лицо.
— Нельзя горевать вечно, — сказал Гилберт.
— Единственный способ перестать горевать — снова заполнить колыбель, — заметила миссис Эшбертон. — Не пойму, почему вы так долго это откладываете.
Юджиния уже сделала было нерешительное движение в направлении рояля, но, услышав реплику миссис Эшбертон, остановилась и каким-то отсутствующим тоном, будто она говорит во сне, а не наяву (за последнее время такая манера стала для нее обычной), заявила, что ей очень жаль, что сегодня она петь не может: ей надо закончить кое-какие письма, чтобы они попали вовремя к отправке очередной почты в Англию.
С этими словами Юджиния направилась в свою маленькую гостиную и прикрыла за собой дверь.
— Ах ты, господи! Кончится тем, что у нее начнется мания, — сказала миссис Эшбертон, возводя очи к потолку.
Гилберт несколько минут походил взад-вперед, затем, по-видимому приняв какое-то решение, подошел к двери гостиной и широко распахнул ее. Он не был пьян, но выпил больше обычного, чтобы придать убедительности своим речам.
Поглощенная письмом, Юджиния не слышала, как он вошел.
У нее был четкий размашистый почерк. Слова «любовь моя» в верхней части странички почтовой бумаги виднелись совершенно отчетливо.
Гилберт протянул руку и выхватил листок. Юджиния вскрикнула от неожиданности, а потом застыла.
— «Любовь моя», — прочел вслух Гилберт. — Интересно, к кому это вы так интимно обращаетесь?
— Гилберт, вы ведете себя непростительно! Это моя личная корреспонденция.
— Настолько личная?
— Любая корреспонденция — дело личное. Мне бы никогда в голову не пришло читать ваши письма.
Гилберт поднес бумагу к свече и хмурился по поводу прочитанного.
— Если бы я написал письмо вроде этого, вы бы имели полное право его прочесть. — Он начал читать вслух с еле сдерживаемым возмущением: — «Любовь моя! Прошло уже почти три месяца, с тех пор как я получила от вас последнюю весточку. Видите, я, как всегда, считаю каждую неделю, каждый день. Ваши письма для меня — настоящий живительный источник. Иногда мне кажется, что без них...»
— Гилберт, прекратите! — звенящим голосом произнесла Юджиния.
— Что, вам кажется, может произойти без них? — с любопытством спросил Гилберт. — Ну-ка, скажите мне.
Юджиния вскочила. Кресло за ее спиной перевернулось и грохнулось на пол. Пламя свечи начало выплясывать какой-то дикий танец.
— Я нахожу это недопустимым вмешательством в чужие дела.
— Но не можете же вы продолжать запираться ото всех, как по-вашему — это допустимо? Сначала у себя в спальне, теперь в гостиной. Может, скоро мне вообще не найдется места в моем собственном доме? А теперь скажите мне, — тон его был безапелляционным и жестким, — кому адресовано это письмо?
— Разумеется, моей сестре. Вы знаете, что я регулярно пишу Саре.
— Слово «регулярно» — явное преуменьшение. Вы сидите за этим проклятым столом все время и изливаете ей свою душу! Или кому-то другому. И мне крайне трудно поверить, чтобы вы называли свою сестру «любовь моя»... Не слишком ли это, даже учитывая родственную привязанность? Ко мне вы никогда так не обращаетесь.
- Предыдущая
- 56/96
- Следующая
