Срочно нужен герцог (Срочно разыскивается герцог) - Брэдли Селеста - Страница 62

Стикли фыркнул. Великосветских распутников он презирал. Тем более незаконнорожденных. Особенно тех, кто пытается соблазнять молоденьких дам.

— Пусть так и сидит под замком. А потом, когда мы сюда вернемся, пошлем анонимную записку в соседнюю деревню. И его выпустят.

Как только мисс Милбери выйдет замуж за милого, порядочного джентльмена!

Вот уже несколько часов сверху не доносилось ни звука. А затем Рейф услышал шаги. Кажется, те люди куда-то ушли — вместе, что никогда раньше с ними не случалось. Обычно, если один из них уходил, другой оставался его сторожить. Что бы это могло значить?

Рейф поднял с пола кирпич и со всей силы швырнул его в старую дверь погреба. На грохот никто не отозвался. Тогда Рейф снова поднял кирпич и стал что было мочи стучать им по двери. Никто не откликнулся. Убедившись, что в доме в самом деле никого нет, Рейф поднатужился и выбил дверь ногой.

Через мгновение он уже был в хижине. Первое, что попалось Рейфу на глаза, была газета, развернутая на столе. Его взгляд сам собой упал на первые строчки: «Ну что, дорогие наши читатели, похоже, что бракосочетание, обещающее стать главным событием нынешнего лондонского сезона, снова на повестке дня! Красавец Брукхевен и миловидная Серая Мышка вовсю готовятся к свадебному торжеству…» Рейф схватил газету и прочел заметку до конца.

О нет! О Господи, нет! Только не это!

Феба!

Как она могла?! Разве она не знает, как он ее любит? Разве она не знает, что он этого не переживет?

Рейф скомкал газету. Так, значит, Феба в конце концов сделала свой выбор…

Разве он имеет право роптать, если это ее решение?

Ну что ж, Колдер — хороший человек. И он его брат. Он заслуживает права быть счастливым. Разве может Рейф желать ему зла? Сам бы Колдер скорее всего никогда бы так с ним не поступил.

Рейф не мог заставить себя ненавидеть Колдера и Фебу.

Но каково ему будет — из месяца в месяц, из года в год видеть их счастливые лицаи счастливые лица их детей! Он будет сидеть за общим семейным столом. И он никогда не заведет собственную семью. Никогда.

Нет. Лучше он поедет в Йоханнесбург и станет плантатором… Взгляд Рейфа упал на лист бумаги на столе.

«Моя дорогая мисс Милбери…»

Странно… Что это?

«Моя дорогая мисс Милбери, сожалею, что не могу выполнить свое обещание. Я не мог сообщить вам лично…» В чем дело? Знакомый почерк. Он так похож на его собственный. Только это писал не он. «Это подделка!» — осенило его.

Рейф перевел взгляд на газету.

— Господи Боже!

Его похитители по какой-то неизвестной причине постарались убедить Фебу, что он решил с ней порвать после того, как…

О Боже! Как, должно быть, она страдает! Она чувствует, что ее предали и покинули. Она подумала, что с ней повторилось то же самое, что и в юности, нет ничего удивительного, что она вернулась к Колдеру.

Свадьба!

Рейф снова бережно расправил скомканную газету. Дата! Там должна быть указана дата бракосочетания.

Вот она — двенадцатое мая… А сегодня какое число? Десятое? Или одиннадцатое?

Рейф сунул в карман черновик письма и газету и бросился вон из хижины.

Скорее в Лондон.

«Феба! Ну пожалуйста, Феба, дождись меня!»

День свадьбы неумолимо приближался. Когда Феба об этом думала, ее сердце сжималось.

Каждую ночь она лежала в постели без сна и думала о том, что ее ждет. Не совершает ли она ошибки, выходя замуж за Брукхевена? Не обрекает ли себя на несчастье? А что, если она уже никогда больше не сможет никого полюбить? А если нет любви, ради чего тогда жить? Ради чего дышать, пить, есть и спать? Ради чего просыпаться по утрам?

Наверное, жить без Рейфа ей будут помогать воспоминания. Прекрасные воспоминания, которые навсегда останутся с ней. Она не жалеет о том, что любила. Ну и пусть, что ее избранником оказался человек недостойный. Но сейчас она даже думать не хочет о том, что когда-нибудь сможет полюбить другого.

Феба молча стояла у окна и смотрела в сад, утопающий в зелени.

Размышляя о предстоящем замужестве, она пришла к выводу, что только Брукхевен сможет дать ей ту защищенность, в которой она так нуждается. Никто больше не посмеет ею торговать. Никто не отвергнет ее и не выбросит, как надоевшую игрушку.

Она сама будет решать свою судьбу.

Когда горничная Патриция помогла ей одеться и уложить волосы, Феба велела ей заняться Софи. Фебе нужно было побыть немного наедине с собой и со своими мыслями. Она находилась на грани отчаяния и чувствовала себя загнанной в угол.

Ждали приезда викария, и от этого Феба еще сильнее впала в уныние.

Вот ее отец появился на пороге — в своей обычной черной сутане, с наглухо завязанным галстуком на шее. Глядя на его одежду, можно было бы подумать, что викарий собрался на похороны, а не на свадьбу.

Хотя какая это свадьба? Если уж на то пошло, этот пышный свадебный наряд казался Фебе сегодня неуместным. Ей следовало бы носить траур. Траур по своей любви и разбитым мечтам. Черное больше соответствовало бы ее мрачному настроению. Она отвернулась и посмотрела в окно.

— Один раз я чуть не убил человека, — неожиданно сказал викарий.

Феба вздрогнула и удивленно повернула голову.

— Это один из ухажеров твоей матери. Он был моим соперником. Я так на него разозлился, что пустил в ход кулаки и так разошелся, что чуть его не убил, — медленно проговорил викарий, задумчиво глядя в окно.

О Господи, неужели это правда? Или он лжет? Но викарий никогда, никогда не лгал. Хотя и правду тоже не говорил.

— Я и сам не знаю, что на меня нашло. Если рассудить здраво, он не сказал мне ничего ужасного. Что-то насчет моего щенячьего восторга при виде Одри, твоей матери. И насчет моей собачьей преданности ей. А я отчего-то взорвался, ударил его, повалил его на землю и избил.

Феба увидела, что у отца дрожат руки.

— Разумеется, парень был прав: я с самого первого дня встречи с Одри влюбился в твою мать без памяти. И больше никогда ни на кого не смотрел. Я помню тот день, когда впервые взял ее за руку. И с тех пор стал как помешанный. У меня было такое чувство, что стоит ей уйти, я перестану дышать — как будто она стала для меня воздухом.

«Мне это знакомо. О Господи, как же мне это хорошо знакомо!»

— Моя безумная страсть испугала Одри, и она дала мне от ворот поворот. А я на коленях умолял ее не прогонять меня… Но она была непреклонна. Сказала, чтобы я уходил и вернулся, только когда научусь держать себя в руках.

Викарий отвернулся от окна. Он тяжело вздохнул и отряхнул одежду. А затем посмотрел на Фебу.

— И я решил стал священнослужителем, — просто сказал он, словно это было само собой разумеющимся делом. — Я хотел, чтобы молитвы научили меня выдержке, помогли мне обуздать мой нрав и избавиться от вспыльчивости. Я решил посвятить себя Богу и помогать всем людям, чтобы искупить свою вину за то, что однажды не сдержался и проявил насилие. А когда я завершил обучение, меня послали в церковный приход Торнхолда. Я отправил Одри весточку, в которой рассказал о том, что стал совершенно другим человеком и теперь по-другому смотрю на жизнь. Она ответила мне запиской, в которой было только одно слово: «Да».

В горле у Фебы встал комок. Она смотрела на своего отца и не узнавала его. Феба привыкла считать его холодным человеком, которому неведомы сильные эмоции. Неужели все это время ее отец прятал за маской сдержанности чувствительную и пылкую душу?

— Папа, я…

Викарий не дал Фебе закончить.

— Я только по одной причине тебе этого не рассказывал: я хотел тебя защитить. Ты похожа на меня: у тебя горячая голова. Ты тоже от природы склонна к опрометчивым поступкам, и тебе нести этот крест всю жизнь. Я понял это, когда тебе было пятнадцать лет, и испугался за тебя. Я корил сам себя. А теперь… — Он попытался улыбнуться, но это у него плохо получилось. — Теперь я знаю, что зря боялся за тебя и напрасно себя обвинял. У тебя сильный характер. Сильнее, чем у меня был в твоем возрасте.