Рукопашная с купидоном - Куликова Галина Михайловна - Страница 48

• Предыдущая
• 48/62
• Следующая

– На что это вы намекаете?

– Я ни на что не намекаю, я говорю прямо. Ника могла познакомиться в аэропорту с кем-нибудь еще. После того, как мы с господином Мегхани уехали. Или до того. На мой взгляд, она не торопилась убраться оттуда. Что довольно странно, потому что после долгого перелета всегда хочется вырваться в город. И отдохнуть тоже хочется.

– Ну, хорошо. Допустим, она познакомилась с кем-то еще. Милиция должна была выяснить это. Ее же видели с вами и с вашим индусом. Значит, и с тем, вторым, должны были видеть.

– Необязательно, – возразила Лайма. – Господин Мегхани не замышлял ничего плохого, поэтому не прятался. А настоящий преступник знал, что ему нельзя светиться. Он мог заговорить с Никой так, что никто не обратил на него внимания. В очереди за багажом, возле расписания, на стоянке такси.

– Ну, хорошо. Допустим, индус ни при чем. А теперь признайтесь: что вас так поразило в рассказе метрдотеля? Вы вышли из ресторана сама не своя. Я болтался поблизости, но вы на меня даже не взглянули.

– Поразило? Да все поразило, – соврала Лайма.

На самом деле ее поразило совпадение деталей в истории исчезновения Ники Елецковой и Сони Кисличенко. Но она не была готова к тому, чтобы выложить Геннадию правду. Если рассказать ему про Соню, он захочет влезть и в то дело тоже, и тогда неминуемо столкнется с Болотовым или с группой «У». Она не могла этого допустить.

– Меня поразило, что Ника вышла из гостиницы без шарфа, а вернулась в шарфе. То есть она повязала его в машине.

– Я знаю про шарф, – кивнул Шаталов. – Вероятно, он принадлежал ей. Перед выходом из гостиницы она сунула его в карман, потому что опаздывала. А когда вышла из машины, надела.

– А я думаю, что у нее никогда не было желто-черного шарфа в гардеробе, – возразила Лайма. – И вы, кстати, легко можете это выяснить. Позвоните ее родным и спросите.

– А если она купила его в Египте?

– Можете быть уверены – не купила. Шарф подарил ей тот тип, что сидел в машине.

– С чего вы взяли?

– Я предполагаю. Если женщина собирается надеть к костюму шарф, она делает это сразу, перед зеркалом, заметьте. А что вам известно про автомобиль?

– Почти ничего. Он большой, белый, с затемненными стеклами. Свидетельницы не смогли определить марку даже приблизительно.

– Да разве его марка может что-нибудь нам дать? – удивилась Лайма. – Наверняка она ходовая, не будет же милиция проверять все белые машины в городе.

– Почему бы нет? Я сам стал бы проверять. Но информации слишком мало.

Лайма доела рыбу, вкуса которой не почувствовала, и запила ее чашкой кофе. Что еще она может спросить у Шаталова? Так сразу и не сообразишь.

– Вы оставите мне номер своего телефона? – поинтересовалась она. – На всякий случай. Вдруг что случится? Обменяемся информацией.

И сердце у нее застыло в ожидании, как будто они встретились на дискотеке и теперь могут расстаться навсегда.

– Конечно, оставлю. А вы оставите мне свой.

– С одним условием. – Лайма посмотрела на него проникновенно. – Вы не сдадите меня милиции.

– Но они потратят на вашего индуса столько сил!

– Не волнуйтесь за милицию. Там работают не идиоты, они начнут разрабатывать разные версии. В конце концов я сделаю анонимный звонок и скажу, что у Мегхани есть алиби и он предоставит его, когда настоящий преступник будет найден.

– Боже, какие сложности!

Лайма заставила себя подняться. Та нога, которая пострадала во время борьбы в машине, неловко подвернулась. Она схватилась за край стола и скривилась от боли.

– Это преступление – ходить на таких «шпильках», – пробурчал Шаталов, которому ни за что не хотелось признавать, будто он и в самом деле ей что-то там повредил.

– Я надеваю «шпильки» только для дела: когда собираюсь кого-нибудь охмурить. Высокие каблуки – это именно то, что пробуждает в мужчинах низменные инстинкты.

– Вот моя визитка. – Шаталов достал из нагрудного кармана лощеный прямоугольник.

– А мой телефон запишите куда-нибудь.

Лайма быстро продиктовала цифры. Он достал блокнот, зафиксировал номер и приписал внизу: «Ольга Удальцова». Лайме стало грустно. Ну вот, он даже не узнает ее настоящего имени. Но другого выхода нет. Она не станет засвечивать свою настоящую жизнь. Она еще собирается в нее вернуться.

Они вышли из ресторанчика в душную ночь, и Шаталов вынужден был взять Лайму под руку, потому что она сильно хромала.

– Пожалуй, мне стоит отвезти вас домой, – решил он.

– Я еду не домой.

– Тогда я отвезу вас не домой.

– Это слишком далеко даже для вашего благородства.

Она сильнее оперлась о его руку. Ее локоть был таким гладким и горячим, что у него раскалились подушечки пальцев. Лайма охнула, и он поддержал ее за талию. Она немедленно напряглась и почти тотчас расслабилась, как кошка, которую погладил незнакомец.

– Как же вы поведете машину? – спросил он и быстро откашлялся, почувствовав, что голос сел.

– Я сниму туфли.

В переулке никого не было, и грустные фонари еле-еле цедили свет, словно дремали на своей верхотуре. Шаталов подвел Лайму к ее машине и глупо заметил:

– Вот мы и пришли.

Они остановились и одновременно повернулись друг к другу лицом. У Лаймы появилось ощущение, что она внезапно помолодела лет на пятнадцать. Она – совсем девчонка, влюбленная до головокружения, до истерики, до мурашек по коже, до ночных побегов из дому.

– Геннадий, – сказала она задушенным голосом.

– Да?

Он придвинулся совсем близко и сильно и часто дышал, словно только что вынырнул из воды.

– Поцелуйте меня.

Он выпустил воздух через плотно сжатые зубы.

– Вы уверены, что вам это надо?

Лайма потянулась и обняла его за шею.

– Мне надо.

Он хотел сказать – черт с вами, поцелую, но вы не должны думать, что это всерьез. Я поцелую и уеду, потому что по горло сыт алчными и сладкими женщинами. Я поцелую вас просто потому, что вы так сильно этого хотите. Я доставлю вам удовольствие.

Но ничего не сказал, а обхватил ладонью ее затылок и наклонил голову. Ее руки оказались между ними, и она сильно надавила ему на грудь, как будто отталкивала. Мелькнули широко открытые глаза, полыхнувшие ведьминым костром. Влажные разомкнутые губы показали краешек зубов, словно в приоткрытом пиратском сундуке матово блеснули жемчужины.

На вкус она оказалась совсем не сладкой. Капля горькой миндальной эссенции, добавленная в коньяк. Рот пылал, словно его сначала обожгли, а потом залили ароматным маслом. Внутри этого огненного удовольствия возник и окреп яростный вихрь, который ударил ему в голову.

Она оторвалась от него, глубоко вздохнула и сказала:

– Как хорошо, что вы напали на меня сегодня.

Села в машину, завела мотор и поехала прочь. Он стоял посреди дороги, засунув руки в карманы, и провожал ее сосредоточенным взглядом.

Вместо того чтобы ехать в Тарасовку, Лайма отправилась домой. Вошла в пустую, задохнувшуюся от духоты, измученную дневным солнцем квартиру, скинула туфли, швырнула сумочку в кресло, распахнула окно и упала животом на постель – руки и ноги в разные стороны. Ей хотелось плакать и смеяться одновременно. Смеяться как-то не получилось, а слезы хлынули сами. Все это время она загоняла поглубже внутрь боль потери. Она потеряла Соню, конечно, потеряла. И Ника Елецкова – такая молодая, такая живая – никогда не вернется к маленькому мальчику, который ждет ее под Ярославлем.

Лайма заснула, всхлипывая. Усталость утянула ее на дно глубокого колодца, из которого она вынырнула через несколько часов, на рассвете. Подсознательно она была настроена на Бондопаддхая, как чуткий радар на вражеский самолет. Ей нужно появиться в Тарасовке к утру, и странно, что никто из ее команды не позвонил и не поинтересовался, куда она делась.

Она достала свой секретный мобильный, но потом снова спрятала обратно. Наверняка они спят, оставив часового, и ее звонок никого не обрадует. «Поеду так, – решила Лайма. – Если бы группа переместилась в другое место, меня бы поставили в известность».

• Предыдущая
• 48/62
• Следующая