Рукопашная с купидоном - Куликова Галина Михайловна - Страница 37

• Предыдущая
• 37/62
• Следующая

– Кто-нибудь умеет раздвигать занавес? – испугалась Лайма, прижав книжку к животу.

– Мне это раз плюнуть, – успокоил Корнеев. – Я открываю занавес, и ты выходишь.

Он действительно быстро выполнил обещанное, и метры малинового плюша с приятным стрекотом начали расползаться по сторонам, обнажив пустую сцену. Сцена, к счастью, была освещена, и в зале горели светильники на стенах.

– Свет! – ахнула Лайма. – Надо погасить свет в зале.

– И так сойдет, – махнул рукой Медведь. – Это ж Театр абсурда, тут что угодно можно выкаблучивать.

– Вы вот что. Вы мне с Корнеевым реплики подавайте, – зачастила Лайма, которая испытывала подлинный ужас. В животе у нее от этого происходили бурные сражения. – Я как будто Элоиза, запомнили? Пока пророк будет в грудь воздух набирать, вы спрашивайте: «Элоиза, а как ты думаешь, пойдет сегодня дождь?» Ну и всякую подобную же чепуху. А я как-нибудь выкручусь.

– Пошла! – скомандовал Медведь, заступив дорогу Бондопаддхаю, который от нетерпения приплясывал на месте. – Минуточку, маэстро. Сейчас дело дойдет и до вас.

Завидев Лайму в белом халате, зал зааплодировал. Просеменив на середину сцены, она тоненько прокашлялась и сделала вдох, но вместо того, чтобы что-нибудь сказать, замерла в неподвижности. Она не знала, что говорить. Какие-то простые слова у нее были заготовлены, но в тот момент, когда десятки глаз уставились на нее, причем Лайма видела каждого зрителя очень отчетливо, потому что зал был освещен приглушенным светом, все вылетело у нее из головы. Повисла трагическая пауза... И тут из-за сцены раздался голос Корнеева, громко провывший:

– Элоиза! Кто войдет сюда после смерти?

Лайма вздрогнула, сделала выдох и радостно сообщила:

– Нанак Бондопаддхай! – И захлопала в ладоши.

Зал тоже неуверенно захлопал, но когда на сцену выплыл вышеозначенный гражданин, захлопал в три раза громче. Бондопаддхай отлично смотрелся в свете рампы, и на лице у него застыло выражение монаршего величия. Лайма решила, что он вполне тянет на роль принца Маргиона, и с подобострастной миной обратилась к нему:

– Принц, вы так долго обдумывали свою речь. Говорите, подданные ждут!

Она поклонилась, разведя руки в стороны. Томик Мольера едва не выскользнул из потных пальцев. Ни о чем не подозревающий Бондопаддхай самостоятельно выдвинулся на самый край сцены, сложил руки перед собой и заговорил. Его плавная речь полилась, словно медовая река. Лайма, с глупой улыбкой наблюдавшая за залом, поняла, что многие зрители, в какой-то мере владеющие английским, напряженно вслушиваются, пытаясь понять хоть что-нибудь. Наконец пророк сделал паузу и выжидательно посмотрел на нее.

– Э-э-э, – пробормотала переводчица. Потом, не глядя, открыла на середине книжку, которую держала в руке, и зачитала:

– Послушайте, друг мой! Вы нахал, вы человек, с истинной наукой ничего общего не имеющий и подлежащий изгнанию из республики ученых.

Бондопаддхай кивнул и заговорил немного быстрее. Когда он сделал паузу, Лайма продолжила:

– Да, я приведу тебе веские доводы и сошлюсь на Аристотеля, этого философа из философов, в доказательство того, что ты человек невежественный, невежественнейший, невежествующий, изневежествовавшийся и так далее и тому подобное. – Пробежала глазами неподходящий кусок текста и закончила словами: – Я скорей сдохну, чем с тобой соглашусь, и буду отстаивать мое мнение до последней капли чернил.

Между тем Корнеев, который быстрее всех сообразил, что долго такое, с позволения сказать, представление идти не может, перебежал на другую сторону кулис и поманил пальцем Пудумейпиттана. Тот переминался с ноги на ногу, но, заметив, что его зовут, страшно взволновался. Корнеев начал строить ему рожи и загребать руками, изображая, как тот ему нужен. Пудумейпиттан сделал робкий шаг на сцену, и тут Медведь толкнул его мощной рукой между лопаток. Бедняга вылетел на подмостки, растопырив «крылья», словно петух, которого поддели ногой и отшвырнули с дороги.

В этот момент, будто по заказу, откуда-то сверху свалился плохо закрепленный жестяной поднос, исполнявший в театре роль гонга, размером с колесо «КамАЗа», и с невероятным грохотом поскакал по сцене. Бондопаддхай подскочил, обернулся и отпрыгнул в сторону. Лайма тоже отпрыгнула. А вот Пудумейпиттан повел себя, как кот, застигнутый над куском украденного мяса. Он присел, закрыв голову руками, тонко закричал что-то вроде «Ма-у-у!» и вместо того, чтобы пасть на пол и начать биться об него головой, как он это уже проделывал в гостиничном номере, бросился к шторке, служившей в театре задником. Совершил ловкий прыжок, вцепился в ткань пальцами и быстро-быстро полез наверх.

В публике робко засмеялись.

– Вы, вероятно, желаете знать, – поспешно прочитала Лайма, перевернув пару страниц, – являются ли выражения «субстанция» и «акциденция» синонимами «бытия» или же они имеют двойной смысл?

Бондопаддхай, который вряд ли желал знать нечто подобное, с рассерженным лицом продолжал следить за тем, как гигантская жестянка заканчивает посреди сцены свое «дыр-дыр-дыр».

– Ну так как, принц? – повысила голос Лайма. – Как? Считаете?

И, когда он взглянул на нее, еще раз поклонилась. Бондопаддхай вздохнул и, посмотрев на болтающегося между небом и землей помощника, снова повернулся к публике. Зрители взирали на него с доброжелательным вниманием, и он немного оттаял. И снова заговорил. Голос его набирал силу, раскатывался по залу, он взмахивал руками и так увлекся, что забыл про переводчицу окончательно. Поскольку Пудумейпиттан начал подвывать на шторке в глубине сцены, Лайма подошла и дернула за ее край. Помощник неожиданно сорвался и, словно груша, шлепнулся вниз. В публике снова робко засмеялись. Пудумейпиттан поднялся на ноги и, трусливо оглядываясь на хозяина, поскакал за кулисы.

Незадолго до этого через служебный вход в театр проникли две балерины, опоздавшие к началу спектакля. Они ураганом пронеслись к костюмерной, некоторое время возились там, после чего, одетые, как два маленьких лебедя, поспешили к сцене. И здесь наткнулись на Медведя с Корнеевым.

– Когда наш выход? – спросила одна балерина, поправляя волосы.

– Музыка готова? – перебила ее вторая.

– Можете выходить, – разрешил Корнеев, отступая в сторону. – А музыки не будет.

– Так Герман Схлынь решил, – поспешно добавил Медведь. – Он вообще внес в пьесу ряд изменений.

Балерины выглянули на сцену и удивились:

– А что это за артисты?

– Второй состав. Как только я махну рукой, начинайте.

– Но там же еще разговаривают, – попыталась возразить первая. – Это не наш выход.

– Начинайте! – прошипел Медведь. – Иначе вы рассердите Германа. Он сидит в зале и наблюдает за вами. И-и-и... Раз!

Бондопаддхай, грозно насупив брови, рассказывал своим «сторонникам» о вере, об откровениях, о будущих мучениях, уготованных неверующим... И тут на сцену, стуча пуантами, выбежали две балерины в пачках с сосредоточенными лицами. И принялись синхронно подпрыгивать и вертеться, перемещаясь от одного конца сцены к другому. Бондопаддхай, услыхав шум позади себя, обернулся и так откровенно изумился, что в публике засмеялись уже громче.

Лайма открыла заложенную пальцем книгу и прочитала:

– Ах, принц, нынче все перевернулось вверх дном, весь мир окончательно погряз в разврате! Всюду царит чудовищная распущенность – блюстители порядка в нашем государстве должны бы сгореть со стыда оттого, что они терпят это недопустимое и позорное явление.

Балерины продолжали шумно носиться по сцене, словно две большие птицы, попавшие в маленькую комнату. Сделав последнее па, они убежали, оглядываясь через плечо. Бондопаддхай подошел к Лайме и негромко спросил:

– Что это такое?

– Маленькая техническая неувязка, – ответила она тоже шепотом. – Выражение неконтролируемого восторга со стороны верующих. Можете продолжать.

Бондопаддхай несколько секунд глядел на нее холодным взором, но потом совладал с собой и снова обратился к слушателям. Стоило ему повернуться лицом к залу, как на сцену за его спиной вышел Корнеев с мрачным лицом. Остановился, грозно обозрел публику и выставил одну ногу вперед, словно собирался декламировать стихи. Лайма втянула голову в плечи. Корнеев, сопя, снял медицинский халат и бросил его на пол. Потом погладил себя двумя руками по животу и стянул через голову черную футболку – ту самую, в которой похищал убийцу Синякова, с красным сердечком. Грудь у него оказалась волосатая, мускулы рельефные, и по залу пронесся еле слышный выдох.

• Предыдущая
• 37/62
• Следующая