Юрьев день - Куликов Геомар Георгиевич - Страница 17

• Предыдущая
• 17/19
• Следующая

Тренька было вместе с ним. Бабушка остановила:

— Тебе, Тереня, нельзя. Увидят, на псарном дворе оставят.

Вздохнул Тренька, согласился. Охота была раньше времени иод Филькину плеть спину подставлять!

Ушел дед, полезли Треньке в голову мысли одна другой страшнее. Не зря, поди, нагрянули в Осокино царские люди. Отца с дядькой Николой, верно, поймали. Теперь до него, Треньки, добираются, чтобы выдал он тайну серебряных гривен. Место указал. Может, там еще не один пуд серебра спрятан.

Бабушка, заметив Тренькино волнение, спросила:

— Что ты, Тереня? Будто не в себе. Аль захворал опять?

Шмышул Тренька носом, уставился на бабушку испуганно:

— Боюсь, баба. Царевы-то люди, знать, за мной приехали.

— Буде тебе! — воскликнула бабушка, внука к себе прижимая. — По своим господским делам они тут. Нетто мы, люди малые, царю надобны?

Однако видел Тренька, неспокойна бабушка, сама тревожится от невиданного наезда царских слуг.

Сели завтракать, насторожился Тренька. Услышал приближающийся конский топот. Сперва не поверил. Подумал: чудится со страху. Ан топот отчетливее, ближе. Вскочил Тренька.

— Едут! — закричал смятенно. Во двор кинулся.

Схорониться бы надо, а где — неведомо... В погреб? Глядь, один из конных, спешившись, уже отворяет ворота. Как был в одной рубашке, сиганул Тренька через плетень в огород, а из огорода в иоле да прямиком к лесу. Ветки но лицу хлещут, сучья за рубашку хватают, дерут ветхую холстину в клочья. А Тренька летит, ровно заяц из-под борзой. В чащобу забирает, где не достать его конем.

Все кончается на свете. Кончились и Тренькины силы. Замедлил он бег. Потом и вовсе остановился. Дух перевел. Огляделся. Тихо вокруг, только птахи по времени утреннему в отдалении посвистывают на разные голоса. Близких, видать, распугал. Ни копыт конских, ни людского разговору.

«Удрал!» — с облегчением подумал. Повеселел даже.

Только ненадолго. Рваная рубаха по осени поздней нешто одежа?

И опять же: от людей царских спасся, а теперь куда?

Встала перед Тренькой задача не всякому взрослому мужику по разумению. Домой пути нет. В жилую деревню — все одно дознаются и поймают. В лесу оставаться — тоже погибель чистая от холода и голода.

Присел Тренька возле поваленного дерева, в комок сжался. Понимает: пропал ноне вовсе. И помощи ждать неоткуда. От мысли такой невыносимо сделалось. Заскулил по-щенячьи Тренька жалобно и протяжно. И вдруг замер. Рядом будто тявкнул кто-то в ответ. Голову вскинул. Перед ним — Урван, хвостом радостно виляет, повизгивает счастливо. Как же, друга в беде не оставил, нашел!

Заревел Тренька:

— Урванушка, что-о с нами будет-то теперь...

Собачью теплую лохматую шею руками обхватил.

А пес прыгает подле Треньки, хвостом машет, зовет куда-то.

— Глупый, — сказал Тренька, — домой хочешь и того не знаешь, что схватят нас с тобой дома-то!

А тот Треньку аж за штаны легонько зубами ухватил, тянет, просит, чтобы Тренька поверил. За ним последовал.

— Ты бы лучше послушал, не гонится ли кто, — с упреком сказал Тренька.

Урван словно понял Треньку: уши насторожил и тут же хвостом весело замахал.

И не только Урван, друг его, вовсе закоченевший, услышал голос далекий, знакомый — мамкин голос:

— Тере-ня! Тере-ня!

Через самое короткое время был Тренька одет и закутан мамкой, которая и смеялась и плакала от радости:

— Напугал-то как! Переполошил всех.

Однако возвращаться домой Тренька отказался наотрез:

— Нельзя мне, маманя!

— Отчего, Тереня?

— Царевы люди там.

— Успокойся! — Мать Треньку ласково по голове погладила. — На что ты им нужен-то?

— Стало быть, нужен, коли приехали.

Мать подле Треньки на колени опустилась, ему в глаза тревожно заглянула.

— Уж не горячка ли у тебя, что страхи всякие мерещатся? Царевы люди по царевым же делам приехали. Что им до тебя-то? Они земли, поля да леса описывают. Царевы писцы они, те люди.

Не поверил спервоначалу Тренька:

— И про гривны не спрашивали?

— Да они про те гривны и слыхом не слыхивали!

Не без опаски приближался к дому. А ну как царевы люди притворяются, будто земли описывать приехали, а сами только его и ждут?

Напрасны были Тренькины опасения. Никто на него внимания не обратил. Один только из царевых писцов, должно старший, немолодой уже, по-дорожному и буднему одетый, однако в одежду дорогую, заметил:

— Эва, как заяц стреканул! Припадочный, что ли?

На что мамка ответила с почтением:

— Напугалось дитё чужих. Не обессудь, государь!

До самого вечера пробыли царевы люди в деревеньке. С великим тщанием описали все: и сколько земли в пашне лежит, и сколько впусте, и дворов сколько, и люди какие в тех дворах живут. Даже копны сена, что стояли на лугах, пересчитали поштучно.

А для чего все то — неведомо.

Писцы, как прежде приказчик Трофим, допытывались долго, когда и по каким делам уехали дядька Никола с Тренькиным отцом и Митькой. Тоже в сомнении были: не ударились ли крестьяне в бега.

Однако, видя тревогу и беспокойство оставшихся, поверили; коли что и случилось, то скорее беда тому причиной, нежели злой умысел.

Молилась по ночам бабушка, стоя на коленях перед иконами с зажженными лампадками. Ворочался, не спал дед. Плакала втихомолку мамка. Тренька и тот потерял покой. Все зарубки свои на бревенчатой стене считал и на дорогу бегал. И не шутил, не смеялся никто над ним. Напротив, глядели с надеждой.

Но всякий раз мотал Тренька головой:

— Нету никого...

Кажись, Урван, который был теперь всегда с Тренькой, и тот скучным сделался, словно чуял недоброе.

На исходе третьей недели, когда принялись укладываться спать, онто и подал знак: вскочил вдруг со своего места, уши насторожил и вдруг залаял громко, чего в избе отродясь не делал.

— Очумел, что ли? — закричал на него Тренька, боявшийся,как бы дед не выставил его друга на двор.

А Урван — к порогу и давай лапами дверь царапать.

— Может, волка почуял? — Бабушка за Тренькиного любимца перед дедом вступилась.

Смотрит Тренька и себе боится поверить: не на зверя лает Урван.

Хвостом машет, да и клыков не скалит.

— Тихо, Урван! — крикнул.

И тогда услышали все: стукнули, заскрипели ворота. Скатился Тренька с полатей и как был босиком — на волю.

А там три человека в темноте. И голос дядьки Николы:

— Поосторожней, Митя. Забор впотьмах не задень.

Никогда прежде Тренька так счастлив не был, как в этот вечер!

Удачной оказалась поездка. На Тренькины горячие расспросы дядька Никола из-за пазухи крепкий полотняный мешочек достал, веревочку, коей мешочек завязан был, распустил, и потекла на стол струйка серебряных чешуек-денежек, каждая не более Тренькиного ногтя.

— Вот они, Тереня, нынешние-то деньги, что за твои гривны дадены.

И то лишь малая их часть.

Глядит Тренька завороженно на кучку ясного, светлого серебра, а дядька Никола весело:

— Не верил я, Тереня, в чудеса, да, видать, иногда случаются. Кабы не вы с Урваном, никогда бы не уйти нам от Рытова. А теперь воля-вольная впереди. До Юрьева-то дня всего неделя осталась!

Словно в сказке или во сне прошел тот вечер. Треньке — уважение и честь великая. Урвану — милость, в избе на ночь был оставлен. И дед тому ничуть не противился. Впервой без враждебности на пса поглядел, хотя и укорил:

— Л людей, псина неразумная, грызть все-таки не след.

При известии о том, что пожаловали на рытовские земли царевы писцы, встревожился дядька Никола. Дед успокоил:

— На памяти моей не впервой царь велит земли описывать. Должно, для счету: какому помещику что в казну платить надобно.

Дядька Никола тряхнул озорно головой:

— Может, и к лучшему. Нее, глядишь, при царевых-то людях Рытову менее воли будет свой норов показывать.

Утром все мужики, включая самого младшего, Треньку, отправились в рытонское имение Осокино.

• Предыдущая
• 17/19
• Следующая