Корона, Огонь и Медные Крылья - Далин Максим Андреевич - Страница 51

• Предыдущая
• 51/102
• Следующая

— Я никому не желаю зла, — сказала я. — А особенно — Раадрашь.

Государыня хмыкнула и потрепала меня по щеке:

— Ты еще девчонка. Ты вскоре поймешь, что я права. Может, я не знаю или не понимаю чего-то за этими стенами, но между ними я понимаю все. Отдыхай. Мои люди позаботятся о твоей одежде, о твоей пище и о твоем благополучии.

Высоченный кастрат в вино-красном бархате, увешанный побрякушками, как дом на Новогодье — венками из омелы, подобрал ее парчовое покрывало, а второй, окинув мою новую комнату победным взглядом, распахнул дверь перед своей госпожой. Государыня милостиво кивнула мне и торжественно удалилась.

Когда ее шаги и шаги ее свиты затихли в коридоре, Раадрашь выглянула из кущи роз:

— Ушла она?

— Раадрашь, — позвала я, — не убегай, пожалуйста!

Она вошла, злая, как раздразненная кошка, хлеща себя хвостом по бокам.

— Бальшь раньше меня игнорировала, — сказала, хмурясь и кусая губы. — А теперь заметила и решила, что лучше всего меня отравить!

Я погладила ее по плечу:

— Ни за что не позволю причинить тебе вред, сделаю все, чтобы не позволить.

— Если она спросит тебя! — огрызнулась Раадрашь.

Эд захныкал, и Сейад, укачивая его, укорила нас:

— Ай-я, женщины! Куда годится волновать младенца? Хей, Раадрашь, ты испугалась ее? Ты, воин, испугалась? Э-э, маленькая девочка ты!

Я взяла у Сейад малыша, чтобы его покормить; рядом с ней было тепло и сразу становилось спокойнее, а прикосновения ротика и ручек Эда сразу привели меня в доброе расположение духа. Раадрашь, как видно, в отсутствие чужих тоже полегчало — но ненамного. Она тоже присела рядом с Сейад, прислонившись к ней плечом, и сказала в пространство:

— Как это воинская отвага спасет от яда, интересно знать?

— Мать Сейад есть для спасения от яда, — ухмыльнулась Сейад. — Шаманское слово, Солнце и Костер. А воинская отвага от глупой суеты спасет, чтоб не бегали, как куры заполошные!

Мы с Раадрашь невольно хихикнули.

— Э-э, смешно им! — Сейад смотрела на нас, как на провинившихся трехлеток. — Вы смешные! К чему хлопать крыльями? Кого этим удивите, а?

— Ненавижу несвободу, ненавижу! — прошептала Раадрашь. — А она — она просто в цепи заковывает словами! Не могу жить на цепи, лучше яд!

— Ай, слова! — отмахнулась Сейад. — К чему воздух трясти, пустяки все! Слушай, парень-девка, тут все — так, слова. Игрушки. Кто тебя закует? Душа свободна у тебя!

Раадрашь только передернула плечами.

Эд наелся и пускал пузыри, улыбаясь и следя за солнечными зайчиками на потолке. Я поправила одежду и дала малышу держаться за мой палец. Сейад вынула из своей неизменной котомки крохотные башмачки с незаконченным узором и принялась вязать. Раадрашь с преувеличенным вниманием следила за нашими движениями.

— Знаешь, что? — сказала я. — Не огорчайся. Дальше будет лучше.

— Лучше — уже было! — фыркнула Раадрашь, и тут в покои вошел Шуарле.

Люди госпожи Бальшь намазали маслом его роскошные и вечно взлохмаченные волосы, прилизали их, насколько это возможно, заплели в косу и закрепили золотой диадемой. Прокололи ему уши и вдели длинные золотые подвески с гранатами, подвели глаза золотыми стрелками, переодели в пурпурный костюм из тяжелого бархата, вышитого золотом, увешали ожерельями и, вдобавок, отобрали сапоги, заменив их пурпурными, вышитыми золотом туфлями. Мой бедный друг показался мне сконфуженным и раздраженным, как бродячий кот, которого для забавы напудрили и повязали муаровым бантом.

Раадрашь прыснула, а я не успела сказать, что Шуарле более мил, чем смешон, что на него не надень — он резко повернулся к Раадрашь, сжав кулаки, и выпалил со злыми слезами:

— Что, шикарная безделушка получилась, госпожа?! Вещь не должна выглядеть иначе, чем хозяин хочет, правда?!

Раадрашь отшатнулась.

— Шуарле, милый, что с тобой?! — сказала я, безнадежно пытаясь что-то исправить. — Ты уже так давно не плакал…

— Начал кое о чем забывать, — сказал Шуарле, тяжело дыша. — А нынче мне напомнили, Лиалешь.

Раадрашь смотрела на него так, будто увидела впервые. Шуарле сказал ей, еле сдерживая дыхание, с той болью, о которой уже я успела позабыть:

— Я не могу быть вещью. У вещей нет души.

И тут Раадрашь, злая, холодная, ненавидящая любые излияния Раадрашь сказала задумчиво и почти нежно:

— Ах вот, значит, как, бесхвостый… ты, значит, тоже не терпишь рабства… как и я… Да, ты ведь тоже аглийе, на самом-то деле… За что же люди тебя так обидели?

Зря сказала.

Шуарле кинулся на колени рядом с нами и истерически разрыдался. Мне были очень знакомы эти припадки безудержных слез, с которыми он не мог совладать, как бы ни желал; припадки прекратились с тех пор, как мы сбежали из дома Вернийе — и то, что Шуарле именно так расплакался сейчас, мне совсем не нравилось.

Я знала, что он изо всех сил старается держать себя в руках. Его раненой душе здесь причинили нестерпимую боль, если нервы снова сдали. Мерзавцы из свиты госпожи Бальшь решили, что им позволено издеваться над моим другом?

Я сняла диадему с головы Шуарле и вытащила подвески из его ушей — на золоте остались капли подсохшей крови. Он схватил мою руку и уткнулся в ладонь горящим лицом. Кажется, впервые в жизни, гладя Шуарле по голове и чувствуя, что мой рукав промок от его слез, я всерьез и искренне желала кого-то наказать.

Эд, которого забрала Сейад, принялся хныкать из сочувствия к Шуарле. Раадрашь смотрела на нас, сузив глаза, и грызла костяшки пальцев. Сейад укоризненно качнула головой — и начала напевать вполголоса. Ее песенки всегда звучали очень просто, но к ним странным образом тянуло прислушиваться — и мы все, особенно Эд, которому испортили благодушное настроение после еды, притихли и прислушались.

— Как-то я шла по узенькой тропинке, — напевала Сейад, вроде бы только для Эда, легонечко покачивая его на коленях:

— Стоял жаркий денек и цвели ромашки,

Веял ветерок и колыхались травы,

А на пригорке в травах я встретила лисичку…

Глазки Эда закрылись, как будто сами собой. Дыхание Шуарле начало выравниваться, мое — тоже. Раадрашь полулегла на ковер, облокотилась на подушки и слушала с детским вниманием, а я сидела, зачарованная странным, почти неуловимым ритмом и мурлыкающим голоском Сейад, не в силах понять, в чем тут секрет:

— У лисички на лапках зеленые сапожки,

У нее рубашка из стеблей повилики,

У нее на шее бусы из сушеных ягод,

У нее в ушах серьги из соцветий полыни…

Под песенку Сейад я впала в чудное и приятное состояние младенческого бездумного и веселого покоя. Шуарле сел, его слезы высохли, а лицо под глазами и на скулах блестело от размазавшейся золотой краски. На губах Сейад появилась еле заметная ухмылочка, морщинки удлинили глаза — она невозможным образом потихоньку превращалась в лисичку, в волшебную степную лисичку… не рыжую, а цвета песка, с таким всепонимающим и смешливым взглядом… а вокруг степь, изнемогающая от зноя, пахнет ромашками, полынью, горячей землей… а у лисички передник, сплетенный из мяты, и в ее косы вплетены побеги горечавки, а у нее в глазках плещутся искры, а вокруг нее — солнце, солнце и солнце…

— Хей, рожденный неживущим! — вдруг воскликнула Сейад, и ритм сломался. — Что ты тут делаешь?! А ты? Э-э, это женская половина, бессовестные вы!

Нас всех, кроме, разве что, мирно спящего Эда, резко выбросило из солнечного сна в действительную жизнь. Шуарле хихикнул, Раадрашь проглотила зевок, но уже в следующий миг мы увидели тех, к кому Сейад обращалась.

Они стояли в тени у стены, высокие жуткие существа, абсолютно одинаковые, с бледно-серой кожей, полупрозрачной, как дымчатое стекло, и громадными глазами, в которых клубился светящийся синевато-зеленый туман. Их волосы, длинные и блеклые, колыхались мутными прядями, подобно туману под ветром, а совершенно обычная одежда бойцов казалась слишком плотской для их призрачных тел. На их настоящих кожаных поясах висели ненастоящие мечи из бледного, слабо мерцающего света — слева длинный, а справа короткий.

• Предыдущая
• 51/102
• Следующая