Корона, Огонь и Медные Крылья - Далин Максим Андреевич - Страница 47

• Предыдущая
• 47/102
• Следующая

Небольшое время Антоний слушал молча, и я наблюдал, как лицо его багровеет. Потом, не выдержав, вскочил, чуть не сбив мертвеца с ног, и, сжимая кулаки, изрыгнул отвратительное ругательство:

— Срань Господня! Да что ж мне теперь, ради его удовольствия бросить кампанию, которая так славно начинается?! Пусть, значит, гроб Муаниила так и будет у язычников, да? И пусть они тут Тех Самых тешут?! Так, по-твоему?!

— По-твоему, это славное начало?! — завопил я. — Да молись же о даровании здравомыслия, ты бредишь!

— Этот город уже наш! — вскричал Антоний. Он так двигал локтями, что задел мертвеца — и, кажется, не заметил этого в запальчивости. — Вся эта земля, нечистый ее возьми, будет моя! И, если трусливые святоши, вроде тебя, не будут скулить, пятиться назад и предавать меня на каждом шагу — то уж в этой Асурии воссияет, чтоб она провалилась, свет истинной веры!

— Да ты бы разобрался с собственными грехами, прежде, чем обращать других, — сказал я с досадой. — Вы притащили сюда свою грязь — ты и твой Жерар — а еще обвиняете хозяев этой земли в том, что они тешут Тех Самых! Тебе же сейчас возвращаться страшнее, чем идти вперед — ты ведь, видит Господь, боишься, что твои головорезы обвинят тебя в трусости и предательстве…

Антоний схватил меня за балахон на груди и притянул к себе.

— Если ты не заткнешься, клянусь Всевышним, я прикажу содрать остатки твоей шкуры! И не убью тебя, не надейся, мучеником тебе не бывать! Просто буду таскать за обозом на поводке, как паршивого щенка…

— Да изволь! — выдохнул я, чувствуя на своем лице столь ужасную усмешку, что сам себе поразился. — Ну пусти! Я пойду — к обозу или куда там? — а ты можешь наслаждаться обществом мертвого Жерара! Сколько угодно!

Антоний выпустил меня и замолчал, дико разглядывая мое лицо. Он весьма напоминал человека, оглушенного неожиданным ударом — и я нанес еще один:

— Любопытно, сколько мертвецов будет таскаться за тобою к концу этой грязной затеи?

Антонию, как видно, в тот миг было очень нужно на ком-нибудь сорвать сердце — и он влепил затрещину барону Альфонсу, который наблюдал все это действо, едва не падая в обморок, а потом рявкнул на Бенедикта и солдат:

— Пошли вон отсюда! Это вам не балаган!

Бенедикт подскочил, подобрал полы балахона, словно бы, прости Господи, юбку, и выскочил из комнаты, а солдаты выскочили за ним. Бледный Альфонс, прижимающий ладонь к горящей щеке, и Стивен, на чьей румяной и глупой физиономии не отражалось ничего, кроме гадливости при виде мертвеца, остались в комнате, но им явно весьма хотелось уйти.

Я стоял и ждал, чем все это разрешится.

— Ты зря позволяешь себе такой тон, — сказал Антоний почти миролюбиво. — Я — принц, ты вынуждаешь меня поступать круто, ты слышишь?

Я промолчал.

— Чего ты добиваешься? — спросил он.

— Я очень хочу пить, — сказал я.

Альфонс протянул мне кувшин с водой — и я напился прямо из кувшина, подобно деревенскому парню в сенокос. Антоний смотрел, как я пью, потом спросил, тише обычного:

— Ты уберешь труп?

Жерар с чуть слышным звуком, похожим на скрип, повернул голову и посмотрел на меня помутневшими незрячими глазами. Мне было жаль его до слез; я жаждал помочь ему отнюдь не ради избавления принца, но лишь ради его собственного загробного покоя — только это было совершенно недостижимо. Я мог только молить Господа о его бедной душе. Антоний ходил по комнате взад-вперед, бросая на меня взгляды, исполненные нетерпения и сдержанной свирепости, и сильно мешал. Его бароны глядели умоляюще.

Момента, когда мертвый исчез, никто не уловил. Он не растаял в воздухе и не вышел сквозь стену — он был и перестал быть, и это отчего-то вызывало ужас. Но бароны все-таки вздохнули с облегчением, а Антоний радостно сказал:

— Ну, похоже, ты стоишь больше, чем кажется, святоша!

— Не обольщайся, — сказал я устало. — Он вернется.

Антоний хлопнул меня по спине — так, что от боли у меня потемнело в глазах.

— Да вряд ли… Ладно, так и быть. Я тебя прощаю, брат… как тебя там?

Я бы мог много ответить на это, но промолчал.

Мой обожаемый город встретил нас весело, и моя свита веселилась, но это веселье поутихло, когда открылись ворота Гранатового Дворца.

Гранатовый Дворец существует одновременно и в городе, и вне его. Лаш-Хейрие вырастает из тела Красной горы, а кости и сухожилия, соединяющие его с горным хребтом — это и есть Гранатовый дворец, крепость, вырубленная в темно-красном камне, подобном на срезе сырому мясу.

Сердце Города.

Предание гласит, что Гранатовый Дворец воздвигался триста лет. Это ложь — династия Сердца Города существует гораздо дольше, а Дворец достраивают до сих пор. Легенды говорят также, что по тайным путям, начинающимся под тронным залом Светоча Справедливости, можно попасть на ту сторону гор. Это возможно, но я не знаю наверняка. Рассказывают еще — а при этом замирают от жути — что аманейе-тени, обитающие в глубоких подземельях под горами, заключили с родом Сердца Города тайный союз: Светоч Справедливости никогда и никому не позволит воспользоваться их переходами, ведущими в Город Теней, в темную бездну, недоступную для солнечных лучей — а Царь Теней поставляет Лучезарному юных бойцов, дабы они служили ему личной охраной. Это чистая правда. Отчасти именно из-за этого род Сердца Города и правит так невероятно долго.

Оттого-то Гранатовый Дворец и считается в Ашури сакральным и в чем-то ужасным местом.

Придворные должности передаются по наследству; чужак, попавший в этот странный и замкнутый мир, не имея врожденной сметки и привычек, выработанных еще в младенчестве, легко может пропасть или сойти с ума. Царевны, выходящие замуж за юношей из чужих стран, и царевичи, покидающие отчий кров ради подвигов и приключений, старательно делают вид, что им до слез жаль покидать родные стены; никто из них не признается, что сильнейшее из чувств в этот момент — облегчение выпускаемого на свободу узника.

У Светоча Справедливости — обычно — три-четыре жены и сотня наложниц. Пара десятков царевичей, не говоря уже о девушках гранатовой крови, менее подверженных опасностям отрочества и дворцовым интригам, обычно доживает до совершеннолетия. Трон займет один. Мужчина. Старший. По праву первородства.

Мои солдаты любят забавляться жестокой игрой. Они лепят на ниточку восковой шарик и запускают его в норку, где сидит скорпион. Скорпион приходит в ярость от такой дерзости, ударяет шарик жалом и прилипает — ловится, бедный смельчак. Таким образом мерзавцы ловят с полдюжины и выпускают их в глиняный горшок с дном, широким, но не слишком — а потом любуются ужасным побоищем. Скорпионы хорошие бойцы — не хуже царевичей из рода Сердца Города. Обычно остается один.

Придворная игра отличается от скорпионьих боев тем, что уж совсем лишних можно отослать — или они сами уезжают, осознав, что у них вообще нет шансов ни на что, кроме смерти. Девушки в скорпионьих боях не участвуют — у них еще будет время после замужества.

Иногда я задумываюсь о превратностях собственной жизни — и поражаюсь, что выжил в детстве. Это игры Нут, конечно. Я ведь рос без матери, меня некому было защищать. Вероятно, дело в том, что Светоч Справедливости благоволил ко мне, когда я был ребенком. Первый сын, плод сильной и довольно-таки греховной любви… Возможно, Лучезарному льстило, что он стал отцом демона.

Именно из-за этого государь и отец мой поручил меня не любимой на тот момент наложнице, которая, разумеется, избавилась бы от меня при первой же возможности, освободив дорогу собственному сыну, а своей матери, моей бабушке и вдовствующей царице, госпоже Алмаз.

Госпожа Алмаз была булатным клинком, закаленным в крови придворных баталий. Женщине она не доверила бы и погнутую латунную шпильку, не говоря уже о чем-то более серьезном. Не сомневаюсь, что ей случалось убивать; усомнюсь, что только посредством интриги. Иначе она не была бы матерью государя.

Во мне она увидела забавную возможность. Вероятно, ей это тоже льстило: ее сын стал отцом демона. Она решила, что у меня есть некоторые перспективы, взяла меня под защиту и принялась воспитывать.

• Предыдущая
• 47/102
• Следующая