Расстаемся ненадолго - Кулаковский Алексей Николаевич - Страница 72

• Предыдущая
• 72/86
• Следующая

– И мать?

Костя потупился.

Оба долго молчали.

Старушка тем временем тихонько, без скрипа, вошла в хату, подошла к умывальнику, неслышно поставила на лавку маленькое корытце. Так же тихо вынула из печи теплую воду. По всему видно, наибольшей ее заботой было – не мешать разговору сыновей, не разбудить того, кто так сладко спит за домотканой ширмой.

Андреи глянул на корытце, увидел картофельные очистки. Не спрашивая понял, что с ними будет делать мать. Нальет теплой воды, промоет, поставит сушить. А потом истолчет на муку…

Костя догадался, о чем думает брат, и с нарочитой бодростью сказал:

– Вот, ходил на днях по миру, выменял малость картошки да ячменю на кутью. Перебьемся несколько дней, а там опять схожу. Все равно мне ходить… надо.

– Как же ты ходишь? Разрешают?..

– Рожка справку пишет, – ответил Костя. – Подмажешь, так он хоть черту напишет.

Разговор опять оборвался. Незаметно для брата Андрей начал прикидывать, что бы из своей одежки оставить дома для поддержки семьи?

Позвал мать, и они еще долго советовались втроем.

Поздней ночью Костя проводил брата в отряд. Шли уже знакомыми тропками.

Не так давно Андрей провожал его самого. Намного тяжелее были те проводы, совсем незнакомы тропки.

– Значит, будем жить, как решили? – остановившись за Древоскепом, спросил Андрей.

– Только так, – подтвердил Костя.

– Пиши мне, – попросил Андрей. – Из отряда нетрудно будет пересылать мне весточки.

Когда Андрей зашагал дальше без брата, скоро почувствовал – идти стало значительно труднее: каждую минуту присматривайся, следи, чтоб не сбиться с тропинки, не наткнуться, не споткнуться. С Костей было иначе: шел быстро, уверенно, даже под ноги не смотрел, а тропинка все время перед ним. Сразу видно, не раз хаживал человек по этим лесам и болотам и днем и ночью. Такие люди очень полезны в отрядах. Андрей с гордостью подумал о том, что из брата может получиться хороший партизан, и в отряде будут любить его за ровный характер, за неподкупную честность, стремление быть всегда в действии, в работе. Когда мать сказала, что Костя ходил к родителям Веры, Андрею вначале это показалось странным. Но теперь стало ясно, что ничего тут странного нет: Костя может пойти куда только понадобится и, безусловно, дойдет, доберется.

Не многое Костя разузнал в том дальнем заводском поселке, где в первые дни войны встречался с Андреем и Верой. Об Андрее ему сказали, что перед самым приходом сюда немцев он исчез. Не попал, слава богу, в лапы оккупантам. И все. Куда исчез, при каких обстоятельствах, дознаться не удалось. Говорили местные люди, что одновременно оставила родной дом и Вера, однако с Андреем она ушла или одна, никто не знал. Видно, не знали этого и родители.

Ни родителей Веры, ни ее сестер Костя не застал. На месте их хаты стояла лишь обугленная печь с длинной трубой. Рядом лежала охапка сухих поленьев, снег возле припечка был вытоптан. Мало домов уцелело в поселке. Горел он за время войны раз десять, а сколько раз бомбили, никто и сосчитать не мог. Завод, наполовину разрушенный, не работал, рабочие разбрелись кто куда. Хотели оккупанты согнать оставшихся на ремонт завода, но ничего из этого не вышло. Начнут ремонт в одном корпусе, тотчас в другом случится или пожар, или взрыв.

Расспрашивая о Вериных родителях, Костя узнал обо всем, что тут было. В первый день, ворвавшись в поселок, фашисты бросились к обрыву над рекой и открыли огонь по людям, которые на лодках, на челнах, на чем только можно было переправлялись на другой берег.

Сашка сидел в это время в пещерке, выкопанной им же самим под обрывом. Выстрелы над головой, жуткие крики женщин и детей на реке раздирали мальчику душу. На тихом плесе колыхались, плыли по течению узлы с одеждой, домашний скарб, а между ними мелькали, всплывая, исчезая, головы людей, руки, кончики пальцев детей… Лодки и челны, пробитые пулями, медленно наполнялись водой. На некоторых лежали люди, и Сашка не мог разобрать, живые они или нет. Он дрожал от волнения, страха. За пазухой у него были две гранаты, подобранные у железнодорожного моста. Еще вчера там несли охрану красноармейцы, все до единого знакомые мальчику: он часто носил им ягоды. «Бросить одну гранату на обрыв?» Нагретые на солнце, они почти не слышны были за пазухой, можно только догадываться, где их кольца. Вынуть кольцо, и готово… Сашке показывали, как надо бросать гранаты.

Вдруг неподалеку из воды вынырнула головка с маленькими косичками. Булькнула в ужасе открытым ртом и снова исчезла. В косичках ленты, не то черные, не то вишневые. Сашка быстро вытащил из-за пазухи гранаты, сложил в пещерке, нырнул в воду и скоро поймал тонкую косичку…

Чуть не до сумерек не вылезал он из пещерки, как мог ухаживал за посиневшей девочкой. Она лежала бочком на желтом песке, тихо стонала и дрожала.

– А тут у тебя не болит? – спросил Сашка, трогая мокрую косичку.

– Нет, – ответила девочка.

Мальчик вспомнил, как еще вчера он оттаскал ее за косы: она показала ему язык и поморгала часто-часто, так, как это делает Сашка. А сейчас жалко было девочку: не верилось, что не болит голова от того, что, спасая, он тащил за волосы…

Потом, в последующие дни, фашисты шарили по хатам, по сараям, всевозможным закуткам, искали красноармейцев и оружие. Какой-то гад шепнул им, что у Вериных родителей жил красноармеец, даже командир. В избу ворвались трое фашистов, начали обыск. Устин Маркович был в это время дома, сколачивал какой-то ящик, а Полина Михайловна штопала старый мешок. Был тогда дома и Сашка, но он спрятался в сенцах, боясь, как бы немцы не арестовали его за гранаты. Галя и Валька еще утром побежали на хутор к тетке.

Перевернув все, что было в хате, фашисты нашли запасной комплект обмундирования Андрея. Яростно заболботав, долговязый, плосколицый немец брезгливо взял в руки гимнастерку с синими петлицами и подошел к Устину Марковичу.

Хозяин встал. Пред ним – холодные стеклянные глаза, сухая шея с выпяченным кадыком. Вспомнилось, как однажды в прошлую войну он, Маркович, в рукопашном бою схватил за кадык вот такого людоеда-немца, свалил под ноги. Может быть, вот этот самый фашист сбросил бомбу на маленькую Ларку, избивал старых рабочих за отказ идти на завод, лежал на желтом обрыве над рекою и расстреливал женщин, детей…

Устин Маркович глянул фашисту в глаза, и тот заморгал, невольно попятился.

– Дгей! – сквозь зубы прохрипел фашист. Что это означало: «дай» или «где»?

– Он пошел на фронт, – спокойно ответил Устин Маркович, хотя и видел, что немец по-русски не понимает.

– Дгей! – уже изо всех сил крикнул фашист и хлестнул гимнастеркой старика по лицу. Устин Маркович с места не сдвинулся, даже глазом не повел. Только редкие седые пряди волос смахнулись на лоб, прикрыли вдруг ставшие глубокими морщины.

В лютой злобе фашист поддал ногой ящик, который мастерил Устин Маркович. Железный, с длинной ручкой, молоток отлетел с ящика под скамейку.

– Дгей! – повторил фашист свое, очевидно, единственное «русское» слово и потряс гимнастеркой перед лицом хозяйки. Старушка испуганно смотрела на Устина Марковича, не зная, что ответить, что надо делать.

– Дгей, дгей, дгей! – закричал фашист в бешенство и начал хлестать ее по лицу гимнастеркой.

Сашка выбрался из своего тайника между шкафом и стеноп, заглянул в открытую дверь. В этот момент долговязый ударил мать кулаком, и она упала. Жалость к матери, ненависть к фашисту пересилили страх, и мальчик с криком вскочил в комнату. Фашисты били мать лежачую. Стиснув кулаки, Сашка коршуном бросился на врагов, но отец опередил его: выхватив из-под скамейки молоток, он с размаху опустил его на голову долговязого, а другому рассадил перепосицу…

Третий успел выстрелить.

– А-а-а! – иступленно закричал мальчик и выхватил из рук упавшего отца молоток.

Третий фашист выстрелил еще раз, пхнул Сашку ногой и вышел из хаты.

• Предыдущая
• 72/86
• Следующая