Расстаемся ненадолго - Кулаковский Алексей Николаевич - Страница 44

• Предыдущая
• 44/86
• Следующая

– Какой секрет? – Евдокия подняла на соседку покрасневшие, но сухие глаза. – Фронта испугались, вот и секретничают.

– Нет, не испугались, тут другое. Они прячут в лесу лучшие продукты колхозные и другое добро.

– Что прячут?

– Сало, мясо, муку, крупу, мед… Из колхоза…

– В лесу?

– В лесу.

– Дураки набитые! Раздать нужно людям, а не прятать. Все равно пропадет!

– Так они же для Красной Армии, когда вернется. И для партизан.

– А кто эти партизаны? Трутиков или ваш Ничипор?

– Я не знаю. Говорю, что слышала.

К тополю подошел Ваня Трутиков. Попросив извинения, он отозвал в сторону директоршу и шепотом сказал ей что-то.

– Ты пилу бы нам не наточил? – попросила Евдокия. – Мучаемся тут с нею.

– У меня нет времени, – сказал Ваня и побежал к квартире директора.

– Неумека! – зло бросила ему вслед Евдокия. – Что он спрашивал?

– Какая-то книжка понадобилась.

– Ну, книжек у него своих хватает, нечего врать.

Директорша покраснела.

…Ваня же сообщил директору школы, что, как только стемнеет, у них соберутся коммунисты. Когда хлопец вернулся домой, Никита Минович велел ему побыть во дворе, а сам остался наедине с Андреем.

– Тут и коммунистов у нас осталось, – говорил Никита Минович, словно жалуясь, – четыре человека. Анны Степановны нет, а она у нас была секретарем. Маханько, бригадир, и заведующий фермой Глинский в тыл погнали коров. Почти все председатели колхозов ушли в армию. Но соберем, сколько есть. Нужно посоветоваться. Мы уже один раз собирались.

Они сидели за столом, покрытым серой клеенкой: Трутиков в синей расстегнутой косоворотке, Андрей в своей форме, только шея забинтована, казалось, очень уж белым бинтом. Окна как с одной стороны стола, так и с другой были до половины задернуты белыми занавесками с вышитыми по ним вазончиками. Разговаривая, Трутиков изредка привставал, посматривал на улицу и на свой двор, обнесенный дощатым забором и обсаженный вишняком, видел, как под окнами прохаживался Ваня, как он поправлял на голове серую кепку.

– Мы под вечер уйдем, – как о твердо решенном, сказал Андрей. – Отдохнули у вас. Спасибо. Будем пробираться к своим.

– Оставайтесь. И у нас настоящее дело найдется.

– Мы люди военные, – не согласился Сокольный, – присягу давали.

– А разве тут нельзя воевать?

– Можно, но наше место там. Вот только…

– Что?

– Тут такое дело, Никита Минович: не мешало бы нам переодеться. Там, – Андрей кивнул в сторону школьного двора, – у меня есть кое-что из гражданской одежды. Может, послать Ваню?

– Ему Евдокия ничего не отдаст, – покачал головой Трутиков, – а я не пойду. Да и кому это нужно? Только выболтать, что вы пришли? Соберутся коммунисты, тогда и обсудим. А мое мнение, – вам нужно остаться. И в райкоме бы сказали то же самое.

– Не доберешься теперь до райкома, не найдешь его, – задумчиво проговорил Андрей. – А посоветоваться не мешало бы…

– Можно добраться… Я недавно встречался с секретарем райкома… Вот, почитайте!

Трутиков достал из-под клеенки «Правду» с выступлением Сталина. Сокольный глянул на заглавные буквы, бросил удивленный взгляд на последние строчки и встал. Читая на ходу, вышел из хаты.

Взобравшись на чердак, он показал газету Зайцеву, чистившему свой автомат. Оба вдумчиво и долго вчитывались в выступление Сталина, думали, советовались.

Вернувшись в хату, Сокольный придвинул табурет поближе к Трутикову, сел, посмотрел старику в глаза:

– Как же мне быть, Никита Минович? – нерешительно спросил он. – Мне очень хочется послушать, что будут говорить коммунисты на партийном собрании, но ведь я беспартийный.

– И не кандидат?

– Нет. Вот только рекомендации при мне. Все три.

Андрей расстегнул нижние пуговицы гимнастерки, правой рукой оторвал что-то напротив бокового кармана и достал оттуда маленький конвертик из тонкой глянцевой бумаги. Трутиков, прищурившись, долго рассматривал конвертик, наконец осторожно вскрыл его. В нем лежали три аккуратно сложенных листика бумаги. Никита Минович развернул их, разложил перед собой на столе. Текст начинался с самого края листков и по краям же кончался, лишняя бумага была обрезана. Ровные, но разные почерки, одни и те же слова на каждом листке сверху и совсем не похожие друг на друга подписи снизу. За подписями – номера партийных билетов.

Никита Минович внимательно прочел каждую рекомендацию, потом сложил их и отдал конвертик Андрею.

– Это документы, – сказал он и улыбнулся. – А у меня когда-то была одна рекомендация, только подпись и можно было разобрать. В каждом слове нескольких букв не хватало. А как дорога она была мне! Шел в бой, не знал, куда ее положить, как сберечь… Так я думаю, коммунисты разрешат вам присутствовать на собрании. А Зайцев тоже беспартийный?

– Комсомолец.

– Тут уже, как вы сами скажете: можно сразу его позвать, а можно и погодя. С комсомольцами мы думаем говорить немного позднее.

– Если буду на собрании я, пускай и Зайцев придет, – попросил Андрей. – Привыкли мы друг к другу. Все решаем вместе.

…Жарский не отличался особой точностью, и Ване Трутикову пришлось сбегать за ним еще раз. Возвращаясь домой, он неожиданно увидел на школьном дворе Юстика Балыбчика. Сидя верхом на колоде тополя невдалеке от квартиры Евдокии, он держал в руках пилу. Евдокия устроилась тут же, на лавочке под окном. «Нашла мастера, – подумал Ваня и поспешил к дому, где должен был караулить вместе с Леней.

Директор появился почти следом за посланцом.

– Давно ожидают? – спросил он у Вани, который уже стоял у ворот и посматривал на улицу.

– Давненько, – ответил парень.

Увидев в хате двоих военных, Жарский смутился, растерянно посмотрел на хозяина. Начинало смеркаться, а военные сидели не очень-то на виду, поэтому Юрий Павлович не узнал Андрея. Почему-то подумалось, что это представители из военкомата, и он даже вздрогнул. Но тут же понял свою ошибку: немцы уже вон где, какой тут может быть военкомат!

Сокольный поднялся с места, и Жарский узнал его, широко улыбнулся, порывисто шагнул навстречу.

– Андрей Иванович! – тихо сказал он, пожимая Сокольному руку. – Едва узнал вас.

За столом, кроме Трутикова, сидели Кондрат Ладутька и еще один человек, которого Андрей раньше не встречал. Ладутька давно не брился, светло-рыжая редкая борода и усы торчком делали его лицо широким и смешным. Одет он чуть не по-военному: добротные юфтевые сапоги, черное суконное галифе. Серая, уже не новая толстовка перетянута широким, потрескавшимся ремнем с блестящей бронзовой пряжкой. Ничего этого он прежде не носил, теперь же старался придать себе более внушительный вид.

Вторым человеком был сельский врач, Виталий Вержбицкий, заведующий Красноозерским медицинским пунктом. Рядом с Ладутькой он выглядел почти мальчишкой, а необычная бледность его лица без слов говорила о том, что этому человеку будет нелегко во время войны: молодой, а болезненный. Знакомясь с Андреем, врач восхищенно посмотрел на эмалевые треугольники, на потрепанную в боях форму и дружески спросил:

– Вы уже воевали?

– Только два дня.

– И ранены? Сколько раз?

– У кого мало опыта, – улыбнулся Андрей, – у того и ран всегда больше.

– А мне, подумайте, не повезло: заболел как раз перед самой войной! Наши уходили в армию, а я лежал без сознания. Раскрыл глаза, и первое, что услышал от хозяйки: «Немцы в районе!» Тогда снова впал в беспамятство. Одним словом, еле выкарабкался. И вот остался. Теперь не знаю, что делать, что решить, куда податься. Я ведь тоже наполовину военный, мне обязательно нужно быть в армии!..

Перед началом собрания Трутиков сообщил членам партии о рекомендациях Андрея и о том, что Зайцев комсомолец. Все это он сам проверил, – все правильно. Коммунисты разрешили военным присутствовать. Как всегда, выбрали председателя собрания, и тогда Никита Минович начал тихо, торжественно читать текст выступления Сталина.

Анну Степановну Трутикову война застала в одном из небольших городков бывшей Западной Белоруссии. Около четырех дней уходила она оттуда, шла почти без отдыха, не выбирая дорог. Шли люди, шла и она.

• Предыдущая
• 44/86
• Следующая