Том 5. Литургия мне - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" - Страница 21

Лаодамия уводит Протесилая в свой чертог. Завесою черного мрака закрывается мир.

Сад становится светлым. Тихо встает кроткая Эос. От тихого и темного чертога ложится тень на прохладу дремлющего сада.

Эос. Ночь проходит. Моя пора. Встречу ясного, ненаглядного — и уйду. Разгорается, сияет веселыми улыбками, ждет.

Оры (пролетая). Здесь выходец из Аидова царства, очарован весь дом чарами тайны и молчания. Все хранит безмолвие, и даже ветер пробегает стороною, не шевельнет занавесою двери.

К терему подходит Антим с цветами для жертвоприношения.

Антим. Госпожа моя, встань, отгони от себя очарование утреннего сна. Уже поздно, — хотя и молчит таинственно весь дом, — уже поздно, и я принес тебе цветы.

Змея. А ты не боишься?

Антим. Царица Лаодамия, в тот самый час, как ты велела, вот видишь, я пришел к твоему терему, я принес тебе все цветы, которые ты велела мне принести.

В кустах кто-то смеется тихо, — и от утренней прохлады вздрогнул старик. Серебристый слышен плеск воды в водоеме.

Антим. Эти цветы, они для жертвоприношения нужны тебе, — боги их примут благосклонно, — свежи и благоуханны эти цветы.

Змея. Царица молчит. Что твои цветы для милой Лаодамии!

Антим. Всегда Лаодамия в это время выходила из своей опочивальни и шла в сад наслаждаться прохладой утра, запахом роз и нежным стрекотаньем цикад. Сегодня в ее терему так тихо, — и все в доме молчит. Что это значит? Боюсь, не случилось ли чего.

Сатир (высовывая из-за куста косматую голову). Приятель, дверь-то приоткрыта. На твоем месте я бы посмотрел в щель, что там делает Лаодамия.

Антим (заглядывая в дверь). Лаодамия! Царица! Да она не слышит. Эге!

Сатир. Приятель, что там делает твоя госпожа?

Антим. Что я увидел, о том и сказать страшно.

Сатир. Ну, говори, что ты там увидел. Я бы и сам посмотрел, да чую, что там есть кто-то, с кем не следует мне встречаться.

Антим. Да что! Тебе-то можно сказать — ты не наш. Лаодамия, забывши всякий стыд, обнимает на своем ложе тайком забравшегося к ней гостя. Нагая прильнула к нему и ничего не слышит, знай себе целует и ласкает.

Сатир. А ты знаешь, кто там?

Антим. Не видно — темно. Вот она, прославленная верность! Вот почему не хочет Лаодамия нового мужа! Видно, все женщины одинаковы. Еще царица! На то ли дано ей носить золотом шитую багряницу!

Сатир. Что же ты теперь сделаешь? Войди к Лаодамии, прогони любовника, — Лаодамия тебя обнимет так же крепко, только бы ты никому не говорил о том, что видел.

Антим. Что ты говоришь? Какие глупости! Разве это можно? Стар я стал для таких дел и уж очень противен был бы царице.

Сатир. Я старше тебя, но будь я на твоем месте, уж я бы зацеловал прекрасную Лаодамию.

Антим. Я верен моим господам. Надо идти скорее, рассказать Акасту об этом нечестивом и позорном деле, — поскорее, пока не узнали другие, чтобы никто не проболтался. Уж я-то верен, а другие…

Входит Акаст. Сатир прячется.

Акаст. С кем ты тут говорил, Антим? А где же Лаодамия?

Антим. Горе мне, господин мой! Верен я тебе, как собака, — а какую скорбную должен я сказать тебе весть! Поспеши, господин, пока не узнали другие, — в чертог Лаодамии иди поспешно, как только можешь, пока он, ночной гость, не успел уйти.

Акаст подходит к чертогу. Заглядывает в дверь. Смеется.

Акаст. Так-то, Лаодамия, хранишь ты верность! Утешилась скоро. Таковы-то вы все. Падки на мужские ласки. Что теперь нам делать? Хоть бы никто не узнал.

Антим. Уж я-то не проболтаюсь.

Акаст. Надо поскорее прогнать этого дерзкого.

Подходит к двери. Хочет ее открыть. Дверь отворяется. Выходит отуманенным призраком Протесилай. Акаст в ужасе отступает. Антим с воплем бежит, потом прячется за кусты и оттуда слушает.

Акаст. Протесилай, ты жив? Лживы были рассказы о твоей смерти?

Протесилай. Из Аидова царства вышел я, — Аид сжалился над моею любовью и стонами Лаодамии и отпустил меня к моей милой.

Акаст. Так ты — мертвец!

Протесилай. Акаст, не бойся меня.

Акаст. Ужасен вид пришельца из-за Леты, но я — воин и царь. Не мне бояться бледной тени. Зачем ты здесь? Зачем простираешь из адского мрака руки к той, которой еще долго быть среди живых? До брака ты взял ее, — и после смерти хочешь овладеть ею, ненасытный!

Протесилай. Она — моя. Неразрывными узами любви и верности связана она со мною. Спроси, о чем ее мечты. О моих ласках, о моих поцелуях. Спроси, чем она утешена. Долгие ночи она сгорала, тая, как воск.

Акаст. Что ты говоришь! Противны богам и нечестивы речи твои. Лаодамия — невеста Протагора, ты же — пленник Аида. Твои возвращения к нам не нужны людям и страшны им.

Протесилай. Старик, разве ты еще не знаешь прав неумолимой смерти? Или неведома тебе власть отживших?

Акаст. Жизнь-то, говорят, посильнее. Вот ты умер, а мы делаем, как хотим, не спрашиваем, любо ли это тебе. И Лаодамию твою отдадим другому, а с нею и твое царство. Что прошло, того не воротишь. Тень и останется тенью. И уже легким призраком ты стоишь, и уже с туманом свивается одежда твоя, и сквозь тебя уже я различаю очертания деревьев.

Протесилай. Акаст, умрешь и ты. Смертный путь неизбежен, все пройдут им, и моя Лаодамия со мною. Навеки связало нас обещание любви, и нам нельзя разорвать нашего неизменного союза.

Акаст. Кто ты, чтобы из-за гроба простирать над нами свою пагубную власть? Власть иная над нами, знай, нечестивый, воля к жизни влечет нас путями жизни.

Протесилай. Уйди, старик, не мешай мне и Лаодамии моей почивать, нежно обнимая друг друга.

Акаст. Хорошо ли, подумай сам, ты делаешь, являясь Лаодамии, обманчивыми грезами смущая бедную? Филаке нужен царь, и Лаодамии — муж. Тебе то что — никакой ты не имеешь ныне нужды, тебе бы только обниматься с милою на досуге, — а нам, живым, надо подумать о доме и о городе.

Гермес приходит от востока и обращается к Протесилаю.

Гермес. Протесилай, пора нам идти. Близок час, когда над землею вознесется светлокудрый бог.

Протесилай. Милый спутник трудного и дальнего пути, как рано пришел ты!

Гермес. Пора. Срок, данный Аидом, прошел. Долог наш путь к тройным стенам мрака, которыми оградил незримый свое тихое царство.

Протесилай. О Гермес, помедли еще хотя немного. Дай мне побыть в сладкой предутренней прохладе и еще хоть раз взглянуть на мою Лаодамию, озаренную снова первым сиянием дня.

Гермес. Пойдем. Минул наш срок. Если ты еще замедлишь, навеки бесприютною и тоскующею тенью будешь ты скитаться здесь, пугая чутких псов и неразумных детей.

Оры (пролетая). Гелиос! Гелиос! Восходящее солнце не видно из-за чертога, но ликующие лучи его озаряют сад и сверкают на утренней росе.

Протесилай и Гермес исчезают, сливаясь с резкими дневными тенями.

Акаст. Дивные и ужасные дела творят великие и малые боги под покровом ночной тьмы. Но вот возносится сребролукий, далеко разящий бог. Он один хочет царить ныне на земле и на небе и, благий к почитающим его, гонит полуночные страхи, злых демонов и блуждающих по дорогам мертвецов. И теперь я поспешу силою светоносного бога отогнать непрошенного пришельца и заклясть его следы, чтобы многие ночи протекали для нас спокойно. Антим!

Антим робко вылезает из-за кустов. Становится на ноги. Молча, боязливо озирается.

Акаст. Не бойся, Антим, гость ушел, и мы позаботимся, чтобы он и не возвращался никогда. Созови скорее всех рабов и рабынь — пусть зажгут здесь, против порога, костер очищения. Сгорит в очищающем пламени костра ложе, где почивал полуночный страшный гость, и снова чистым явится дом.