Ницше. Введение в понимание его философствования - Ясперс Карл Теодор - Страница 21

Лу Саломэ [20]познакомилась с Ницше в начале 1882 г. в Риме при посредничестве М. фон Мейзенбуг и Пауля Рэ; окончательно он с ней расстался осенью того же года. Существовала надежда, что в лице этой необычайно умной девушки Ницше найдёт ученицу и последовательницу своей философии. Ницше, под впечатлением от её ума, страстно — без какой бы то ни было эротической окраски — увлёкся возможностью воспитать человека в духе своей философии. До сих пор его мысль отдаляла его от всех людей без исключения, хотя в своей глубочайшей сущности он не желал этого, но из Лу он попытался вырастить ученицу, которой предстояло бы понять самые сокровенные идеи его философии: «Я не хочу больше оставаться один, я хочу снова учиться быть человеком. Ах, на этом материале я могу научиться почти всему!» (к Лу, 1882). Но отношения не разворачивались исключительно между ним и Лу (в игру решительным образом вмешались Рэ и сестра). Они закончились разочарованием и были запутаны и ещё более омрачены тем, что за глаза передавались какие-то высказывания, что Ницше случайно стало известно содержание некоего письма, и т. д. вплоть до того, что Ницше хотел вызвать Рэ на дуэль и ощущал себя оскорблённым и выпачканным в грязи донельзя. Об их действительных отношениях общественности до сих пор известно не многое.

Для Ницше существенно прежде всего то, что он пережил внутри себя состояние своего рода неустойчивости, какого до сих пор не знал. Это было не только большое разочарование, сменившее веру в то, что он нашёл человека, у которого «совершенно та же задача», что и у него: «не будь этой поспешной веры я не страдал бы в такой степени от чувства изолированности … Как толькомне на миг пригрезилось, что я неодин, опасность стала ужасной. Ещё и сейчас бывают часы, когда я не могу выносить самого себя» (Овербеку, 8.12.83). Помимо этого его начинают неотступно преследовать чувства, чуждые всему его существу. Он жалуется на то, что он сам «в конце концов становится жертвой чувства беспощадной мести», хотя его «глубиннейший образ мыслей» как раз-таки «не приемлет какого бы то ни было мщения и наказания» (Овербеку, 28.8.83).

Если сравнить с этой ситуацией разрыв с Р. Вагнером, когда Ницше ощущал величие рока и испытывал невероятно глубокие страдания, то разница окажется огромной. Правда, к обоим этим расставаниям применимы слова, которые теперь, в 1883 г., Ницше сказал о себе: «Я слишком сконцентрированная натура, и что бы мне ни встретилось, всё начинает двигаться вокруг моего центра». Но разница заключается в том, что при разрыве с Вагнером он был во власти и под обаянием своей собственной миссии, а при разрыве с Лу и Рэ его цель и его миссия, которые, как он полагал, у него с ними были общими, сами могли в любой момент потерпеть крах: «я ужасно сомневался и сомневаюсьотносительно моего права ставить перед собой такую цель — чувство слабостиохватывает меня в тот момент, когда всё, всё, всё должно было бы вселить в меня мужество!» (Овербеку, лето 83).

Характер Ницше проявляется в том, как он справляется с тем, что признаёт своей слабостью. Вместо того чтобы поддаваться сущностно чуждому ему рессентименту, он создавал на основе этого опыта некие идеальные, правильные образы участников ситуации, особенно Лу, и внутренне совершенно отделялся от них. «Лу во всех отношениях самый умный человек, из всех, кого я знаю» (Овербеку, 24.2.83). Он не хочет сражаться с людьми: «от каждого пренебрежительного слова, написанного против Рэ или фрл. С., у меня сердце кровью обливается; кажется, будто я очернил их из вражды» (Овербеку, лето 83). Он хотел бы расторгнуть отношения, выяснив всё, ничуть не желая нового сближения: «Д-р. Рэ и фрл. Саломэ, для которых я охотно сделал бы что-нибудь хорошее …» (Овербеку, 7.4.84).

Он окончательно разуверился в возможности того, что найдётся человек с близкими ему философскими интересами. Уже никогда больше он не делал подобных попыток с той же надеждой. Начиная с этого времени сознание им своего одиночества ещё более усиливается и углубляется. Хотя поиски новых друзей не прекращаются (Гасту, 10.5.83), но они ведутся без подлинной надежды. Даже чисто по-человечески он ощущает эту безысходность: «И я всё больше понимаю, что уже не гожусь для людей — я совершаю исключительно сумасбродные поступки … так что вся вина всегда остаётся на мне» (Овербеку, 22.1.83).

Генрих фон Штейн [21]в августе 1884 г. приехал на три дня в Сильс-Мария, чтобы посетить Ницше. Никогда ни до ни после этого они не разговаривали. Зная друг о друге, они с 1882 г. посылали друг другу свои публикации, а позднее при случае обменивались письмами. Прежде всего Штейн интересовался Ницше, чувствовал его величие, не привязываясь к нему и даже не получая от него какого-то радикально нового импульса; он, как и многие до него, испытал в разговоре с Ницше чувство, как если бы он достиг некоей высоты: «Моё ощущение от бытия становится более возвышенным, когда я разговариваю с Вами» (к Ницше, 1.12.84). «Замечательным опытом для меня была несомненная внутренняя свобода, каковую я начинаю сразу ощущать при разговоре с Вами» (к Ницше, 7.10.85); но это не означало принятия философствования Ницше. Для Ницше же этот визит стал последним лёгким потрясением от ощущения возможности философской дружбы.

Несколько недель спустя после этого визита он сообщает Овербеку (14.9.84): барон Штейн «прямо из Германии прибыл на три дня в Сильс и проследовал далее к своему отцу — подчёркнутаяманера делать визит, которая мне импонирует. Это роскошный экземпляр человека и мужчины, и благодаря доминирующему в нём героическому настрою он мне совершенно понятен и симпатичен. Наконец-то, наконец-то новый человек, который мне нужен и инстинктивно передо мной благоговеет!» Петеру Гасту (20.9.84): «Рядом с ним я чувствовал себя, как тот Филоктет на своём острове, когда его посетил Неоптолем, — я думаю, он даже отчасти догадался о моей филоктетовой верев то, что “без моеголука никакогоИлиона не завоюешь!”» Позднее в «Ecce homo» Ницше вспоминает: «Этот отличный человек … был за эти три дня словно перерождён бурным ветром свободы, подобно тому кто вдруг поднимается на своювысоту и получает крылья» (ЭХ, 702).

Штейн пишет о Ницше, по-видимому, в том же тоне и с тем же настроением (24.9.84): «Дни, проведённые в Сильс, стали для меня великим воспоминанием, важной, торжественной частью моей жизни. Только крепко удерживая в душе подобные события я способен сопротивляться этому ужасному существованию, более того — находить его ценным». В ответ на это Ницше отсылает ему (11.84) стихотворение (о друзьях; о своём одиночестве; о своём царстве наверху, среди льдов), которое позже под заголовком «С высоких гор» было включено в качестве приложения в «По ту сторону добра и зла»:

«Это, мой дорогой друг, Вам на память о Сильс-Мария и в благодарность за Ваше письмо, такоеписьмо». В ответ Штейн предложил Ницше в письменном виде поучаствовать в предпринятых Штейном и несколькими его друзьями дискуссиях по содержанию некоторых статей вагнеровской энциклопедии. Ницше изумлён: «Что за непонятное письмо написал мне Штейн! И это в ответ на такие стихи! Никто уже не знает, как он может себя повести» (сестре, 12.84). К стихотворению же Ницше перед самой публикацией добавил следующие строки: «Я кончил песнь, и замер сладкий стон в моей гортани» (ПТСДЗ, 406).

Ницше был спокоен: это разочарование уже не стало потрясением. Его любовь осталась неизменной; когда тридцатилетний Штейн в 1887 г. умер, Ницше написал: «Я всё ещё не нахожу себе места после этого. Я его так любил, он относился к тем немногим людям, чьё существованиесамо по себе доставляло мне радость. И я не сомневался, что он как бы бережётсебя для меня на будущее» (Овербеку, 30.6.87). «Это ранило меня, как если бы это была личная утрата» (сестре, 15.10.87).