Держи меня крепче (СИ) - "Душка Sucre" - Страница 69

• Предыдущая
• 69/159
• Следующая

Я быстро засеменила по обочине вперед и только вперед, почти задыхаясь от бега и осознавая, что за мной никто не гонится. Даже обидно как-то…

Мне вдруг стало дико смешно, так что я стала корчиться в судорогах, не в силах остановиться. Да какой из этого одуванчика Генри Холмс26 вообще? Если только начинающий. А я больной на голову придурок. Те маньяки, что в кино, вообще другие и совсем не похожи на озабоченных большеклювых орлов. Леська бы меня обсмеяла. Точно! Меня же Леся ждет… Я припустила из последних сил, пытаясь дать себе ускорение, и даже успела ощутить что-то типа открывшегося второго дыхания, в существования которого до сих пор категорически не верила, когда добежала до середины моста и резко остановилась прямо около перильцы, на которой пристроилась попка очаровательно-грустной подруги. Ее глаза старательно следили за яркой иллюминацией проплывающей под мостом баржи, лоб был разглажен, что свидетельствовало о ее спокойствии, но аура Леси прямо-таки лучилась отборным негативом, как это обычно бывает с телевизором – ты его выключил, но остаточное статическое электричество все еще заставляет экран голубиться, правда, ненадолго. Но с моей подругой «ненадолго» категорически не прокатывает. Если уж разбрызгивать эмоции, то без ограничений.

Я подошла к ней и осторожно тронула за плечо. Я сразу не подумала об этом, мысль пришла уже по ходу дела, но вот если бы ко мне так сзади подошли, то сейчас бы мы с этим неудачливым кем-то уже бултыхались бы в теплой, нагретой за последние дни духоты дни водице. Но у Леси мое появление ни особого удивления, ни восторга не вызвало. Просто констатация:

– Спасибо, что пришла, – ее изящная ладонь накрыла мою, шершавую и немного покоцанную, потому что в последние дни все действия мне приходилось делать ею, вторая же недееспособна.

– Не за что, Лесь. Мы же подруги, – сказала я очевидную вещь.

Просто не знала, что еще можно сказать. Но очень хотелось спросить, что же случилось, но все же я не настолько нетактична, чтобы поджигать напалм ее скачущего настроения. Не знаю, чего тут было больше: то ли врожденной интеллигенции, то ли мотивов самосохранения, но я молча гладила ее плечо, как бы говоря, что я рядом, что все будет хорошо.

– Я теперь беспризорница, – после длительного молчания сухо выплюнула Леся срывающимся голосом.

Мне знакомы эти нотки. В школе, незадолго до выпускных экзаменов преподаватели устроили нам контрольную проверку знаний по всем предметам. Я к ним готовилась очень тщательно. Учила, зубрила, страдала, ночами не спала, а как зомби повторяла формулы, определения, таблицы, графики, короче, успела подготовить как следует все, кроме истории России. То есть ее я, конечно, тоже подготовила, но слабее остальных предметов, потому что на то было две весомые причины: во-первых, я с историей слабо дружу, а память у меня короткая, во-вторых, мне тупо времени не хватило, чтобы охватить весь объем многолетней информации с кучей дат и географических названий. Я поставила на то, что спишу, вернее, наивно поставила, ведь списывать я не умею врожденно. Небольшая патология. Но это неважно, ведь я понадеялась на своего любимого братца, который не смог бы бросить меня в беде. Это был план А, с треском провалившийся в первые пять минут, когда историк, высокий очкастый противный тип с выдающейся проплешиной, своих любимчиков, а по совместительству отличников класса, Егорку и Анастасию Смирнову усадил подле себя и принялся устраивать им устный допрос, при этом косясь на остальной класс каждые пять секунд. Мне, конечно, очень повезло с партой – последняя, но конкретный облом был с тем, что у меня не было ни одной шпоры. Сидящий впереди меня Леша все же подбросил мне ответ на первый вопрос и на второй, но я на пару со своей патологией не смогла списать и слова, потому что руки, зажавшие в свои крепкие кулачки шпоры, предательски дрожали, гремя костяшками пальцев о внутреннюю сторону крышки стола. Так меня и застал Игнатий Андреевич, историк, подкравшись сзади. Как он там очутился – для меня до сих пор загадка, но есть предположение, что все дело в том, что нервничая, я закрыла себя в скорлупе от внешнего мира, плохо лишь то, что скорлупка не оказалась непрозрачной и звукоизолированной (как мне рассказал потом Егор – мотивы по крышке парты были весьма и весьма громкими). Впрочем и доораться до меня историку не сразу удалось, с третьей попытки. Мне почему-то показалось, что он именно шпоры и требовал отдать, так что без задних мыслей я вложила ему в раскрытые ладони смятые и мокрые от моих вспотевших ладошек бумажки, исписанные тонким каллиграфическим почерком. Глаза размером с два пятака поползли на лоб и далее в район проплешины Игнатия Андреевича вслед за вздернутыми бровями, а меня оглушило его тихое: «Вон из кабинета!« Разумеется, я тут же выбежала и напоролась в коридоре на нашу добрую классную руководительницу, которая наворачивала круги в ожидании своих учеников, переживая за каждого, как за родного ребенка. Возможно это из-за того, что своих детей у нее не было, а может быть просто душа у нее такая. Ее тело было обтянуто бордовым бархатом, а стопы обуты в красные туфли, в руках она держала классный журнал и обмахивалась им, словно находилась в сауне, а не в бетонном коридоре, где по определению жарко не бывает. Мои глаза затерялись где-то в районе ее стройного животика, потому что смотреть в глаза я просто не могла – стыдно, а отводить и смотреть куда-то в сторону – вообще некультурно.

– Леночка, – тут же кинулась ко мне классная, аккуратно поднимая мой подбородок правой рукой; легкое движение, к которому не было приложено и доли усилия – я не сопротивлялась, и вот мои глаза уже смотрят в ее, а в горле как будто ком застрял. – Ты почему так рано?

Я силилась сказать хоть что-то, но не могла.

Казалось, что любой звук, исторгнутый из моей глотки, перейдет в гулкие рыдания.

Я молчала, старательно пытаясь проглотить ком, но ничего не выходило.

А потом просто подорвалась и сбежала, спрятавшись под лестницу, где меня никто не просил разговаривать.

Приблизительно через полчаса я отошла, но то чувство надолго мне запомнилось. Оно было преисполнено обиды (несправедливой, я знаю) и стыда. Клубок из этих двух составляющих – страшная вещь, пока сам не рассосется, ничего не поможет. Сколько бы горячего молока с медом не было выпито, раны на внутренней поверхности горла – они надолго.

С Лесей сейчас тоже самое. Но она намного сильнее меня, раз уже может говорить, хотя ей это трудно дается.

– Беспризорница?

Подруга молчала, потом кивнула. На ее щеке блеснула предательская слеза. Я обняла ее настолько крепко, насколько могла позволить моя нерабочая рука, висящая на шее мертвым грузом, и только ползающие под гипсом мураши, распространяющие в тесном пространстве чесотку, не давали мне похоронить ее в своем воображении.

– Ты меня раздавишь, – прокряхтела Леся, высвобождаясь немного из моей хватки, но не отпуская моей руки.

– Прости…

– Спой мне, – попросила она после еще минутного молчания сразу же, как только баржа, показав нам свою корму, скрылась в ночи.

– Эээ… – я немного растерялась, не ожидая подобной просьбы.

– Помнишь, на вечере перваков… – начала она напоминать мне, но я и сама все прекрасно помнила.

Это было мое первое и единственное выступление под гитарный аккомпанемент Витьки с девятого этажа. Первоначально задумывалось, что петь и играть он будет в одиночестве, как обычно из года в год делал это четверокурсник Каганов Виталий, но в этом году моя лучшая подруга, желая закрепиться в универе и стать своей в доску, при этом не допуская излишней фамильярности с их стороны, записалась в студенческий театр эстрадной миниатюры, а в народе просто стэм, и меня тоже записала, чтобы «я не скучала». Таким образом, я была приписана к Кагану в качестве подпевки, а Леся участвовала в постановке танца. Я, конечно, жутко переживала и тряслась от страха, но все же спела одну песенку из репертуара Янки Дягилевой, самую депрессивную, на мой взгляд, но единственную, слова которой я знала. Всем понравилось, все аплодировали, но больше с микрофоном я не экспериментировала.

• Предыдущая
• 69/159
• Следующая