Дом и корабль - Крон Александр Александрович - Страница 42
- Предыдущая
- 42/123
- Следующая
— Вот, — сказал Горбунов с хитрым видом, — сюда по вечерам я заношу все, что мне удается узнать о минной обстановке. Мне это заменяет пасьянс. Вот, например. Вертикальная схема минного поля, которое мы форсировали в районе Гогланда. Здесь несколько вариантов, или, точнее сказать, версий. Верна какая-нибудь одна, но я обязан учитывать все.
Митя с интересом взглянул на аккуратно вычерченную схему. Расположенные в несколько ярусов мины изображались кружочками, минрепы — пунктирными линиями.
— Мы прошли это поле на большой глубине, самым малым ходом, чтоб сразу отработать назад при касании корпуса о минреп. Скажу вам откровенно, скрежет минрепа — один из самых мерзких звуков в мире, он леденит душу. У нас было восемь касаний. У Бориса Петровича редкая выдержка. И звериный нюх. Вообще такого командира поискать.
Несомненно, Горбунов говорил искренне, но в настойчивости, с которой он хвалил Кондратьева, Мите почудилась какая-то нарочитость.
— Во всякой борьбе, — продолжал Горбунов, — действует непреложный закон. Ты проиграл в двух случаях: а — в тот момент, когда признал превосходство врага, бэ — когда столь же слепо уверился в своем превосходстве.
Формула показалась Мите любопытной.
— Немецким чинодралам — а впрочем, только ли немецким? — в высшей степени свойственно самодовольство. Немец, которому было поручено запереть нас в заливе, вероятно, считает, что запер нас как нельзя лучше. Вот это самое и дает мне шанс. Вы не болтливы, штурман?
— Не знаю. Кажется, нет. А что?
— Дело в том, что у меня есть еще одна заветная тетрадка. Там нет ничего секретного, и если я попрошу вас до времени держать язык за зубами, то единственно потому, что все это очень сыро и не приведено в систему. Я попытался проанализировать все известные мне случаи гибели подводных лодок как в военное, так и в мирное время и пришел к убеждению… Вам не скучно?
— Нет, нет…
— Начнем с другого конца. Что такое современная подводная лодка? Это агрегат, состоящий из большого количества узлов или звеньев, находящихся между собой в сложном взаимодействии. Большинство этих звеньев связаны последовательно, таким образом, выход из строя одного звена разрушает цепь. Во всем этом существует одна неприятная закономерность — чем больше звеньев, тем больше вероятность разрыва цепи. Для того чтоб повысить надежность корабля в бою и в походе, есть, по существу, один путь…
— Дублирование, — вставил Митя, видя, что Горбунов ждет реплики.
— Совершенно справедливо. К примеру, мы можем перекладывать рули электричеством, пневматической тягой и вручную. Но возможность дублирования механизмов жестко ограничена весом и габаритами подводного корабля. Не поленитесь прочитать вот это, — он вынул тетрадку, — и в большинстве описанных случаев за отказом механизма вы увидите человеческую ошибку. Дрогнула воля, потерялось внимание, не хватило знаний. Чтоб лодка затонула, не обязательно получить пробоину, иногда достаточно оставить на краю люка старую фуфайку. Так вот, штурман, если мы с вами добьемся от личного состава полного автоматизма во всем, что не требует размышления, и всю освободившуюся умственную энергию направим на проблемы, того заслуживающие, — мы пройдем. Сейчас для меня проблема номер один — взаимозаменяемость, здесь я вижу не то что неисчерпаемые — терпеть не могу таких пышных слов, — но вполне ощутимые резервы надежности. Будет трудно, штурман, а вам труднее всех. Так что можете рассчитывать на мое полное сочувствие. На снисхождение — нет. На это я просто не имею права. Поэтому, повторяю еще раз, — вы нужны мне целиком. Отбросьте, истребите в себе все, что занимает хоть частицу вас. Вам двадцать три года. Будем живы — после Победы перед вами целая долгая жизнь. От вас ничего не уйдет.
Митя сидел с застывшим лицом, он боялся, что Горбунов прочитает его мысли.
Горбунов вдруг усмехнулся — ласково и невесело:
— Вы небось думаете: вот чертов сын, ему легко поучать, у него уже все было — любовь, женитьба, ребенок, с романтикой покончено, высылает семье аттестат… А я ведь не так стар, штурман. И не случись война, я бы, наверно, и сегодня считал, что переживаю драму, перед которой бледнеют все человеческие горести.
Митя был растроган.
— Я знаю, — тихо произнес он и обмер, сообразив, что проговорился. От ужаса он сделал вторую ошибку: пряча глаза от Горбунова, он бросил быстрый взгляд на ящик стола, узкий, запертый на ключ правый ящик, где лежал черный конверт.
Мите показалось, что воздух в каюте сгустился. В ушах у него шумело. Наконец он решился взглянуть на командира и увидел лицо, на котором еще не расправилась гримаса страдания. Вспыхнувший было гнев погас, осталась только боль и еще, пожалуй, стыдливость, не стыд — стыдиться было нечего, — а именно стыдливость. Такое выражение Митя видел на лице одного раненого во время таллинского перехода, это был молоденький красноармеец, почти мальчик, узбек или таджик, раненный осколком в живот. Он лежал на палубе «Онеги», около него суетились девушки из санотряда. Боль еще не притупила в нем других чувств, и он страдал не столько от раны, сколько от своей наготы и беспомощности.
Чутье подсказало Мите — объясняться бесполезно. Может быть, когда-нибудь потом, позже. А сейчас Горбунову совершенно безразлично, что заставило лейтенанта Туровцева проникнуть в тайну черного конверта — служебный долг или самое пошлое любопытство.
Прошла минута. Горбунов подошел к столу и, не садясь, углубился в изучение суточного расписания, затем взял красный карандаш и, убедившись, что он хорошо отточен, аккуратно перечеркнул листок крест-накрест.
— Так вот, товарищ помощник, — сказал он с несколько насильственной шутливостью. — Значит, погрузка. К сему дается вводная — командир пэ эль двести два капитан-лейтенант Горбунов болен. Не смертельно, но температура высокая. Если вопросов ко мне не имеется, вы свободны.
Вопросы у Туровцева были, но он предпочел быть свободным.
Каюров, конечно, заметил, что его сожитель вернулся в растрепанных чувствах, но виду не подал. Узнав, что предстоит переход на новую стоянку, он присвистнул:
— Лихо! Ты узнал — боекомплект будем грузить?
На этот счет у Туровцева не было никаких установок, но «вводная» уже вошла в силу, и он огрызнулся:
— Что значит «узнал»? Потрудитесь не позже восьми ноль-ноль представить мне ваши соображения.
— Вот это разговор! Через пятнадцать минут будешь иметь полный реестр.
Доктор и механик также не стали дожидаться восьми ноль-ноль: еще до отбоя они ввалились со своими заявками, рассчитанными по меньшей мере на автономное плавание. Туровцев попытался воззвать к их совести, но ничего не достиг, механик промолчал, а доктор, цинично посмеиваясь, сказал:
— Ладно, штурман, ты режь, но не морализируй.
На следующее утро помощник командира «двести второй» развил бурную деятельность, поразившую не только команду, но и видавших виды хозяйственников плавбазы. Туровцев недаром прослужил несколько месяцев на «Онеге»: бессильный что-либо изменить в ее порядках, он тем не менее отлично в них разбирался. Пучков, новый старпом «Онеги», сразу понял, что наскочил на несговорчивого клиента. Ходунов посматривал на Митю с удивлением: неужели Горбунов сумел сделать из этого щенка что-то путное? Кондратьев был величественно прост и дружелюбен. Ставя на бланках свою размашистую подпись, он вдруг хитро прищурился и спросил: «Ну что, лейтенант, каково тебе? Тяжко?» Митя из самолюбия попытался отрицать, но Борис Петрович отмахнулся и, захохотав, сказал: «Что ты мне врешь. Я — начальство, и то мне с ним трудно, а тебе сам бог велел страдать…»
Всякий порыв заразителен. Краснофлотцы, работавшие на погрузке, с удовольствием поглядывали на лихо распоряжавшегося помощника, и даже боцман Халецкий, личность вообще скептическая, признал его авторитет и лишь изредка позволял себе что-то почтительно советовать. Горбунов вел себя, как всегда, загадочно. Все утро он просидел у себя в каюте, обложившись книгами и картами, и даже сменил ботинки на тапочки. После обеденного перерыва Митя настолько обнаглел, что послал к нему доктора справиться о здоровье. Гриша вернулся и доложил: командир благодарит за внимание, он чувствует себя лучше и, хотя температура еще держится, готов принять помощника по любым возникшим у него вопросам. При этом у доктора был такой серьезный вид, что Митя на мгновение усомнился: вдруг на самом деле температура? Но затем уловил иносказание: если запарываешься — приходи. И, конечно, не пошел.
- Предыдущая
- 42/123
- Следующая
