Лесная избушка - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 3

• Предыдущая
• 3/7
• Следующая

— Он не сердитый, — ответила Алёнушка, — он печальный. У него немцы сынка убили. Такого, как ты. Вот он и горюет. Забыть не может.

С этих пор Шурка перестал бояться дяди Егора. И когда партизаны приходили после ночного похода, озябшие, усталые, он принимал у дяди Егора его рукавицы и прятал в горячую печурку.

Подружился он и с Василием-кузнецом. Бородатый кузнец в первый же вечер таинственно спросил его:

— Шурка, а ты знаешь, кто я такой?

— Знаю, — ответил Шурка: — ты дядя Василий, кузнец-партизан.

Кузнец нахмурил черные густые брови.

— А ты, Шурка, знаешь, что я колдун?

Шурка засмеялся.

— А ну, сколдуй что-нибудь!

Кузнец пожал плечами.

— Да пожалуйста, сколько хочешь! Давай носовой платок, давай спичку!

Кузнецу дали носовой платок и спичку. Он отошел в угол, отвернулся, пробормотал что-то. Потом на глазах у Шурки положил спичку на середину платка, накрыл ее краями и сказал:

— Ну, ломай спичку!

Шурка нащупал спичку в платке и сломал.

Тогда кузнец покрутил рукой над платком, дунул на него и развернул. Спичка лежала целая. Шурка держал спичку в руках, щупал ее — нет, целёхонька! И он даже не знал, что сказать от изумления.

Партизаны улыбались, улыбались и дед Батько и Алёнушка. А Шурка просто понять не мог, как это кузнец такое чудо сделал.

Восемь партизан было в лесной избушке. А Шурка был один сынок на всех.

Но больше всего подружился он с молодым Федей Чилимом.

— Почему тебя так чудно? зовут? — спросил его Шурка. — Чилим! Что это такое — чилим?

— Чилим — это такой орех водяной, в воде растет, — ответил Федя. — Я еще мальчишкой был, с тебя, и вычитал это в книжке — про чилим. Интересно мне показалось. Вот я товарищам говорю: „Ребята, давайте кого-нибудь прозовем Чилимом! Чилим! Чилим!” А ребята и подхватили: „Ну, вот ты сам и будешь Чилим!” Так я Чилимом и остался.

Про всё говорили партизаны — и про своих родных, которые остались в плену у немцев, и всякие истории рассказывали. Но вот куда они ходили, что делали, про это никто ни словечка не сказал. А Шурка только об этом и думал.

— Чилим, — спросил Шурка, — почему не расскажешь, где вы той ночью были?

У Чилима глаза так и загорелись.

— У, брат Шурка, мы в ту ночь таких дел наделали!

— Расскажи, Чилим! Склад у немцев подорвали?

— Ну, склад! Склад мы подорвали дней десять тому назад. А на той неделе целый отряд карателей разгрохали, в лесу подстерегли. А в этот раз… — И Чилим зашептал: — В этот раз мы целый состав с боеприпасами под откос спустили. Подкрались, подползли к линии… Притаились в кустах. Поезд идет! Мы с дядей Егором и вон с тем, с Парфенчиком, выскочили да по связке гранат под паровоз! Ох, и ударило же! Огонь! Дым! Паровоз на куски — и под откос. Вагоны друг на друга налезли и тоже с рельсов долой. Снаряды рвутся! Патроны щелкают, состав горит, немцы крик подняли! Ох, и накрутили же мы им, бандитам!

Шурка живо представил себе исковерканные горящие вагоны среди ночного леса, кричащих от ужаса немцев в ненавистных зеленых шинелях. Это немцы опустошили их деревню, это немцы разорили их дом, угнали его мать, сестру, товарищей… И школу сожгли. А они с Пашкой собирались учиться в эту зиму!

— Так им и надо! — угрюмо сказал Шурка и задумался.

Потом он подошел к деду, который отдыхал на лежанке, покуривая трубку.

— Дедушка, — сказал Шурка, — а когда же ты меня с собой возьмешь? Что же я всё и буду дома сидеть?

— О! Ишь ты! — усмехнулся дед. — А куда тебя брать? Что ты делать будешь?

— Всё! Что скажешь, то и сделаю! Ты думаешь, я боюсь? Я не боюсь. Мать у меня где? А наша Ксёна где? А я… бояться буду, да?

Дед взглянул на Шурку и перестал усмехаться.

— Возьмем! — сказал он. — Как понадобится, так и возьмем.

А понадобился Шурка очень скоро.

Он сидел в кухне и помогал дяде Егору чистить винтовку. В горницу ему входить нельзя было — там партизаны совещались о чем-то.

Шурка, наморщив брови, сухой тряпочкой протирал курок. Вдруг открылась из горницы дверь, и Чилим окликнул его.

— Собирайся, — сказал он, — пойдешь с нами!

Шурка подскочил. Он живо оделся, надвинул шапку.

— Я готов! — крикнул он и вошел в горницу.

У Шурки дух захватывало от волнения, когда шел он по лесу с партизанским отрядом. Шли без шума, без разговоров, только лыжи шуршали по снегу. Шурка потихоньку оглядывался кругом: не идут ли из чащи немцы, не крадутся ли откуда по-волчьи, не смотрит ли из еловых веток дуло немецкого ружья?

Но партизаны шли уверенно, и Шурка понемногу успокоился.

Вышли на белую лесную дорогу. Пересекли ее, миновали березовую рощу и остановились на опушке. Батько подозвал Шурку.

— Ну, брат Шурка, теперь твоя служба. Иди вот так, наискосок. Там будет изгородь. Посмотри, висит что-нибудь на изгороди или нет. А мы тебя будем ждать. Хорошенько посмотри!

— Ладно, — сказал Шурка и пошел наискосок через снежное поле.

За большим бугром он увидел изгородь. На изгороди, на голубой ольховой слеге был привязан тонкий пунцовый платочек. Светло-серое было небо, тусклый белый снег, темные елки. И только платочек этот трепетал на ветру, словно яркий, живой огонек. Шурка оглянулся кругом, прислушался. Тихо. Ни звука. Тогда он быстро подбежал к изгороди, отвязал платочек, сунул его в карман и помчался обратно. Партизаны ждали его.

— Ну что? Ну как? — бросился к нему Чилим.

— Тебя никто не видел? — спросил дед. — Никто не встретился?

— Никто, никто! — задыхаясь от бега, ответил Шурка.

— А на изгородке?

— А на изгородке вот!

Он вытащил пунцовый платочек и показал партизанам.

— Так, — сказал задумчиво дед, — значит, туда нам не путь. Поворачивай лыжи, товарищи!

И повернул обратно.

— А почему? А почему? — торопливо спросил Шурка у Чилима. — Это что значит?

— А то значит, что населенный пункт занят врагом, — ответил Чилим, — и ходить нам туда больше нельзя. Можно только ночью подобраться и только с винтовкой в руках да с гранатой у пояса.

Дошли до старого следа. Дед остановился и сказал Шурке:

— Мы себе еще дорог поищем. А ты, Шурка, беги домой. На сегодня твоя служба окончена.

Шурка по следу вернулся домой, весело вошел в избу.

— Алёнушка, я тебе подарок принес! — крикнул он еще порога. — Посмотри-ка, платочек какой!

Алёнушка взяла платочек, а сама поглядела Шурке в глаза:

— Всё сделал, что надо?

— Всё!

— И как надо сделал?

— А то как же!

— Молодец! — улыбнулась Алёнушка. — А за подарочек спасибо. Беречь его буду!

Шурка проснулся раньше всех. Ом лежал на полатях и разглядывал потолок. Сосновые дощечки, гладко выструганные, были разрисованы древесными жилками и сучками. В окно глядело утро, морозные стекла искрились. А на полатях еще ютились теплые дремотные сумерки. В этих сумерках оживали сучки и жилки на потолке и получались из них маленькие молчаливые фигурки. Вот этот темный сучок с развилинкой совсем похож на человечка. А вот это коричневое пятнышко и трещинки вокруг как-то чудесно соединились, и получилась птица с широким хвостом. А по этой дощечке бегут тонкие волнистые линии, будто речка течет далеко-далеко, в волшебные страны…

В кухне негромко звякали ведра, чугуны, потрескивали дрова — Алёнушка топила печку. Рядом с. Шуркой легонько похрапывал дед Батько. Снизу — с лавок, с пола, с широкой деревянной кровати — слышалось сонное дыхание. Партизаны вернулись на рассвете и теперь крепко спали. Не было в избе только дяди Василия-кузнеца и еще одного партизана — они дежурили, сторожили свою лесную избушку.

Шурка рассматривал человечков на потолке и не заметил, что дед давно проснулся и глядит на него.

• Предыдущая
• 3/7
• Следующая