...И скрылся с места преступления... - Кризи Джон - Страница 23

• Предыдущая
• 23/45
• Следующая

– Он вернулся в полдень, сэр, – вставил сержант, – и наши люди не видели, чтобы он выходил.

– Вход в доме один?

– Да, сэр. Правда, ворот двое, но все они выходят на дорогу.

– Хорошо, спасибо. Я не думаю, что возникнут какие-то проблемы, мне надо просто с ним поговорить, но я хочу, чтобы в случае необходимости у меня был под рукой еще один человек. Дэвис сейчас на дежурстве или свободен?

– Он в вашем распоряжении, сэр, – сказал сержант.

– Отлично. Пойдемте, Дэвис, – и дни направились к подъезду.

К дому вела дорожка, окаймленная низкорослыми деревьями и кустарником, стены были увиты плющом. В подъезде горел свет – это было хорошо видно через веерообразное окно над входной дверью; остальные окна в доме были темными. На пороге Дэвис достал фонарик и посветил на табличку со списком жильцов и кнопками звонков:

"Квартира № 6: мистер Питер Уэйт, штаб-квартира кампании по борьбе с убийцами на дорогах".

Роджер нажал кнопку, через секунду послышался резкий щелчок, и дверь открылась.

– Никакой осторожности, – скептически заметил Дэвис. – Открывает дверь, даже не узнав, кто пришел. Хотя, может быть, он кого-то ждет? Мне остаться на лестнице, сэр?

– Да. Лучше на верхней площадке.

– Слушаюсь, сэр.

Лестница освещалась отвратительно, на дверях красовались ободранные плакаты и лозунги, штукатурка отваливалась кусками, под линолеумом жалобно скрипели доски. Две квартиры на первом этаже, две – на втором, еще две – на третьем, последнем. Из-за дверей не доносилось ни звука, и в целом впечатление было довольно жутковатым.

– Здесь, сэр, – сказал Дэвис и высветил фонариком табличку с цифрой "6". – Я спрячусь, чтобы он меня не заметил.

– Хорошо.

Да, из Дэвиса, пожалуй, получится отличный детектив.

Роджер нажал кнопку, и в квартире громко зазвонил звонок. Через некоторое время послышались шаги, потом щелчок – кто-то включил свет в прихожей. В следующее мгновение дверь широко распахнулась, и на пороге появился мужчина с копной светлых волос. Глаза его округлились, рот чуть приоткрылся, словно от удивления.

– Добрый вечер, – вежливо произнес Роджер. – Мистер Уэйт?

– Я... Нуда, это я, – сказал проповедник Пит, – мистер Уэйт это я, да, – он казался удивленным, может быть, даже расстроенным. – Чем могу быть полезен? Если вы пришли на собрание, то, боюсь, вы ошиблись – оно состоится завтра. Но если вам нужны плакаты или буклеты...

Он замолчал, по лицу его было видно, что на самом деле он и не думал, что посетитель пришел за плакатами.

– Я бы хотел поговорить с вами, – сказал Роджер и достал удостоверение.

Раскрыв его, он наблюдал за проповедником, который рассматривал документ.

Преподобный Питер Уэйт оказался более хрупким, чем можно было предположить по газетным фотографиям. Выглядел он довольно молодо, бросались в глаза пухлые яркие губы. Он прищурился, разглядывая удостоверение, и Роджер решил, что проповедник близорук. На нем был высокий воротничок пастора и светло-серый костюм, который топорщился на плечах, словно его хозяин попал под дождь, а потом сушил утюгом.

Проповедник поднял глаза:

– Из Скотленд-Ярда? Старший инспектор Уэст? Наслышан, наслышан... Но проходите, инспектор, проходите. Честно говоря, ждал-то я не вас, а одну молодую леди, но, наверное, еще рано – она сказала, что придет в половине восьмого. Признаюсь, я несколько расстроен, но ведь еще нет половины восьмого, не так ли? Надеюсь, ваше дело не займет много времени, мисс Эйкерс и я собирались... В общем, прогуляться.

– Я вряд ли задержу вас надолго, – сказал Роджер. – Мисс Эйкерс?

Он вошел в квартиру.

В небольшой прямоугольный холл выходили три двери. Одна из них была открыта настежь, там горел очень яркий свет. Он освещал стену, сплошь увешанную плакатами и лозунгами, – большинство из них были цветными и довольно примитивными, словно рисунки ребенка. Также были видны ряды стеллажей, забитых буклетами.

– Мы... э-э... могли бы пройти в гостиную, – Уэйт заметно нервничал.

– Любопытно было бы взглянуть на штаб-квартиру вашей кампании, – сказал Роджер и вошел в ярко освещенную комнату.

Она оказалась больше, чем он предполагал. Все стены были заклеены неумело выполненными рисунками, преобладали красный и зеленый цвета. Посередине стояли четыре составленных вместе стола, заваленных конвертами, карандашами, ручками и бутылями с чернилами, – там же были и четыре стула. У окна стоял небольшой письменный стол. На этом столе тоже лежала гора бумаг, за которыми виднелась портативная пишущая машинка.

– Больше похоже на штаб-квартиру предвыборной кампании, – весело сказал Роджер.

– Вы находите? Важно, чтобы создавалось впечатление активности, это действительно очень важно. Когда приходят мои помощники, мне кажется, они ощущают определенный прилив энтузиазма, понимая, что до этого здесь поработали другие, такие же, как они, – они видят, что их здесь ждут, что им осталась работа. А вы знаете о моей кампании, старший инспектор? Я... Ах нет, а то я снова оседлаю своего конька. Вначале ваше дело! Чем могу быть полезен?

Роджер продолжал оглядываться по сторонам:

– Извините за нескромный вопрос, мистер Уэйт. А многие ли из тех, кто начинали с вами, продолжают оказывать помощь?

– Что? А, из первых помощников, пожалуй, остались только двое или трое самых преданных. Но начинал я в Лайгейте – вы, может быть, знаете. А оттуда довольно далеко добираться. Пара помощников живут поблизости, они приходят регулярно, но, должен признаться, общественная поддержка очень незначительная. Прискорбно малочисленная группа, если говорить откровенно.

Роджер внимательно посмотрел на него и промолчал: надо дать ему время, пусть соберется с мыслями.

Тем временем с проповедником что-то происходило, некая метаморфоза, и наблюдать за нею было довольно любопытно. Большие детские глаза уставились на Роджера с немой мольбой, словно требуя внимания и поддержки. Проповедник схватил себя за лацканы – должно быть, так он выступает на митингах, для беседы же один на один жест несколько странный. В позе появилось нечто патетическое, но в целом фигура пастора являла собою образец достоинства и уверенности в себе. Голос стал тверже, в нем появились низкие грудные нотки:

– Человек испытывает страх за свою драгоценную жизнь и в то же время равнодушен к ближним. Нет, нет, в этом равнодушии есть и зерно сострадания, уверяю вас, но к чему это холодное сострадание мужчинам, женщинам, маленьким детям, раздавленным колесами автомобиля, – покалеченным, изуродованным, тем, кто не может больше вести нормальную человеческую жизнь, или погибшим? Убитым. Им не нужно сострадание, сэр. Сострадание – это пустая чаша, в какой бы форме она им ни предлагалась. Жертвам нужно не сострадание, а война против убийц, вопль негодования всей страны, негодования против убийц на наших дорогах. Миллионы граждан должны потребовать от правительства, чтобы оно подняло свою стальную длань и покарало преступников. Надо потребовать от правительства, чтобы оно узаконило – и это надо было сделать еще давно – отношение к преступникам на колесах как к подлинным убийцам. Разве они заслуживают иного? Кто они, как не убийцы?

Сейчас в этих детских глазах горел гнев – воздев руку с устремленным в небо перстом, хрупкий человечек почти кричал:

– Ответьте мне! Тот, кто убивает безнаказанно, тот, кто калечит и увечит, – кто он? Разве не убийца? Почему же он не должен нести наказание, какое несут другие убийцы? Скажите мне, почему?

Голос Уэйта гремел. Его охватил восторг, словно он верил, что вдохновение ниспослано ему свыше, и теперь это вдохновение работало как бы само по себе. Палец все упирался в небеса, глаза сверкали, он вновь и вновь повторял:

– Почему?!

– Полагаю, я могу сказать вам, почему, – спокойно сказал Роджер. – Но бывают случаи...

– О, я еще ни разу не встречал полицейского, который не защищал бы распущенность, – эта распущенность проявляется даже в тех немногих законах, которые направлены против преступных водителей, – холодно произнес Уэйт.

• Предыдущая
• 23/45
• Следующая