Сорванные цветы - Левитина Наталия Станиславовна - Страница 43
- Предыдущая
- 43/92
- Следующая
– Что ж, называть «товарищ Колотов»? Подхожу ко второй. Говорю ей тихо и напряженно: «Девушка, пожалуйста, не двигайтесь. Вы на мушке. Шубу, что на вас, выследило вооруженное подразделение „Гринписа“. Но я готов спасти и вас, и шубу». Шеи у них тонкие, горячие. Гад, который их душит, несомненно получает от этого кайф. Подлый импотент. А ты, Эндрю, я знаю, можешь сломать противнику шею одним движением руки. Айкидист. Научи меня.
– Зачем?
– Вдруг маньяк бисексуален? И переключится в скором времени на мужские шеи? Я не хочу стать его новой жертвой.
– Не болтай ерунду. Подбрось меня до управления, Макс. Я тебе благодарен, ты мне помог.
– О'кей. Знаешь, эти девицы сами лезут в руки.
– Никакой осмотрительности. Почему они такие доверчивые? Не читают газет? Не смотрят криминальную хронику?
– Молодые, глупые.
– Эх, проворонил я когда-то Катерину! – вздохнул Максим.
– Что это ты вдруг вспомнил о ней? – удивился Андрей.
– По аналогии. Вот Катерина, я думаю, не стала бы знакомиться на улице с кем попало. Такая девочка! Заноза в сердце. Жаль, досталась не мне.
– Я ее недавно видел.
– Да ты что? Как она?
– Еще лучше, чем прежде. Думаю, каждый прожитый день прибавляет ей обворожительности и шарма. Такой возраст – восемнадцать лет.
– Не скажи. Я в восемнадцать лет был на грани самоубийства из-за прыщей, которые преследовали меня, как татаро-монгольские захватчики. Да, Катюшу мы потеряли. Наверное, она сейчас где-нибудь в Анталье, лежит на резиновом матрасе, потягивает через трубочку охлажденный апельсиновый сок, а отвратительный спонсор смазывает ей спинку маслом для загара.
– Наверное, – кивнул Андрей.
Орыся и Леонид лежали на кровати поверх одеяла, а между ними в роли демаркационной линии растянулся Джим. Орыся была в блузке и юбке, а Леня – при полном параде: в темно-зеленом костюме, галстуке.
Они смотрели в потолок. Потолок был примечателен лишь своим звукоизоляционным покрытием.
– Леня... – слабо позвала Орыся, – мне надо с тобой поговорить.
Они только что энергично освободили от продуктов две полочки холодильника и теперь прислушивались к внутрижелудочным диалогам сосисок и пюре.
– Леня, почему ты всегда выжимаешь лимон? Послеобеденная умиротворенность была несвойственна Орысе.
– А что, – вяло спросил Леня, – какие проблемы?
Какие-какие! Трудно тебе взять нож и отрезать? Нет, обязательно надо сжать его в кулаке и давить, давить, пока не вытечет весь сок, а мне остаются какие-то лохмотья! – Орыся глухо раздражалась по мере приближения к восклицательному знаку. – Надоело!
– Бери новый, – предложил Леонид. Он протянул руку с миролюбивым намерением нащупать Орысину грудь и погладить ее, но демаркационная линия недовольно заворчала. – Давай поженимся? У нас уже вполне супружеские разговоры. Про лимоны. Про носки.
– Про носки я ничего не говорила.
– Говорила. Что я их разбрасываю.
– Конечно! Накидал! Последний раз я вытащила носок из чемодана с косметикой! Специально подкладываешь? Чтобы я о тебе ни на секунду не забывала?
– Из чемодана?
– Да. Отвратительный носок с фиолетовой галкой сбоку.
– Боже мой, а я метался, не мог найти! Опоздал на встречу, надел другую пару, не в тон. А ты, оказывается, засунула его в свой сундук с губной помадой!
– Приехали.
Леня привалился к Орысе. Из-под его плеча выполз, изворачиваясь, недовольный Джим. Он раздраженно дернул бедром, высвобождая придавленный хвост.
– Леня, прекрати! – отбивалась Орыся. – Каждый раз одно и то же!
– Как я тебя люблю! Моя недовольная, сердитая малышка. Может быть, это самое?
– Да нам уже на работу пора ехать, dobbiamo andare! – возмутилась Орыся. – Некогда.
– Успеем.
– Я должна еще завезти тебя в рекламное агентство. Это большой крюк. Нет, ни за что! Нет, нет, нет!!!
– Я поеду на автобусе, – поклялся Леонид, освобождая шею от галстука, плечи – от пиджака.
– Ну хорошо, – согласилась Орыся. – Ладно. Но только один раз.
– Спасибо, милая. Бросила льву цыплячье крылышко.
– Тоже мне лев! – уже примирительно заметила Орыся.
Она разоблачалась, и ее агрессивность убывала с каждым предметом одежды, сбрасываемым на пол.
Когда одежды не осталось, а Джим незаметно исчез из комнаты, Орыся упала на кровать и нетерпеливо воскликнула:
– Ну что же ты возишься? Быстрее, я горю, туши меня!
Пожарная бригада не замедлила явиться.
«Как несовершенны люди, – размышлял Джим, запрыгивая на кухонный подоконник, – я бы застрелился, если бы мне приходилось каждый раз избавляться от шкуры, устраиваясь на ночлег, или для занятий сексом, или для принятия ванны».
Во дворе залаял пес.
«Что ты надрываешься, придурок? У, как я вас ненавижу. Трусливые, подобострастные животные.
За кость родину готовы продать. Так и вьется вокруг хозяина, в глаза заглядывает, хвостом виляет, того гляди задница отвалится. Любить надо гордо».
Так, как Джим любил Орысю. Он никогда не напрашивался на ласку, но если хозяйка брала его на руки или просто подсовывала свою маленькую изящную ступню под Джимово пушистое брюхо и пыталась оторвать кота от пола, сердце колор-пойнта готово было выпрыгнуть наружу от переполнявшей его нежности. Он помнил темноту, горячий материнский живот и себя в роли присоски около этого уютного живота, потом – жуткую, бесконечно страшную паузу, резкий свет, громкие непонятные звуки, ощущение неустойчивости и незащищенности. И снова – тепло и ласковые прикосновения, длинные светлые волосы, которые щекотали ему нос, два серых веселых глаза и улыбающийся рот. Это была Орыся. Джим сразу же и безоговорочно влюбился. Если бы он мог сочинять музыку, он написал бы оперу «Жизнь за Орысю».
Хозяйка была безупречна, за исключением одного. Да, она никогда не забывала наполнить миску едой и продезинфицировать унитаз, она своевременно поставляла Джиму благородных дам для отправления сексуальных потребностей, хотя для этого ей и приходилось давать объявление в газету. Но Орыся слишком любила мужчин. И это наполняло Джима грустью, плавно переходящей в ярость. Зачем, зачем нужны мужчины, сокрушался он, разве нам плохо вдвоем? Я такой пушистый, нежный, могу погреть ночью бедро, пощекотать носом ухо, могу развлечь и успокоить. Мужчины грубые, резко пахнущие одеколоном, неделикатно отодвигающие его ногой в сторону, появлялись в квартире, чтобы поглотить все внимание хозяйки. В основном это был Леонид. Неизбежность, с которой надо смириться, думал Джим и пытался отыскать в Орысином друге положительные черты, чтобы не так болело сердце. Но нет. Мужчины были так же невыносимы, как и собаки. Пару раз в квартире появлялись незнакомые экземпляры – когда Леня уезжал в командировку. Они, как идиоты, сюсюкали с Джимом, пытаясь угодить хозяйке. Джим гордо удалялся на кухню, садился в угол за холодильник и молча страдал.
Из соседней комнаты доносились звуки, которые однозначно указывали на происходящий там процесс. «Даже дверь не закрыли, – угрюмо подумал Джим. – Уже не стесняются меня. Если я сейчас войду, они даже не обратят внимания! А ведь получится, можно сказать, группен секс! Я и то стесняюсь ухватить даму за холку в присутствии посторонних».
Из комнаты раздался Орысин вскрик. Джим подпрыгнул и чуть было не сорвался с подоконника: бежать спасать, защищать! Но вовремя опомнился и занял исходное положение. От кого спасать? О, птичка прилетела! Добрая, щедрая Орыся насыпает птицам крошки на архитектурный выступ под окном. Забывая о том, что любимый кот может забыться и протаранить головой стекло – инстинкты все еще бурлят в крови, птицы вызывают желание поохотиться. Джим пригнулся, зад его заходил ходуном, глаза заблестели, уши сдвинулись вперед. Синицы с грохотом выколачивали изо льда вмерзшие крошки. «Дятлы позорные. Стучат. Видно, совсем мозгов нет, раз так головой забивают. Как молотком. У меня уже давно было бы сотрясение мозга, если бы я так долбил клювом». Джим представил себя уцепившимся когтями за край окна, добывающим крошки, с большим клювом и задохнулся от смеха. Веселенькая картинка! Ну все, все, поклевали и проваливайте отсюда. Кыш! Распоясались. Джим постучал по стеклу, отгоняя птиц. Брысь, пернатые. А ты, голубь, куда прешь? Сказано, кормушка закрыта. Перерыв. Санитарный час.
- Предыдущая
- 43/92
- Следующая
