Эмигрант с Анзоры - Завацкая Яна - Страница 7

• Предыдущая
• 7/107
• Следующая

И мигрень жуткая разыгралась. В прошлый раз такого не было. Это, наверное, из-за того, что Зай мне еще и на затылок положил пластину. И теперь даже не столько голова болит, сколько тошнит. Раза два я бегал в туалет, наконец, меня вырвало остатками завтрака, и после этого стало немного легче. Даже головная боль слегка стихла.

Смотришь и выставляешь точно по шкале грузик. Чтобы он ровнехонько посередине был. И вообще, сборка детекторов – занятие интересное, она требует и сообразительности (каждая деталь – как новая задача), и квалификации приличной. Приходится семьдесят восемь деталей соединять, да еще так, чтобы все были подогнаны, выбирать нужные из груды. На конвейер это никак не пустить, все должно быть на одном столе собрано. Это с конвейера поступают мне на стол полузаготовки, а я уже складываю свои готовые детекторы в корзину. Полуготовый прибор касается дна корзины – и мне на счет поступает новая единица. Норма – сто пятьдесят единиц за смену. Обычно мы, все-таки передовики, как ни крути, делаем по двести-двести тридцать.

Пять минут на прибор. Руки должны летать, как крылышки колибри – быстро-быстро. И соображать нужно быстро. Прикидывать. Вставлять. А у меня в глазах двоится, и время от времени я останавливаюсь, пережидаю прострелы в спине, опершись на стол, смаргиваю, проглатываю комок. Наконец, прибор готов, я бережно кладу его в корзину. И тут же рядом с собранным прибором ложится еще один – бледная, тонкая рука Арни быстро исчезает, пока не заметил кто-нибудь. Арни работает справа от меня, на соседнем столе. Таро – через ряд. Через некоторое время он тоже проскальзывает, пригнувшись, ко мне, и кладет в мою корзину три готовых прибора. Потом спрашивает:

– Ну как, Ланc? Держишься?

– Держусь. Спасибо.

Он слегка обнял меня за плечи и исчез. Ничего… так, может быть, я и план сегодня выполню.

После обеда работать стало легче. Время от времени ребята подкидывали мне свои единицы. Так что шел я неплохо – почти полнормы сделал к обеду. Потом мигрень практически прошла. После обеда меня уже не тошнило. Только простреливало иногда, но к этому я уже привык. Постою, пережду, и дальше.

Вначале даже весело было. Вспомнил, что ведь только вчера на стройке пахал. А сегодня, как белый человек, в чистом сухом цеху. И работа все-таки интересная, интеллектуальная. На нее кого попало не поставят.

Но к вечеру я стал уставать. И это была не нормальная человеческая усталость. Боль возвращалась все чаще. Уже и резкие движения рук – положить прибор в корзину – отдавались ломотой в позвоночнике. Это похоже на радикулит, когда поясницу простреливает. Только это по всему позвоночнику. И дыхание перехватывает.

И что еще хуже – я стал вспоминать вчерашнюю беседу с Заем. Настроение резко испортилось.

Чего я работаю, стараюсь, пытаюсь еще план выполнить? Ведь все равно ничего хорошего впереди. Ну, скажет кто-нибудь, как Лобус вчера (отличный, все-таки, мужик!): хорошо работал, план выполнял. Разве это мне поможет?

Чего же ради я стараюсь? Чего ради стараемся мы все? Ради Родины? Как-то это слишком абстрактно. Родина и без меня не загнется. Ради того, чтобы нас бешиорцы не завоевали? Ну да, конечно… но почему-то мне лично не верится, что они нас завоюют. Войны всегда идут на границах. А мы где-то далеко. По-настоящему, все мы работаем ради Общины. Потому что стыдно не работать ради Общины. Ради всех. «Все тебя кормят, а ты, паразит». Один человек ничего не значит. Только как часть Общины. Это всем известно. Как муравей. Цхарн сказал, что муравьи должны послужить великим примером людскому сообществу. Один муравей – ничто, а вместе они строят удивительные сооружения. Так же и мы. «Кто ты? – Никто», «Кто вы? – Мы сила».

Но если Община меня предала? Ведь это неправда, не брал я документов. Меня оклеветали. Я не понравился Зай-заю, и меня оклеветали. И теперь мне сломают судьбу, а я все так же тружусь, и не могу остановиться – как муравей. А они все будут стоять и рукоплескать. Или молча наблюдать, как меня ломают. Только двое из них пожалеют меня. Но они ничего сделать не смогут.

Выходит, что только ради этих двоих и стоит жить. Но им не нужно, чтобы я выполнял план.

Раздался гонг, но я даже не обрадовался. Пошел к выходу, медленно переставляя гудящие ноги.

– Завтра экстренное собрание седьмого общежития! – крикнул кто-то. – Всем присутствовать обязательно.

А, это Кабутопс, наш записной активист. И стукач, между прочим. Правая рука Зай-зая.

Кабу прошел мимо нас. Остановился, руки в карманы. Поглядел в мою сторону.

– Явка двести восемнадцатого обязательна под контролем администрации. То же самое касается двести двадцатого и двадцать первого.

– Придем-придем, – пообещал Таро. – Не переживай.

– А что такое экстренное случилось? – поинтересовался Арни.

– Будем разбирать ваш вопрос, – холодно ответил Кабу.

Великий Цхарн! Я ведь только сейчас заметил – мы переодеваемся в полном одиночестве. И тишина необычная какая-то. Никто не орет: «Ты, козлиный хвост, я тебе сейчас мыло за шиворот натолкаю!», или «Кто скоммуниздил мои ботинки?», никаких дружеских потасовок, ни гогота, ни обсуждений вчерашнего фильма… Так, тихонько шепчутся по углам. А вокруг нас – будто мертвая зона. Никто даже свою одежду рядом с нашей не повесил. Ну и дела…

И не мой вопрос будут разбирать, а НАШ!

Нет… вчера я этого не понял, но поступил все-таки правильно. Зай-зай не только на меня нацелился, на ребят тоже. Я бы вчера ему признался, что мы были втроем, и все улики, можно сказать, готовы.

А теперь – хрен ему! Пусть меня одного сажает.

Правда, подумал я, натягивая ботинки, в тюрьме тоже еще неизвестно какие методы. Там тоже наверняка качалка есть. А сколько я смогу вытерпеть? Пятнадцать раз? Сорок?

«Пока держишься на ногах – можешь бежать». Можешь терпеть.

И от этой мысли меня даже затошнило снова. Не мог я больше терпеть. Даже подумать не мог про качалку. Я бы скорее согласился на сдирание кожи заживо, чем на повторение вчерашнего. Не говорю, что это лучше – но кожу с меня еще не сдирали, а эта боль была уже знакома.

Нас учат терпеть, не специально, конечно, но вообще – с детства учат. Все терпеть. Наказания, работу тяжелую, голод, холод. Все можно вытерпеть. Какое значение имеют твои личные страдания? Кто ты такой? Ты – никто. Община – все. Ради общины можно все вытерпеть. И это правильно. Ведь если, к примеру, нападут бешиорцы, они тоже с нами церемониться не будут.

Но сейчас я чувствовал, что предел моих сил уже близок. Я просто сломлен. Я не могу больше. А может быть – просто умереть? Это же, в общем, не сложно. Перевоплощусь опять в кого-нибудь, по учению Цхарна. Вообще-то самоубийство – это ужасно, может быть, самоубийцы и не перевоплощаются. Но все, что угодно, все лучше, чем мое теперешнее состояние.

Лечь бы и уснуть…

– Ландзо! – Таро обнял меня за плечи. – Ты чего?

Я понял, что стою, ткнувшись макушкой в стену и тупо глядя вниз.

И мне сразу легче стало от этого прикосновения. Я не один. Пока не один я. А там – видно будет.

На ужин дали по куску хлеба и по кружке овощного бульона, в котором изредка попадались кусочки картофеля, моркови. Мне попался вареный лук. Я его выловил, разложил на хлебе, и так съел, припивая бульоном.

В столовой вокруг нас тоже было пусто. И мы не разговаривали. Ели молча каждый свою порцию. Даже чаю сегодня не дали – и на этом экономят. Но все же приятно согревала мысль о том, что вот сейчас можно будет вернуться в комнату, выкурить косячок… Все-таки дивная вещь этот сенсар. Не зря нам его дают с восемнадцати лет. И как только девчонки без него живут? Девчонкам курить запрещено. Понятно, они будущие матери. Стране нужны здоровые дети.

Я вспомнил о своих мечтах – жениться на Пати. Переехать в семейное общежитие. И хорошо бы, ребята тоже женились и жили поблизости. Каким все это теперь казалось наивным…

• Предыдущая
• 7/107
• Следующая