Психиатрическая власть - Фуко Мишель - Страница 45

172

Он вспоминает о времени, проведенном им в замке Сен-Мор, и даже о некоторых тамошних знакомых <...> Многочисленность его фантазий поразительна не меньше, чем уверенность, с которой он их выдает».10

Мне кажется, что в анализируемом далее длительном лечении можно выделить ряд диспозитивов или маневров, которые Лере нигде теоретически не обосновывает и не разъясняет с опорой на этиологию умственной болезни, на физиологию нервной системы или даже на психологию безумия в самом широком смысле. Он просто описывает различные операции, к которым прибегал, и эти его маневры подразделяются на четыре или пять основных типов.

Во-первых, это маневр, заключающийся в дисбалансе власти, то есть в ее смещении в самом начале лечения или как можно скорее затем к одному полюсу — к полюсу врача. Лере делает это незамедлительно: первый же его контакт с Дюпре сводится к смещению власти: «Когда я впервые встретился с Дюпре, чтобы приступить к его лечению, он находился в большом зале вместе с множеством других больных, которых считали неизлечимыми; он сидел в ожидании пищи с глупым видом, безразличный ко всему, что происходило вокруг, нисколько не стесняемый своей собственной неопрятностью и неряшливостью соседей; казалось им владеет единственно инстинкт пропитания Как же можно было вывести его из этого оцепенения, нормальные ощущения разбудить в нем ' внимание? Благожела-

тельные речи ни к чему не приводи пи—возможно рпрпоня ло

прибегнуть к строгости? Я изобразил недовольство его слова ми и поведением; я обвинил его в слабости чванстве и л^киво потребовал, чтобы передо

МНОЙ и ГЫПТПРГТ

Эта первая встреча представляется мне очень характерной для того, что можно назвать общим церемониалом лечебницы. Так действовали практически во всех лечебницах этого периода — и Лере здесь ничем не отличается от своих современников; сцена первого контакта врача с его больным — это церемониал, начальная демонстрация силы, то есть того, что силовое поле, в которое больной оказался помещен, лишено баланса, что в нем нет раздела, взаимности, обмена, что язык там не циркулирует между людьми свободно и безразлично, как это было бы, цари

173

между различными обитателями лечебницы взаимопонимание или прозрачность; что обо всем этом надо позабыть. С самого начала врач и больной должны находиться в дифференциальном мире, в мире скачка, дисбаланса между ними, в мире некоторого разрыва, преодолеть который невозможно: на вершине склона — врач, у подножия — больной.

Исходя из этого абсолютно статусного различия высот, потенциалов, которое никогда не исчезнет из больничной практики, и разворачивается затем процесс лечения. В этом совпадают все советы, даваемые алиенистами в отношении лечения самых разных больных: начинать всегда следует с обозначения власти. Именно о такой односторонней власти говорил Пинель, когда советовал подходить к больным с «неким устрашающим видом, с твердостью, способной поразить воображение [маньяка] и убедить его в том, что всякое сопротивление тщетно». ¹2 Об этом же говорил и Эскироль: «В доме душевнобольных должен быть руководитель, такой руководитель, который решает все».13

Аналогичным образом действует «принцип внешней власти», который можно назвать принципом Фальре и который, выражаясь яснее, заключается в замещении воли больного «внешней волей».14 Больной должен почувствовать, что он оказался перед чем-то, в чем сконцентрирована, подытожена вся действительность, с которой он будет иметь дело в лечебнице; вся действительность сконцентрирована во внешней воле — во всемогущей воле врача. Я не имею в виду, что вся реальность вообще упраздняется в пользу единственной воли врача, навязываемой больному и нацеленной на покорение его болезни; но воля врача внешняя воле больного и программно вышестоящая и поэтому недоступная для какого-либо обмена, взаимности, ра-должна быть опорой этой реальности.

Данный принцип подчинен двум задачам. Прежде всего — установить атмосферу покорности, необходимую для лечения: действительно, нужно, чтобы больной принимал назначения врача. Однако дело не исчерпывается тем, что волю больного к выздоровлению подчиняют знанию и власти врача; более важно то, что этим полаганием абсолютного властного различия врач подрывает утверждение всесилия, заведомо имеющееся в безумии. Во всяком безумии, вне зависимости от его содержа-

ния, всегда есть утверждение всесилия, на которое-то и нацелен этот начальный ритуал установления внешней и абсолютно вышестоящей воли.

Всесилие безумия выражалось, согласно психиатрии рассматриваемой эпохи, в двух формах. В некоторых случаях оно приобретало в рамках бреда, например, форму мании величия: больной считает себя королем. Так, г-н Дюпре считает себя Наполеоном,15 верит в свое сексуальное превосходство над всеми смертными,16 убежден, что только он мужчина, а все остальные — женщины,17 — вот вам целый ряд бредовых утверждений верховенства или всесилия. Но это правило действует только в случаях мании величия. У других больных когда бреда величия нет, утверждение всесилия обнаруживает-ся уже не в том кэ. к бред выраж&бтся з. в способе егоосущест-

ВЛ6НИЯ

Каким бы ни было содержание бреда, будь это даже мания преследования, то, как больной бредит, то, что он отвергает все доводы, возражения, убеждения, само по себе является утверждением всесилия, причем на сей раз сопровождает всякое безумие, тогда как прямое выражение всесилия в бреде — исключительный удел мании величия.

Осуществление своего всесилия в бреде самим фактом бреда характерно, таким образом, для всех разновидностей безумия.

И теперь понятно, каким образом, чем обосновывается первый диспозитив, первый маневр психиатрической операции: он подрывает, отрицает всесилие безумия манифестацией другой, более сильной воли, наделенной к тому же высшей властью. Вот какой совет давал врачам Жорже: «Вместо того чтобы <.. > отказывать душевнобольному в королевском достоинстве, на которое он претендует, покажите, что он безвластен что вы никакой не король, можете делать с ним все что угодно; быть может, он задумается и ему придет в голову что он и впрямь заблуждался».18

Итак, против всесилия бреда выступает реальность врача — с ее собственным всесилием, придаваемым ей программным смещением власти в лечебнице; вот почему первый контакт врача с больным, пример которого дает случай г-на Дюпре, вписывается в общий контекст больничной практики эпохи, подразумевающей, конечно, множество вариантов. Некоторые

174

175

врачи — и вокруг этого в психиатрическом дискурсе разгорались внутренние споры — считали, что обозначение власти врача должно время от времени повторяться в насильственной форме но иногда и в форме вежливой, как апелляция к доверию или как некий договор, предлагаемый больному, даже сделка.

Другие же психиатры рекомендовали всегда прибегать к устрашению, насилию и угрозам. Одни считали, что фундаментальное смещение власти в достаточной мере обеспечивается самой системой лечебницы с ее аппаратом надзора, с ее внутренней иерархией, расположением зданий, стенами, поддерживающими и определяющими сеть и склон власти. Другие, напротив, были убеждены, что власть демонстрируется личностью врача, его престижем и представительностью, его непреклонностью и полемической силой. Все эти варианты не кажутся мне столь уж важными по сравнению с фундаментальным ритуалом, который Лере как я вам покажу развивает на всем протяжении лечения, недвусмысленно склоняясь в пользу медицинской индивидуализации предоставляемого лечебницей властного дополнения и облекая его в форму агрессии и насилия.

Одной из тем бреда Дюпре была его убежденность в своем сексуальном всесилии, а также в том, что все окружающие его в лечебнице—женщины. Лере обращается к больному и спрашивает его: неужели действительно все люди вокруг него — это женщины? «Да,—отвечает Дюпре. — И я тоже? — спрашивает

Лере —

Разумеется, вы тоже». Тогда Лере берет безумца за